18. Многоэтажная Америка
18. Многоэтажная Америка
Дальше рассказывать я лучше буду урывками, потому что иначе это будет скучно. И еще потому, что примерно с этого момента вспоминаемая мною жизнь не кажется мне единым непрерывным процессом, а каким-то набором мало связанных между собой событий.
Мне вообще сейчас кажется, что я прожил не одну жизнь, а несколько разных. Раньше я немного жалел о несостоявшихся поворотах жизни, например, что не стал железнодорожником, ветеринаром или военным, что не поехал работать в Алжир, что отказался от трех миллиардов фальшивых авизо, а сейчас не жалею ни о чем. Во-первых и без того хватает впечатлений, а во-вторых, ну, об этом я расскажу в конце книги.
/-- * * * --/
Борух меня достал из Америки коммерческими предложениями. Он звонил, писал, присылал магнитофонные ленты с многочасовыми монологами на тему о .
На тот момент мы с Марком размежевались с остальными компаньонами и искали возможности реального расширения деятельности. Что было делать? Поехали в Нью-Йорк. Сдуру мы полетели Аэрофлотом. Дельта была дешевле и удобней, но это выяснилось несколько позже.
Было совсем раннее утро. Мы сидели в Шереметьево и пили виски из дьютифри. Марк всю жизнь боялся летать, и мы выпили по этому случаю очень много. С нами вместе летели (и пили виски) психиатр из института Сербского и его отец, ученый философ.
Сначала слушали рассказ о феномене Чекатило, потом обсуждали психвоздействие на диссидентов, что естественно переросло в философский спор, продолжавшийся и в самолете, и в баре ирландского аэропорта.
Из воспоминаний об Ирландии у меня осталась скверная погода, крепкий темный эль в баре и великолепный туалет, сравнимый по эстетике с Сандуновскими банями. В Ирландии нас продержали четыре часа, но зато мы обошлись без еще одной посадки в Канаде.
На подлете к Нью-Йорку голова моя была еще тяжелой, но хмель уже выветривался. Внизу за иллюминатором передвигался берег океана с чужой красноватой землей, дороги и белые домики, которых становилось всё больше.
Приемная зона аэропорта Кеннеди произвела на меня гнетущее впечатление, катакомбы какие-то. Выход перегораживала стойка с бюрократами, отличавшимися от шереметьевских только формой одежды.
Марк приметил одного в ермолке и встал к нему. Я из принципа встал в соседний коридор, где было гораздо меньше людей, и оказался не прав. Марк быстро проскочил препону, произнеся кодовое слово «шалом», а мне пришлось долго объясняться по поводу запаха моего багажа. Дело в том, что я, не зная, чем удивить пресыщенных американцев, взял банку домашних соленых огурцов, а в самолете она открылась, от перепадов давления. Препирательства были длинными и нудными, зато на выходе нас встретил Борух, и как-то очень быстро мы сели в машину и уехали.
Мифы о райской жизни в Америке стали разрушаться прямо сразу. Дороги оказались далеко не так хороши, как выглядели с самолета, а тем более из Москвы. На обочине стояла сломанная машина, из-под которой торчали ноги водителя, совсем, как у нас. А мы-то думали, что к каждой сломанной машине здесь тут же подлетают ангелы капитализма и мгновенно чинят. На радужное восприятие накладывалась, конечно, головная боль и акклиматизация, но всё же. Я уже стал забывать вылет из Шереметьева, а было по-прежнему утро одного и того же дня.
Борух не дал нам поселиться в гостинице - разместил у себя. Вечером у него собралась вся русская иммиграционная общественность - тети Раи и дяди Мойши. Был среди них один очень важный человек, года полтора уже живущий в Штатах и уже почти официально работающий мойщиком машин на автозаправке. Он приехал на огромном Кадиллаке лет двадцати от роду, но пил, как все. Я спросил у него, как же он поедет домой, тот махнул рукой и предложил покататься по городу. Покатались. Я вел машину очень аккуратно, а хозяин машины сидел рядом и уверял, что если не нарушать правил -никогда не остановят, какой бы пьяный ни был. К счастью, всё окончилось благополучно.
