Конец света 1812 года

Конец света 1812 года

Следующий Антихрист, обрушившийся на Россию, Наполеон, несколько лет перед этим упорно нанизывал на себя новые и новые апокалиптические признаки. Во-первых, на нем багровым отсветом лежало буйное десятилетие французских революционеров, атеизм, террор, новое антицерковное летоисчисление («брюмеры», «термидоры»…), гильотина. Хотя он-то как мог и умерял те крайности, врачевал «язвы». Вторым признаком Антихриста считали необычайную военную удачливость Наполеона. Тогда ведь и всякое искусство, уходящее за привычные пределы, объяснялось сделкой с дьяволом. И Николо Паганини подозревался — слишком виртуозен, и Жанна д’Арк, и Микеланджело.

Интересно, однако, сопоставить: все лучшие знаменитейшие полководцы христианского мира: Густав Ваза, Фридрих Великий, Тюрен, Конде, наши Румянцев и Суворов — показывали величайшее искусство, рисуя на картах свои маленькие шедевры, но…именно, что «маленькие». Христианская эра, словно наложила на все войны некую систему ограничений, кодекс, вроде недавнего «Договора об ограничении стратегических наступательных вооружений». Такие походы, чтобы стрелочки на полглобуса… стирание и создание империй — все это осталось в гомерической эпохе Александров Македонских, Цезарей. А в Христианскую эру подобные походы — дело язычников, нехристей: Атиллы, Чингисхана, Тамерлана.

Наполеон впервые вышел на тот древний языческий масштаб войн, но главное, говоря по-современному, «европообразующее государство», Священную Римскую империю — уничтожил именно он. «Повелитель мира», или просто нарушитель «европейского равновесия», он был всем непривычен, внемасштабен, и даже Гете (публично) пробормотал что-то с намеком на божественность, сверхреальность Наполеона. Таковы были предпосылки.

Вообще, 1812 год — один из самых ярких русских «Апокалипсисов», выявляющих суть народного характера. В церквях простолюдины слышат проповеди об Антихристе — ранее ни один агрессор не «поднимался» на такую ступень. Интеллигенция, редко посещавшая церкви, иронично относившаяся к проповедям «батюшек», занялась в кабинетах своими собственными вычислениями. Но… действенность, жертвенность, геройство объединили тогда всех.

А по поводу тех интеллигентских вычислений — наш гений Лев Толстой, «Война и мир», том третий:

«Пьеру было открыто одним из братьев-масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона. В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».

И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыредесять два». Французские буквы, подобно еврейскому число-изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:

abcdefghik.. 1..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160

Написав по этой азбуке цифрами слова L’empereur Napoleon, выходит, что сумма этих чисел равна 666 и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux (сорок два по-французски. — И.Ш.)то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L’empereur Alexandre? La nation Russe? Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666-ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя — Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article 1е и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff 51» и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L’empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L’Russe Besuhof, равное 666-ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, Pempereur Napoleon и l’Russe Besuhof — все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию (…)»

Вообще говоря, роману«Война и мир» посвящено бессчетное количество исследований и везде тема масонства Пьера Безухова освещена с должной корректностью. Яне хочу специально вводить графа Толстого в контры с такой внушительной организацией, но вместе с тем мне кажется важным и очень интересным один до сих пор пропускавшийся исследователями поворот сюжета. Пьера пригласили в дом его покойного наставника Иосифа Алексеевича (как можно понять из романа, одного их ведущих масонов в тогдашней России), разобрать его книги. Впитывая всю мудрость покойногоучителя, он по прежнему напряженно занимается вычислениями — «идентификацией Наполеона» и обдумывая план своего покушения на «Антихриста», приносит пистолет.

Потом будет плен Пьера Безухова, «сближение с народом», Платон Каратаев… А пока вдруг появляется родной брат пьеровского учителя, спившийся бывший моряк Макар Алексеевич…

«В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.

— Они оробели, — сказал он хриплым, доверчивым голосом. — Яговорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? — Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.

Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что-то торжественное.

— К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! — кричал он.

— Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… — говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.

— Ты кто? Бонапарт!.. — кричал Макар Алексеич.

— Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.

— Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? — кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. — На абордаж!

