2. Блудный сын не возвращается

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Блудный сын не возвращается

Покинув отчий дом, Яков повел себя иначе, чем Залман. Не стал искать покровителей и решил жить самостоятельно, для чего перебрался в нижегородский пригород Канавино. Вот только утверждениям советских источников, что этот пригород был «населен преимущественно рабочими», доверять не стоит. Откройте Гиляровского и увидите, что Канавино — это как раз и был район трущоб и притонов, обиталище ворья, шпаны и люмпенов. «Ниже» и грязнее его были только «Самокаты» — пустырь, где функционировали всякие балаганы, кабаки, «нумера» с бешеным разгулом и развратом. Полуостров, где располагались «Самокаты», отделялся от берега двумя канавами с переброшенными через них мостками, отсюда и название Канавино. Но «Самокаты» оживали сезонно, на время ярмарок, а в Канавино сосредоточились постоянные «малины», «мельницы», ночлежки.

Правда, Свердлов сперва устроился здесь довольно чисто и культурно. Учеником в аптеку. А аптека в Канавино являлась весьма выгодным предприятием, настоящим «золотым дном» — кого порежут, кому башку пробьют, кто опился, кто венерическую хворобу подцепил. Опять же, кому-то внешность надо изменить, краску для волос купить. Да и «марафет» (кокаин) в то время через аптеки распространялся. Работы наверняка было хоть отбавляй, в режиме, близком к круглосуточному. Но от «золотого дна» ученику могли перепадать только жалкие крупицы. В дореволюционной России ученики получали плату чисто номинальную (если вообще получали). Они работали за еду, крышу над головой и за науку. Только со временем они могли выйти в помощники, в приказчики хозяина. И если бы Якову удалось остаться в канавинской аптеке, дослужиться до повышений, это сулило хороший навар. Но нет. Терпение и послушание в ожидании собственного «гешефта» было не для Якова. Его вздорный характер, самомнение и амбиции опять сыграли свою роль. На новом месте он задержался совсем не долго, поссорился с аптекарем и был выгнан в три шеи.

Пришлось искать другие заработки на пропитание. Кстати, отметим, что устроиться рабочим на какой-нибудь завод — допустим, на Сормовский судостроительный гигант, где работа наверняка нашлась бы, Яков даже не пытался. Как и найти себе место в порту или в лавке кого-то из многочисленных нижегородских купцов. Нет, он уже ставил себя «выше» этого. Его отныне устраивала жизнь пусть неприкаянного, голодного, но «свободного» полуинтеллигента-одиночки. (Можно сопоставить, что и Гитлер в период своего проживания в Вене выберет такую же «свободу»). Яков в это время живет исключительно случайными подработками. Репетиторством. Правками корректур. Перепиской ролей для театра.

Что ж, репетиторство считалось вполне нормальным способом подкормиться для нищих студентов, порой и для бедных старшеклассников. Хотя платили за это мало. А уж тем более недоучке с четырьмя классами образования. Ну кого и чему он мог научить? Только малолетних подготовишек, собирающихся поступать в гимназию. Или отстающих балбесов-младшеклассников. Состоятельные родители в Нижнем могли нанять куда более опытных и знающих преподавателей. А такого, как Свердлов, — только чтобы сэкономить. За копейки, за тарелку супа. Что же касается корректур и переписки ролей, то и это был труд грошовый. Если мы опять обратимся к Гиляровскому, то обнаружим, что такой работой традиционно занимались «интеллигентные» ночлежники. Спившиеся, бездомные. У них существовали особые артели, где старший ходил по театрам, а в ночлежке распределял полученную работу — как правило срочную, и делил выручку за нее. В Нижнем подобная работа была в основном связана с теми же ярмарками — на время их проведения в город съезжались и театральные труппы со всей России.

Таким образом, Яков опустился до мира ночлежек, до самого «дна». Но, по-видимому, он уже имел в этом мире знакомых, покровителей. Иначе 15-летнему пареньку жить среди отбросов общества было бы слишком тяжело и небезопасно. Что еще раз подтверждает предположение о связях с нижегородскими блатными его отца, а через отцовских знакомых и Яков мог стать здесь «своим». И не эти ли его знакомства, причастность к каким-нибудь темным компаниям и их делишкам стали причиной исключения из гимназии и изгнания из дома?