Этот парень под конец вечера выдал Марку десять долларов в конвертике, передать семье в Москву. Марк потом передал и, что удивительно, они приехали через всю Москву за этим конвертом. Представляю их счастье от такой неслыханной щедрости.
Не смотря на свежие впечатления, этот день мне вспоминается до невозможности длинным и скучным. Между делом мы пытались спать и днем и ночью, но это плохо получалось. На рассвете следующего дня дети отправлялись в школу, мы встали как только они ушли. Нам нужно было ехать знакомиться с потенциальными партнерами.
Выйдя из дома, мы первым делом отправились в аптеку купить алкозельцер. От зеркала я добился более-менее приличного отражения, если не считать цвета глаз, но голова болела, и физическое общее состояние было ужасным.
Американские аптеки не зря скрывают своё настоящее имя. На входе там продают хотдоги и сигареты, дальше идет большой зал с зубными щетками и всякой другой гигиенической ерундой. В этом же зале принимает своих клиентов нотариус. Собственно лекарства выдают в маленьком окошке, в углу. Алкозельцер к лекарствам не относился, мы его обнаружили между зубной пастой и клизмами. Его нужно было моментально принять внутрь, но никакой минералки, привычной в наших аптеках видно не было, пришлось обращаться в лекарственное окошко к аптекарю. С трудом ворочая языком я выдавил из себя:
- Еив ми плыыз стакан воте.
- Что браток, похмелье? - весело ухмыльнувшись, на чистом русском поинтересовался аптекарь и принес воду в большом стакане.
То, что аптекарь говорил по-русски было не очень удивительно - Брайтон русский район, очень сильно удивился я позже, в Чайна-тауне, когда мы, наевшись вкусных китайских пельменей, остановились возле развала с часами. Я вспомнил, что Валерик заказал мне купить ему фальшивый Ролекс в подарок. Выбрав относительно приемлемый экземпляр, я обратился к продавцу-китайцу:
- Хау матч, - дескать.
- Фоти - ин далаз, - ответил китаец с почтительным поклоном.
- Фоти? Сорок что ли? - обратился я к, стоявшему рядом Марку, недослышав.
- Нет, нет - чечирнадцать, - ответил за него китаец, - фотин! - и еще раз поклонился.
А в тот раз, выйдя из аптеки, мы сели в машину и поехали в Бронкс. Не сказать чтобы таблетки сильно помогли, но я потихоньку свежел и только сейчас начал замечать какой чудной город Нью-Йорк. Вчера из аэропорта мы ехали по Ошн эвеню, нам тогда сообщили, что его здесь называют Рашн эвеню, особенно это было понятно, глядя на старичков, играющих в шахматы и домино на лавочках под деревьями, как будто бы это московский Гоголевский бульвар или Одесса. Как я катался ночью по этим улицам, это я вообще с трудом помнил, но сейчас я с интересом глядел в окно. Итальянские кварталы с мадоннами в палисадах, менялись еврейскими людьми в черном и с пейсами, потом шли кварталы с совсем черными людьми и массой сохнущего прямо на улицах белья.
В Бронксе мы остановились на мрачной улице с одинаковыми домами из темного кирпича. Вошли в один из домов через типично не жилой, но и не промышленный в нашем представлении вход, поднялись на второй этаж и попали в большой швейный цех. При входе в цех на стене висели древние компостеры, казалось бы, еще пахнущие Великой депрессией. За швейными машинами бодро трудились мексиканцы обоего пола.
