Глава 25. Неизвестный вестник

Глава 25. Неизвестный вестник

1

С точки зрения обывателя, Тибет — это медвежий угол, дремучая глухомань. В сущности, так оно и есть. Представьте себе огромное плато величиной с Бразилию, но абсолютно безжизненное, ландшафт которого напоминает лунный. Только в редких долинах тут обитают люди, исповедующие буддизм и верящие в пользу магии. Так выглядит эта высокогорная страна.

В начале XX века Тибет ненадолго обрел независимость. Он отпал от Китайской империи и завис между Британской и Российской. Геополитика диктовала аборигенам свои жесткие правила, но оставляла маленькую лазейку для дипломатической торговли. Георг V и Николай II кое-как договорились между собой о сферах влияния — ведь императоры были родственниками. Но и Тибет кое-что выиграл— он стал страной, запретной для европейцев. Ни один русский или англичанин уже не могли появиться на священной для буддистов территории. Запрет этот, естественно, не распространялся на российских буддистов — калмыков, бурят и алтайцев, — и буддистов Британской Индии, жителей Ладакха и Сиккима.

Да еще британский резидент в княжестве Сикким мог совершать вояжи в Лхасу, но время его визита и маршрут строго регламентировались. Кроме того, в небольшом тибетском городке Ятунг возникла британская миссия с торговым агентом во главе, которого охранял взвод английских солдат численностью в сто пятьдесят человек. Стараясь приблизить этот уголок земли к цивилизации, в Лхасу провели телеграф, связавший город со столицей Британской Индии. Ну и самое существенное — в Тибет можно было проникнуть тайно, как это сделал в 1923 году англичанин Мак-Говерн. Переодетый и загримированный, он смог достичь столицы буддийского королевства, правда, здесь он чуть было не стал жертвой разъяренных монахов, которые узнали про дом, в котором укрывался шпион. Его спасло только стечение обстоятельств. Впрочем, несмотря на многие странности положения, Тибет был фактически зависимым от Британии государством, и Лондон не давал ему об этом забыть.

Нет, белых здесь не ждали.

А белые следили друг за другом из-за Гималайского хребта. Англичане фиксировали все советские тайные посольства к Далай-ламе. Кремлевские агенты в Лхасе следили за визитами британских резидентов. Но все делалось очень тактично и тонко, как «в лучших домах Филадельфии и Лондона» — ибо любой резкий шаг мог привести к войне в стратегическом сердце Азии. А война должна была начаться вовремя, а не досрочно.

2

В Монголии, как и в Тибете, был когда-то свой буддийский первосвященник. Так же как и Далай-лама, он время от времени перерождался и обретал новую оболочку. Его звали Богдо-геген VIII. Последние годы своей жизни патриарх посвятил собиранию священных книг, а также порнографических рисунков и фотографий. Его коллекцию можно было бы назвать всеобъемлющей. Это тем более удивительно, если знать, что последние десять лет своей жизни Богдо был абсолютно слеп. В 1924 году он умер, и престол опустел в ожидании нового перерождения.

Правительство революционной Монголии долго не могло решить — нужен стране первосвященник или нет. В ЦК Монгольской Народно-Революционной партии сама постановка этого вопроса вызывала раздражение. Остроту ситуации придала молва, будто на реке Иро в семье шаманки родился мальчик, в котором многие узнают черты покойного Богдо. Подтвердить полномочия ребенка могло только одно лицо— Далай-лама XIII, правивший в далекой Лхасе.

В начале ноября 1926 года в Урге состоялся III Великий хурулдан[199]. На нем выступил с отчетным докладом председатель правительства МНР Цырендорчжи. Касаясь ситуации с первосвященником и другими святыми, он сказал: «Решение вопроса о хутухтатах[200] и хубилганах[201] партия и правительство высказались передать Далай-ламе; если он подтвердит или укажет на появление Хубилгана[202], то правительство не станет препятствовать и вмешиваться в религию масс. Этот вопрос пока еще не отправлен и желательно выслушать мнение представителей 3-го Великого хурулдана».

В прениях по докладу председателя правительства один из делегатов, некто «военный», имя которого в стенограмме не зафиксировано, сказал прямо из зала: «Есть новоявленный святой ребенок, нет окончательного мнения о его приглашении или отказе. Решение этого большого вопроса лучше передать Далай-ламе».

По окончании съезда предложение «военного» было отражено в пункте втором решений III Великого хурулдана: «…по этому вопросу запросить мнение Далай-ламы».

Драматургия спектакля, который назывался III Великий хурулдан, была предопределена еще десять месяцев назад в Москве таким серьезным автором, каким являлось Политбюро ЦК ВКП(б). Его заседание состоялось 11 февраля 1926 года. С докладом «О Тибете» выступил нарком иностранных дел Чичерин. Выступление Георгия Васильевича, посвященное тайным контактам советского правительства с горным королевством, его лидерами и оппозицией, было столь убедительным, что решение вопроса было занесено в «Особую папку», куда попадали только сверхсекретные документы. Шестой пункт в графе решений гласил: «а) Принять предложение НКИД об отправке в ближайшее время в Лхасу неофициального представительства, под видом представительства МНР; б) ассигновать на содержание 20 тысяч рублей»[203].