Но тут надо сделать отступление и пояснить, что имелись немаловажные факторы, способствующие контактам Мовши Израилевича и его сына с преступным миром. Дело в том, что значительную и очень влиятельную прослойку среди российских блатных в то время составляли евреи.

Такое положение сложилось отнюдь не случайно. Православная мораль была уже в значительной мере расшатана и ослаблена, но, тем не менее, все еще составляла серьезное препятствие для опускания русского человека на преступный путь. Если поднять самые громкие уголовные дела конца XIX — начала XX века (см. напр. Н. В. Никитин, «Преступный мир и его защитники», М., 1996), то можно обнаружить удивительный факт: расследование большинства из них не стоило правоохранительным органам ни малейшего труда. Преступника замучивала его собственная совесть, и он сам шел сдаваться с повинной! Поэтому описанные у Достоевского душевные страдания Раскольникова вовсе не плод писательской фантазии, а самая что ни на есть обычная реальность своего времени, как бы странно она ни выглядела с точки зрения россиянина сегодняшнего.

Конечно, существовали и русские бандиты, разбойники, в семье не без урода. Но в народной массе они и воспринимались именно моральными уродами! Заметьте характерную особенность — в русском фольклоре нет благородных Робин Гудов и симпатичных Картушей! Все разбойники в народных сказках и преданиях предстают персонажами сугубо отрицательными, зачастую связанными с нечистью и запродавшими ей души (см. напр. «Разбойничьи сказки» в пересказе В. Цыбина, М., 1993). В лучшем случае, подобно легендарному Кудеяру, им предоставляется право уйти в монахи и замаливать прошлые злодеяния. Уж, казалось бы, какую посмертную благодарность должен был заслужить в устном народном творчестве Стенька Разин! Но прославил его своим «Утесом» отнюдь не народ, а интеллигент Навроцкий. А в народной памяти Разин навеки осужден за душегубство на заточение в глубокой пещере, есть щи из горячей смолы и грызть каменные пироги. Причем рассказывает Гиляровскому это предание не купец или дворянин, а бывший есаул разбойничьей шайки (В. Гиляровский, «На жизненной дороге», Волгоград, 1959).

Словом, русские бандиты-то были, и немало. Но чтобы стать таковым, человеку требовалось перешагнуть свое «я», переломить собственную мораль, воспитание. И оторвать себя от собственного народа, стать для него «чужим». Евреи же заведомо чувствовали себя «чужими» в российской среде. Для них таких внутренних препятствий не существовало. Обмануть «гоя», надуть, перехитрить отнюдь не считалось серьезным проступком. Это был способ заработка, на грани доблести. Многие делали это легальными средствами — в торговле, деловых и финансовых операциях. Но не всем же быть купцами, финансистами, приказчиками. Еврейские семьи были большими, и каждому надо свое место под солнцем найти. Предположим, вне «черты оседлости» обосновался мастер — кому-то из детей оставил наследство, кто-то пристроился у других мастеров. А остальные? Они же не пойдут в деревню землю пахать. И на заводы стремились немногие. Вот и сваливались, как Яков, на «дно».

Развитию еврейской преступности способствовала и национальная взаимовыручка. У соплеменников-единоверцев можно было укрыться, получить помощь, найти каналы сбыта краденого. Точно так же, как в США по национальному признаку сложилась итальянская мафия, так было и в России. И не случайно эпицентром рождения первой российской мафии являлась Одесса (впрочем, и в Америке сперва лидировали еврейские преступные группировки, итальянские их вытеснили позже).

Поэтому и Яков Свердлов в блатной среде должен был найти «своих», что помогло его адаптации и выживанию. Возможно, он и не только репетиторством и переписками ролей начал подрабатывать. И покатился бы дальше, до каторги, как бывало со многими такими же, как он. Но он сам не хотел скатываться. Считал, что такая судьба не для него. Он жаждал большего. Но и со старыми гимназическими товарищами он не порывал. Тут проявилась одна из черт, характерных для Свердлова — никогда не забывать прежних знакомств. Вдруг пригодятся?