Нас встретил хозяин, маленький, кругленький человечек, и провел в небольшую контору. Маленький человечек представился Алексом, но на самом деле был просто Сашей, лет десять до этого иммигрировавшим из Молдавии. Через несколько минут подошел и коренной американец (итальянского происхождения) Боб, у него была более солидная фабрика в другом районе. Он имел заказы от Пентагона и дорогой дом на Лонг-Айленде. Начались переговоры. Надувание щек и прочее.
Всё это как-то не задалось с самого начала. Я-то чувствовал себя уже почти нормально, слушал и отвечал вполне достойно, но на Марка было жалко смотреть, он обливался потом и явно страдал. Чувствительные американцы предложили перенести дальнейшую беседу в ресторан, на что мы с удовольствием согласились.
Ресторан неказисто выглядел снаружи, Саша (Алекс) все время шипел мне на ухо:
- Это очень хороший ресторан, очень хороший. Посмотрите, сколько Мерседесов стоит у входа, очень богатые люди обедают здесь - очень хороший ресторан.
Ну, хороший так хороший, всё равно платить не нам. Зашли, сели за большой стол у окна. К нам тут же подошел солидный дядя с книжкой в руке и затараторил с Бобом по-итальянски. Саша продолжал пояснять почему-то шепотом, как будто эти двое могли его понять.
- О!. это сам хозяин, очень уважаемый человек. У него очень солидный ресторан.
Грех было не определить сразу, что ресторан итальянский, но я не испугался - я тогда еще плохо разбирался в европейских кухнях. Сначала принесли закусочную «пасту», рюмочка придала бодрости. Под жиденький супчик приняли еще по одной, но вот с горячим блюдом получилась незадача, это были (- О!. морепродукты!), если говорить точнее - осьминоги с какой-то начинкой. С отвращением, но милой улыбкой я съел двух этих тварей, а с Марком получилось хуже - с первым же куском во рту он убежал в туалет, вернулся оттуда бледный с зеленоватым оттенком. Потом он еще несколько раз бегал опорожнятся, хотя к осьминогам больше не притрагивался.
Боб, а угощались мы за его счет, был в восторге от пищи и не замечал, что происходит за столом. Марк под конец омрачил его радужное настроение, в ответ на предложение хозяина завернуть нам остатки осьминогов с собой, слишком быстро и испуганно вскрикнув:
- Ноу, ноу! Ни в коем случае!
Я наступил ему на ногу с опозданием.
- В России это не принято, - пояснил я для Боба и хозяина и они тут же успокоились. Не могли же они подумать, что нам так не понравится их угощение.
Манхеттен, три часа ночи. На стрелке Бродвея плотная пробка из машин, в основном такси. Тротуары пустые, только негры-попрошайки сидят на углах перед своими шляпами и пьют что-то из бутылок, завернутых в пакеты.
После того, как опускаются жалюзи витрин, город становится похожим на сцену из фильма ужасов. Или на Хиросиму после ядерной бомбардировки. Без витринного света становится темно. В полумраке сверкают только графитиевые ругательства на всех языках мира. Выставленный хозяевами мусор в больших черных мешках разбивает ногами негритянская молодежь в широченных красных штанах с ширинками возле колен. После них уже совсем, как Мамай прошел.
На Парк эвеню совсем другая обстановка. За дорогой качаются в тени деревья городского парка, а мы идем вдоль длинного ряда заборов из кованого металла. На первых этажах особняков специально оставлен свет, чтобы прохожие видели безмерно дорогую отделку стен и мебель в комнатах за огромными окнами. Куда там наш Эрмитаж попал. Жить в этих особняках, наверное, крайне неуютно (почти на улице), но понты важнее.
Намного уютнее выглядят ночью пентхаузы на берегу Гудзона. Тут действительно красиво. Немного разочаровывает только статуя Свободы, освещенной козявочкой торчащая где-то далеко, среди темной воды.
Большой пентагоновский склад, раздвижные ворота, часовой у въезда. Ощущения выше среднего - вражеская территория. На территории остатки древних трамвайных рельсов.