Решение Политбюро послужило началом операции, которую совместно проводили НКИД и Разведупр РККА. Кураторами от своих ведомств выступили дипломат и специалист по секретным переговорам Борис Мельников и выпускник Восточного отделения Военной академии, мастер конспирации, долгое время работавший в Китае нелегалом, Анатолий Климов[204]. Они прибыли в Ургу накануне отправки экспедиции. Здесь подопечным Климова стал молодой калмык из СССР Мацак Бимбаев. Он уже побывал в Монголии в начале 20-х годов в составе миссии советских военных инструкторов, но новая роль требовала от него иных навыков. Этой операции придавалось большое значение. Еще в Москве Бимбаева вызывал к себе для личного инструктажа начальник Разведупра Ян Берзин[205]. Он же в общих чертах обрисовал калмыку легенду, в рамках которой тот будет существовать. Фабула заключалась в том, что Бимбаев будет слугой одного монгольского аристократа, роль которого в действительности исполнит его земляк, секретный политический агент СССР[206], калмыцкий коммунист, председатель ЦИК Совета депутатов Калмыкии Чапчаев. Пилигримы присоединятся к миссии монгольского ламы-дипломата Гомбоиштина. Его уполномочит правительство МНР испросить разрешение Далай-ламы на признание перерожденца — мальчика с реки Иро. Впрочем, это дело сугубо монгольское. Главное — следует добиться конфиденциальной встречи с владыкой Лхасы. В этом пилигримам помогут. Во время такой беседы Чипчаев откроет Далай-ламе свое истинное лицо и попытается склонить его на сторону СССР, который в случае положительного ответа будет готов снабдить горцев оружием. Миссия же Бимбаева должна будет заключаться прежде всего в сборе сведений о вооруженных силах Тибета, их численности, военной промышленности и состоянии стратегических дорог.

Пятого ноября 1926 года караван политических пилигримов вышел из пункта Юм-Бейсе и взял направление на Лхасу. Спустя пять месяцев он был остановлен у последней перед столицей крепостью — Нагча. За время задержки и переговоров с местными губернаторами о разрешении для дальнейшего следования в Лхасу Бимбаев сделал обследование важного района. Здесь поблизости находились три оружейных завода. Один из них располагался у перевала Улан-Дабан в семи верстах от Лхасы. Благодаря знакомству с директором разведчик попытался проникнуть в цеха. Здесь он был задержан бдительной охраной, но сумел бежать.

Бимбаев отличался храбростью, знал тибетский и монгольский языки, хорошо ориентировался в степи и горах — благодаря этим качествам ему было поручено осуществлять связь Чапчаева с советскими координаторами. Калмык часто совершал конные пробеги от Лхасы до Урги или населенных пунктов, занятых 1-й национальной армией Фына, где передавал необходимую информацию связным. Полевые радиостанции в Тибете часто были бесполезны— высокие хребты и множество магнитных аномалий, имеющихся в горах, сводили на нет их эффективность. Поэтому и мчался по горным перевалам всадник Бимбаев, совершая челночные рейды.

Двенадцатого августа 1927 года он появился в долине реки Шарагол, где стоял лагерь рериховской экспедиции. Врач экспедиции и секретарь Константин Рябинин об этом событии сделал впечатляющую запись в своем путевом дневнике. Приведем ее дословно: «В 5 ч. дня произошло необычное событие — на прекрасной нездешней лошади быстро подъехал всадник в богатом расшитом золотом из китайского шелка малиновом халате, отороченном мехом, внизу такой же роскошный шелковый кремовый халат, на ногах новые китайские сапоги хорошей работы, и в высокой желтой ламской парадной шапке с красной кистью. Вся одежда на нем была театрально новая; ни багажа, ни каких вещей не было. Встреченный нами, он с любезными поклонами быстро шагнул в мою палатку, где был Н. К., и, озираясь, начал как-то растерянно и сбивчиво спрашивать, куда мы едем, не в Лхасу ли, сам же ответил на наш вопрос, что он едет в Тейджинер и еще не знает, поедет ли в Лхасу или в Ургу. Затем он спросил, кто переводчик, и сказал, что имеет нам что-то сообщить тайно. Н. К. сказал Кончоку, чтобы он пригласил приехавшего в палатку отдельно и допросил его. Необычный гость начал беседу с обращения: «Мы ведь с вами одних воззрений», а затем, не поддержанный Кончоком, сразу сбился[207] и заговорил, что мы религиозные люди и он религиозный человек. Его тайная весть заключалась в том, что он приехал будто бы известить об аресте прежде упоминавшегося монгольского посольства в Нагчу и что тибетским правительством получены сведения о продвижении русских («руссо») от Шибочена, почему в район Нейджи выдвинуты сильные охранительные отряды, причем наш молодой таинственный доброжелатель предупредил нас, чтобы мы при приближении к Нейджи проявляли осторожность и предварительно выслали разведку. Кончок признал в пришельце лицо, близкое монгольскому посольству, спешащее в Монголию, а его поклоны субурганам тот же Кончок нашел искусственными. Нарядный пришелец вскочил на коня и утонул в той таинственной дали, откуда и прискакал»[208].

С тревогой смотрели члены экспедиции на удалявшегося лихача. Впереди их ждали суровые испытания.