Вытащил его со «дна» лучший друг детства Лубоцкий. Он оставался вполне «приличным» юношей. Как и раньше, увлекался политикой. И в 1901 году вступил в местную социал-демократическую организацию. Что также считалось среди молодежи вполне «приличным». Социал-демократия существовала в России легально, создавала всякие рабочие «кружки» и «школы». Царской администрацией это не поощрялось, но и не препятствовалось — в учении марксизма криминала не видели. Хотя социал-демократические структуры наряду с легальной вели и нелегальную работу. И вот за нее действительно привлекали к ответственности. То есть не за социал-демократию как таковую, а за конкретные преступления — организацию противоправительственных демонстраций, забастовок, экстремистскую агитацию, издание подрывной литературы.

Но сама по себе политика и прикосновенность к ней — это было модно, престижно. Ею увлекались юноши и девушки из респектабельных семей. И Лубоцкий получил задание создать молодежный кружок. Привлек туда таких же, как сам, гимназистов, гимназисток. Привлек и Яшу Свердлова. Он стал в кружке первым «пролетарием». И, конечно же, завоевал общую популярность. Кисейные барышни глаза на него таращили. Ведь это тоже было очень модно — горьковские босяки-челкаши, жутковатое и романтичное «дно». И вот он — живой выходец оттуда! На него заглядывались сверху вниз, наверное, тайно и влюблялись. И Якову, ясное дело, нравилось такое внимание. Наверняка, получил он и чисто материальные выгоды — юные коллеги по партии старались помочь, хотя бы пригласить в гости и накормить, подыскать те же репетиторские уроки.

Хотя последующие утверждения, что он и Лубоцкий в это время пришли в большевизм, лишены оснований. Большевистской партии еще не существовало, социал-демократия не успела разделиться. И даже еще почти не отмежевалась от других левых организаций — социалистов, бундовцев, сепаратистов, анархистов, действовала в тесном контакте с ними. Все были «революционерами», а стало быть, союзниками друг для друга. Но Лубоцкого со Свердловым, несостоявшихся «карбонариев», в этой мешанине тянуло к самым радикальным, самым «революционным» группировкам.

Одно из первых партийных поручений Якова было связано со специализацией его отца — доставать поддельные штампы и печати для документов всякого рода нелегалам, скрывающимся от полиции, беглым ссыльным. К этому времени относится и примирение Мовши Израилевича с сыном. Чего ж не примириться, если сын «гешефт» в дом несет? Новгородцева и сестра Якова Сарра вспоминали и о том, что нелегалы иногда по несколько дней укрывались на чердаке Свердловых. И о «тайном ходе» — войдя в половину дома Мовши Израилевича, можно было в уборной вынуть доску в стене и пролезть в квартиру и мастерскую соседа-ювелира. Таким способом отрывались от слежки. Зашел в дом с одной стороны, а вышел с противоположной, через другую дверь.

Ясное дело, без ведома соседа (тем более ювелира!) подобный ход существовать не мог. Да и чердак был общим. Какие-то звуки должны были доноситься. Неужто ювелир не поинтересовался бы, кто там прячется? Не послал бы работников проверить? Откуда я и делаю вывод — в доме гравера и ювелира подобное было в порядке вещей. И они издавна были связаны с преступной средой. Так какая разница — уголовным или политическим нелегалам помогать? Плати денежку, и получай документы, укрывайся, прячься.

Но окончательного восстановления семейных связей между отцом и сыном Свердловыми так и не произошло. В доме уже хозяйничала вторая жена. И Яков остался для отца чужим, отрезанным ломтем. Выбрал такую долю — вот и живи. Позже, когда он пойдет по тюрьмам и ссылкам, Мовша Израилевич ни разу не придет к нему на свидание, не пришлет ни единой передачи. Между ними не будет написано ни одного письма, ни одной записочки. Восстановятся отношения лишь через полтора десятилетия, когда Яков Михайлович взлетит в самые верхи советского государства. Видать, тогда уже признать «блудного сына» станет не стыдно. И для семейных дел полезно.