На страшном пентагоновском складе масса фирм и фирмочек, хранящих всяческое барахло, хозяева с бегающими глазками пытаются тебе это барахло втюхать.
Ездим по разным фирмам, по складам. Я в джинсах и китайской пуховой куртке, чтобы не пачкать нормальный костюм.
Договариваемся с одной из фирм - рандеву на девять часов утра, приезжаем. Никого. Около десяти начинают подтягиваться ленивые служащие. Еще полчаса пьют кофе с мацой. Где эта суперпроизводительность труда, которой нас понукали в советские времена? Не знаю, не видел.
По дороге с одного предприятия на другое вспоминаем, что нужно открыть счет в банке.
Районное отделение Кемикл банка. Народу нет. За стеклянной перегородкой нас принимает заведующая. Смотрит регистрационные документы фирмы. О кей, всё хорошо. Спрашивает, кто президент. Я церемонно кланяюсь и одновременно понимаю, что мои джинсы с запыленной китайской курткой не очень похожи на одеяние президента фирмы. Подтверждаю свои полномочия потертой книжечкой советских автомобильных прав. Тыкаю грязным пальцем в образец чековой книжки. О кей, ноу проблем, всё в порядке.
Выходной день. Бодверк (впрочем, это слово я воспринял на слух, может быть произношу не правильно) Брайтон бич - широкий и длинный деревянный помост вдоль пляжей. У Боруха здесь много знакомых, подходят, знакомятся с нами, восхищаются, узнав, что мы только что из Москвы (они называют «из Союза»), чуть не падают в обморок, услышав, что мы собираемся ехать обратно. Из бильярдного зала доносится громкий русский мат. По всей Америке наши эмигранты матерятся на улицах в полный голос - всё равно, дескать, эти дураки не понимают.
Дождь заканчивается, становится жарко, даже ветер с океана не помогает, решаем попить пивка. В пятой или шестой точке официантка нас уговорила. Сели за столик под зонтиком. Пиво весьма среднее, но рыбец «только что из Ростова» просто изумителен. Потом украинский борщ, выше всяких похвал. А шашлык. до сих пор не понимаю, как им удается прожарить огромный кусок сочного мяса так равномерно и вкусно. Сидим до самого заката, уходить отсюда не хочется. Такое впечатление, что официантка всё время возле нас.
Иду в туалет мимо маленькой кухонки. Один повар и одна официантка. Все столики заняты, посетителей человек пятнадцать-двадцать - как они успевают? Фантастика.
С другой стороны бодверка подъезжает вполне приличный по нашим меркам Мерседес. Из него выходит одетый по пляжному, но вполне прилично, человек. Вынимает из багажника миноискатель и ходит с ним по пляжу. Нам говорят, что это бомж, живущий здесь же на пляже в конуре из картонных коробок.
Лоерская контора. Сначала нас выслушивает мелкий клерк, но узнав, что у нас на миллион долларов только производственного оборудования, вызывает хозяина конторы. Он-то мне был и нужен, к нему у меня рекомендательная записка от числившегося тогда официальным юристом у нас некоего Суповского. Он сейчас известнейший в России адвокат, не сходит с экрана телевизора, а тогда у него была небольшая партнерская конторка у метро «Университет». Познакомил нас вездесущий Борух. Перед тем, как заключить с ним договор, я навел справки. Оказалось, что этот Суповский проиграл в суде дело такой-то известнейшей фирмы и такой-то очень известной фирмы. Я хотел было отказаться, но мне сказали, что я ничего не понимаю в этих делах, что этот парень очень и очень перспективен. Они оказались правы, хотя ни одного дела, по-моему, этот Суповский так и не выиграл.
Я протягиваю главному лоеру, по имени Алекс (их там очень много Алексов) визитку Суповского с запиской и слежу за его реакцией. Лицо лоера действительно резко меняется.