— Берись, — шепнул Герасим дворнику.

Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери (…)

Вскоре в доме появляется и первый француз, тот симпатяга, капитан Рамбаль. — Пьер хотел отойти, что бы скрыться… но в это самое время он увидел из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексееича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился. — На абордаж! — Француз обернулся на крик и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного… раздался выстрел (…)

Пьер, забыв свое конспиративное намерение скрыть знание французского языка, спросил офицера, не ранен ли он, а потом заступился и за несчастного Макара Алексееича. «… Офицер схватил того за воротник. Макар Алексееич распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене…»Далее — знаменитая сцена, Пьер с Рамбалем выпивают, Пьер рассказывает о своей любви, скрыв только имя Наташи Ростовой… В моем сокращенном пересказе все это может и странно, но в оригинале — фрагмент просто потрясающей психологической достоверности, одна из вершин мировой литературы. Даже жаль, что наши учебники, сформировав известную галерею «второстепенных персонажей романа «Война и мир», помогающих душевному развитию главных (капитан Тушин, Платон Каратаев…) — как-то забыли этого симпатичнейшего и нашенского из наших — Макара Алексеевича. У него вон и брат — масон высшего градуса, президент ложи, а он — простой моряк и пьяница. И тоже ведь как-то, по-своему вычисляет «Антихриста», хрипло вопрошая всех подряд: — Ты кто? Бонапарт!..

Вот что должно было стоять между точным масонским расчетом Пьера Безухова, спланированным покушением на «Антихриста», и последующим его «сближением с народом»… Сыграна хорошая пародияна покушение, на планы и «апокалиптические расчеты» Пьера. Пуля, предназначенная императору Наполеону — летит в капитана Рамбаля, и не попадает из-за инстинктивно бросившегося Пьера. Это пьяно-безумное «покушение» Макара Алексеевича как бы подводит черту под всяческими расчетами и планами, и далее… в Москве начинается нечто совсем иррациональное.

И не только на уровне Пьер Безухов — капитан Рамбаль. Нет, и на уровне царь Александр — Наполеон, Россия — Франция (Европа) в те августовско-сентябрьские дни торжествовала некая иррациональная стихия. Идиот Растопчин, получив еще 6 июля приказ об эвакуации, оставляет Москву набитой воинским снаряжением, продовольствием. Собрав 2,5 миллиона пожертвований на нужды армии, он оставляет все закупленное имущество Наполеону.

Далее. Все повторяют, что «великий пожар, жертва Москвы» — уничтожил все припасы, «обрек Наполеона на голод». — Но напрягите воображение, представьте, гдедержали тогдапродовольствие? (Холодильников в 1812 году не было). — Так вот… подвалы, погребауцелели практически все. Наполеон в письме Александру специально отметил этот пункт, обрисовывая положение сторон, и почти не преувеличивая, говорил, что провианта ему хватит до весны. Он еще храбрился, бедняга, цеплялся за реальность, рациональные законы войны, по которым выходило, что он — абсолютный победитель. А факт заключается в том, что 2 сентября в Москву вошла Великая Армия (это был еще и вполне официальный термин наполеоновских «Бюллетеней Великой Армии…»), а вышла — жалкая толпа.

Произошедшее при Бородино и в сентябре 1812 года в Москве — абсолютно иррационально и, действительно, апокалиптично. Наполеон был и остался военным гением, и доказал это еще неоднократно (его зимнюю кампанию 1814 года во Франции большинство военных историков, в том числе и Энгельс, считают вершиной воинского искусства, мирового и наполеоновского). Но именно эта иррациональность (или божественная рациональность?) поведения русских — лишила его «Великой Армии».

«Грабежи и мародерство — разложили воинскую дисциплину»? — А то, наверно, в Турине, Милане, Франкфурте, Лиссабоне, Мадриде — не грабили? И пожары были, правда, конечно, не такие, как московский. И Сарагосу почти сровняли с землей. Но ранее, пограбив в Вене, армия Наполеона выходила дальше — побеждать пруссаков и грабить уже Берлин.

Что еще говорят? — Ах, да. «Зима», этот старый, но все еще повторяемый анекдот.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.