Яков по-прежнему жил где-то на стороне. Однако с ночлежками расстался. Ютился теперь по углам в частных домах. Теперь ему товарищи по партии помогали пристроить его у себя или знакомых. Очень скоро состоялось и его первое знакомство с полицией. Власти выслали из Нижнего Максима Горького, и его проводы послужили поводом для несанкционированного сборища либеральной и социалистической оппозиции в защиту «свободы слова». Перекрыли движение, устроили митинг. Активистов переписали и задержали, в том числе Свердлова. Правда, тут же и выпустили через два дня. Слишком уж незначительной величиной он был. Да и дело пустяковое.

В следующий раз было серьезнее. 1 мая 1902 года в Сормово начались крупные волнения на судостроительном заводе, вылившиеся в беспорядки и демонстрации. Для разгона и успокоения властям пришлось использовать не только полицию, но и войска. Гимназическая молодежь в этих событиях не участвовала, но позавидовала «настоящей» революционности и решила не оставаться в стороне. Вечером 5 мая в центре города небольшая кучка юношей и девиц под руководством Лубоцкого попыталась тоже устроить демонстрацию, подняла красный флаг. Прибыли наряды полиции, юных смутьянов сразу же окружили и нейтрализовали. Но при задержании они разбуянились. Брыкались, отказываясь садиться в подводы, предназначенные для арестованных. Распоясавшийся Лубоцкий набросился с кулаками на пристава, нанеся ему побои. Хулиганил и еще один пацан, Моисеев. В участок зашагали под конвоем пешком, распевая песни и силясь превратить в демонстрацию свое шествие.

По большому счету это, конечно, было несерьезно. И Горький из Арзамаса писал видному социал-демократу Пятницкому (Иосифу Гаршису): «В Нижнем ужасные творятся вещи! Страшные дела! Пойманы и посажены в тюрьму отвратительные преступники, политические агитаторы, рррреволюционеры, числом двое, сыновья гравера Свердлова — наконец-то! Теперь — порядок восторжествует и — Россия спасена!.. Преступники изловлены во время демонстрации, на улице… Старшему из них уже 15 лет, а младшему 13. Третий брат их — 6 годов — еще в тюрьму не посажен. Четвертый сейчас сидит у меня и хохочет, нераскаянная душа! Этот самый старый — 18 лет».

Отсюда, кстати, видно, что «самый старый», Зиновий, все еще относился к братьям с симпатией. Следовательно, версия о предательстве Якова лишена оснований. Но в своем письме Горький трижды ошибся. Демонстрация была не 6, а 5 мая. Якову было не 15, а почти 17 лет, его младшему брату Беньямину, задержанному вместе с ним, не 13, а 15. А насчет «спасения России» можно лишь добавить — ну-ну… Стоило бы писателю вспомнить об этих своих словах. Попозже, в годы гражданской войны, когда писал «Несвоевременные мысли»…

Но и тогда, в 1902 году, провокация вполне достигла своей цели. Какой подарок для «прогрессивной общественности» и зарубежной антироссийской пропаганды — детей сажают! Детишки, впрочем, тоже своего добились. Их «приравняли» к участникам сормовского выступления. Руководителей судили вместе. Шестеро активистов рабочей стачки во главе с Заломовым, как и двое юных хулиганов, Лубоцкий и Моисеев, были приговорены к ссылке. Свердлов при задержании вел себя гораздо умнее товарища, поэтому его дело даже и до суда не дошло. Подержали две недели под следствием и выпустили за несовершеннолетием и отсутствием состава преступления.

Что ж, для него майские события 1902 года тоже не прошли бесследно. Его «заметили» в революционных кругах. Он «сидел» — и стал уже «бывалым». А поскольку Лубоцкий поехал в ссылку в Енисейскую губернию, руководителем молодежной группы нижегородской социал-демократии становится Свердлов. О, в роли лидера он проявил себя блестяще. Не так, как Лубоцкий, собиравший всех кого можно, устраивавший чаепития на квартирах или пикники на природе с пустой говорильней.