- Что? Этот кретин ваш юрист? Вы меня извините, для Вас я сделаю, что угодно, но не напоминайте мне больше про этого идиота.
Еще один выходной. Едем на минивэне в гости к нашему Алексу. Бруклинский мост. Громады небоскребов Манхеттена в стороне. Штат Нью-Джерси. Хорошая дорога. Красивый осенний пейзаж за окном. Вдоль дороги магазины и кафе. Длинные ряды продающихся юзаных автомобилей. Много перекрестков и светофоров. На подъезде к деревне удивляет отсутствие тротуаров. Без машины тут делать нечего - все магазины на шоссе.
У Алекса большой дом с гаражом, большой зеленой поляной и барбекюшной площадкой. Обедаем у него и едем в прекрасную зону отдыха. Рокфеллер-парк с прекрасными спортивными площадками, зоопарк, аттракционы с неимоверной высоты «русскими горками». Ограничиваемся зоопарком, въезжаем туда на машине. Двигаемся потихоньку по асфальтовой дорожке, а вокруг нас разгуливают жирафы с бегемотами, на крышу машины прыгают обезьяны и выпрашивают еду.
Выехав на свободу, почти сразу попадаем на берег океана. Вода сверкает чуть мутноватой бирюзой. Вдоль берега дачные поселки с домиками, обитыми почерневшей некрашеной вагонкой (О!. какие дорогие дома. Только очень богатые люди себе могут позволить). Возвращаемся обратно по хейвэю. Часто приходится останавливаться и бросать квотеры в автоматы турникетов, но доезжаем до Нью-Йорка гораздо быстрее, чем по обычной дороге.
При всей ностальгии по Родине, Шереметьево всегда при въезде обратно, производило на меня удручающий эффект окончания праздника. В тот раз особенно - стоял мороз, больше двадцати градусов, а я был в костюмчике тонкого сукна и летнем плаще.
Американцы нанесли нам ответный визит после Нового года. Последний раз я видел Москву такой сказочно красивой, когда катал их по Воробьевым горам и вообще по городу. В связи с новогодними каникулами людей и машин в городе было мало, деревья были покрыты снегом и инеем. Сказка да и только. Лужковских строек и рекламных щитов тогда еще не было.
Большой театр. Сивильский цирюльник. Наш лучший бас не очень здорово поет «Клевету». Боб рядом со мной, открыв рот, слушает. Я сам не любитель оперы и никогда не думал, что так можно слушать эту дребедень. Боба рядом со мной не было - он был где-то там, над сценой. Итальянец - одно слово.
Алекс как-то приезжал один. Мы его встретили в Аэропорту и ехали на фабрику. За рулем сидел Марк. В районе Войковской, на мосту, Марк резко остановился в хвосте пробки. Я сидел рядом с ним и по его лицу понял, что сейчас будет что-то нехорошее и сразу слышу удар сзади. Удар не показался мне очень сильным, но я тут же оглянулся на заднее сиденье - как там наш американец. Тот сидел бледный и, почему-то в моей кепке. Буквально только что он хвалился, что у них в Штатах шапок не носят даже в мороз - это мы, русские тут все в ушанках. Видно что-то наше в нем еще оставалось - шапка с моей головы от удара перелетела точно на его голову.
Американцы всё-таки втравили меня в торговый бизнес. Я подписал дистрибуторский договор с фирмой Марс. Я стал единственным поставщиком их шоколадных сникерсов и прочего в Киргизии. Позже выяснилось, что это не моя стезя, но иногда было весело.
Большой банк в районе Рижского вокзала. Я приехал взять кредит на вагон шоколада. У меня была хорошая кредитная история, и я не ожидал препон. Однако когда я назвал сумму, начальница кредитного отдела сморщилась и посмотрела на меня странным взглядом. Я ожидал услышать от неё чего угодно, кроме того что она сказала. Она спросила у меня:
- А у Вас крыша есть?