Свердлов из аморфной тусовки всяческих сочувствующих и интересующихся создает организацию. Начинает ее структурирование. Выделяет «свои» кадры — подручных. Это в основном девушки, Вера Савина, Маша Щепетильникова, Катя Сотникова. И ему, видать, нравится роль руководителя. Нравится, что эти русские девицы, старше его, заглядываются на него, молоденького и невзрачного еврейского паренька, ловят каждое его слово как мудрость высшей инстанции, безоговорочно выполняют его команды. Ему нравится быть распорядителем их судеб. Чувствовать, что они зависят от тебя. Если ему понадобится, они должны не спать ночей, терпеть лишения, пострадать в тюрьме. Вероятно, тут примешивались и сексуальные связи. Но сведения в данном плане недостаточно достоверны, и приводить их не буду.

Со своей группой, которую он превратил в «боевую», Яков выделяется и во всей городской социал-демократической организации. Которая, как и все тогдашние революционные круги, отнюдь не отличалась дееспособностью. Больше теоретизировала и рассуждала о необходимости переходить к практическим делам, не зная толком, как к ним подступиться, да и не имея особого желания. А тут — вон какой молодец объявился! Вот и поручить ему эти самые практические дела! Пусть выполняет, «оправдывает доверие» старших товарищей.

Он и выполняет. Четко и быстро осуществляет то, о чем старшие товарищи только воздух мололи. Налаживает перевозку и распространение нелегальной литературы. Создает в Нижнем первый социал-демократический пункт печатания прокламаций — на гектографе. А потом и первую подпольную типографию в Сормово. Умело использует для этого старые знакомства — все, что может пригодиться. Желатин для гектографа достает через выгнавшего его аптекаря. Шрифт для типографии закупает через отца. Бумагу и краску для типографии, скорее всего, поставляют ему бывшие соседи по ночлежкам, канавинская и самокатская шпана — ворованное дешевле, и никто не спросит, для чего нужно.

При столь активной деятельности он уже попал на заметку полиции. Ведь уже дважды засветился в задержаниях. И к тому же полиция и жандармерия традиционно имела информаторов в среде революционеров. Но Свердлову до поры до времени удавалось выходить сухим из воды. Жизнь «на дне» научила его распознавать и замечать «шпиков». А от слежки он избавлялся без труда. Либо используя «тайный ход» в доме отца, либо уходя в районы трущоб и притонов, куда представители правоохранительных органов предпочитали не соваться. Яков же оставался там «своим», чувствовал себя, как рыба в воде.

Задача жандармерии была не столь уж простой. О Якове уже знали многое, но требовалось обязательно захватить его с поличным. Иначе было невозможно привлечь к ответственности. Показания секретных осведомителей ни один суд не признавал уликами. И все же, казалось, сумели ему на хвост наступить. В ночь на 14 апреля 1903 года сотрудники жандармерии и Охранного отделения совершили внезапный налет на очередную квартиру, где он устроился на жилье. И при обыске нашли «архив» — 24 экземпляра различных листовок.

Следствие длилось четыре месяца. В камере Свердлов не особо страдал. Политических-то было раз-два и обчелся. В основном сидели его давние приятели, блатные. А если не приятели, то приятели приятелей. Он с ними общий язык прекрасно умел находить. Даже образование стал пополнять, учебники заказывал, художественные книжки. Хотя и не совсем ясно — кому заказывал? Очевидно, приученным к повиновению девушкам-подручным. А доказательств, достаточных для передачи в суд, следствие так и не собрало. Ну как тут докажешь, что он причастен к печатанию, написанию или распространению найденных у него прокламаций? Может, просто на улице собирал, для коллекции? Или из верноподданнических чувств, чтобы другие не читали?

В августе Свердлова выпустили. И как раз в это время в Россию пришли известия, что на II съезде РСДРП произошел раскол на меньшевиков и большевиков. Соответственно и на местах закипела внутрипартийная грызня и разборки. Куда и ринулся Яков — приняв сторону большевиков. С одной стороны, они представляли более радикальное течение. Но… судя по всему, сыграло роль не только это. Тут довольно интересная ситуация сложилась. Глава Нижегородского комитета РСДРП Грацианов и прочие руководители городской организации оказались в меньшевистском лагере. Те самые «старшие товарищи», которые юному активисту «доверие» оказывали, свысока поощряли — вот, дескать, молодец! Подрастешь нам на смену.

Ох, ошиблись! Свердлов не любил быть «вторым». И вовсе не мечтал дожидаться, пока он станет для кого-то сменой. Он хотел быть только первым. А тех, кто мешал на пути, в том числе и соратников, отбрасывал легко. Он это будет делать еще неоднократно. В 1903 году отделение от меньшевиков открыло ему возможность для лидерства. Чем он и воспользовался. Стал самостоятельным руководителем городской партийной организации в 18 лет!

Емельян Ярославский (Миней Губельман) писал: «После раскола в партии Свердлов является первым организатором большевистской группы в Нижнем Новгороде. Он — самый молодой из всех. Там работали в то время такие старики, как Семашко, Владимирский, работал там Десницкий (Строев), Д. Павлов и другие крупные работники. Несмотря на это, все отдавали должное талантливости, энергии и организаторским способностям тов. Свердлова. Он сумел собрать все группы рабочих, недовольных меньшевистским комитетом, и фактически создать свой комитет — большевистский».

Ну естественно, «старики» — то опять только языки чесали, спорили с оппонентами. Да еще и деликатничали, дабы не обидеть старых соратников. А Свердлов не теоретизировал, он действовал. Мало того, для создания новой организации он применил и новые методы. Семашки, Владимирские, Десницкие и иже с ними продолжали вариться в своей интеллигентской среде. Насчет рабочих они, небось, и не сразу сообразили бы, как говорить с ними, о чем. Яков с рабочими тоже не был особенно близок. Но в новую, свою, организацию он взялся собирать отнюдь не «группы рабочих». Он стал одним из тех, кто начал привлекать в партию уголовщину и шпану. Хорошо знакомую ему и привычную.

Как раз в это время, в начале ХХ века, обозначился приток выходцев из преступного мира в «революцию». Потому что воровство и бандитизм в тогдашней России были занятием, скажем так, бесперспективным. В отличие от России сегодняшней, награбленные деньги не могли вывести преступника в верхушку общества и не открывали ему доступ к более высоким жизненным благам. Ни дворянские, ни интеллигентские, ни купеческие круги не приняли бы в свою среду сомнительного типа с темным прошлым. Несмотря ни на какое богатство. Даже в деревенском миру преступник, пусть и оправданный по каким-то юридическим обстоятельствам или отбывший законное наказание, все равно до конца дней обречен был оставаться «неприкасаемым», окруженным стеной отчуждения. Уделом уголовщины были лишь грязные притоны Хитровки, Сухаревки, Самокатов. Водка, азартные игры, вульгарный разврат. И перспектива окончить жизнь под забором. Так ли уж она приятна, подобная жизнь?

Иное дело — «политики». Окруженные благоговением, почитанием, восторгами «прогрессивной общественности». А на нарах сидели рядом. И дела часто были похожими. Кассу «экспроприировать». Хулиганить на демонстрациях. Контрабандный груз провезти. И блатные со шпаной — те кто помоложе, кто о будущем задумывался или просто «пофраерить» хотел, стали призадумываться. «Перековываться» на политическое поприще. Такие и потекли к своему в доску парню Якову Свердлову.

Но и полиция наконец-то придумала способ вывести его из игры. Если не получается собрать улики и посадить, то надо хотя бы создать ему невозможные условия для дальнейшей деятельности. В сентябре 1903 г. его снова арестовывают. Вскоре выпускают, но потом опять арестовывают. И опять выпускают. Но определяют на два года под гласный надзор полиции по месту жительства.

Это была административная мера, ее власти имели право применять и без суда. Однако революционеру она создавала массу проблем. Требовалось регулярно ходить отмечаться в участок. При необходимости куда-то выехать надо было получать разрешение. А нарушил — вот уже и более серьезный проступок. Дающий основание для более строгого наказания — административной высылки. Свердлов прекрасно понял, что его нарочно прижимают, и прежней благодатной работе в Нижнем пришел конец. Что ж, тогда он сделал решительный шаг. Сорвался с места и уехал в Кострому. Сразу, одним махом перечеркнув постановление о надзоре. И автоматически переходя на нелегальное положение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.