Что такое бандитская «крыша» сейчас знают все, даже дети, но тогда услышать такой вопрос из уст служащего фактически государственного банка было для меня грому подобно. А она, оправившись, добавила:
- Без крыши мы не даем таких кредитов.
Да, это были огневые девяностые. Многие остались там, за линией фронта. Сейчас, правда, уже опять не лучше.
«Черный вторник». Мой киргиз, директор филиала звонит мне из аэропорта «Манас». Он летел в Москву, вез мне наличные деньги - выручку в долларах.
- У нас тут черт те что творится, все рубли скидывают, доллары покупают по. - и называет мне курс.
Какое-то время до вылета самолета ждем и продаем доллары по совсем сумасшедшему курсу. Для справки: на следующий день курс вернулся обратно. Ну, почти обратно. Через несколько часов он привез мне два чемодана рублей и я легко рассчитался по кредиту.
Некоторые сочтут меня жуликом, но 360% по кредиту в банке - это не жульничество?
Как-то я сидел, скучал у себя в кабинете. Звонок по телефону. Шика! Сто лет не виделись. А он еще и не один - он организовал встречу со всем классом у себя дома.
Я опоздал на встречу не меньше чем на час, но пришел. Я подходил к шикиной двери совершенно спокойно и даже радостно, но когда я, вместо румяного красавчика, увидел, открывшего мне дверь бородатого мужика с изрядным брюшком, мне стало слегка не по себе. Еще более я растерялся, оглядывая сидящих за столом дядь и теть с отдаленными чертами моих одноклассников.
Она, конечно, тоже была здесь и, на удивление мало изменилась, но я бы не сказал, что особенно взволновался. После третьей-четвертой рюмки я признал уже всех. Это может показаться странным, но ребята изменились гораздо больше девчонок.
Интересно было, конечно, узнать их судьбу, посмотреть на них, но я тогда был настолько озабочен делами, что на следующий день уже обо всем забыл. И не общался ни с кем до следующей встречи года через два-три.
Закончился этот период моей жизни, во всяком случае, начал заканчиваться, со смертью отца.
Смерть близкого человека всегда бывает неожиданной, даже если этот человек смертельно болен и вот-вот умрет. Я был во Владимирской области, когда мне сообщили.
За несколько дней до этого отец уехал на рыбалку с друзьями. Он был фанатом зимней рыбалки. Эта рыбалка особенно хороша по первому льду и весной - по последнему. Тогда была весна. Сейчас, когда мое отношение к жизни и смерти здорово изменилось я бы, наверное, реагировал на происшедшее по-другому, гораздо спокойней и легче, но тогда.
Я сразу сел в машину и поехал в Москву. Приехал домой почти одновременно с отцом -его привезли на военной санитарке. Он лежал в машине совсем как живой. Рядом стояли его старые друзья в нелепой одежде для зимней рыбалки и обрезиненных валенках.
Тогда я очень переживал его смерть. Как будто я бежал, бежал куда-то и вдруг споткнулся и упал. Пока родители живы, человек может действовать по-пацански, более того - имеет на это право. А потом вдруг становится один на один с богом, с космосом или кем там, на самом деле? Это бывает очень тяжело.
Хоронили мы отца в ту же семейную могилу на Пятницком кладбище. В отличие от похорон матери, после церковного обряда нисколько не стало легче. Отец вообще будто сопротивлялся этому обряду. В морге цековской больницы его положили в гроб так, как клали тогда всех советских военных - руки по швам, в парадном мундире. Когда поп попытался сложить ему руки на груди и вложить в них свечку, руки сами собой вернулись в прежнее положение.
Пошел снег очень крупными хлопьями. Почетный караул комендатуры дал у могилы троекратный салют. Все это было красиво, но не облегчало нисколько.
После похорон я сильно задумался о смысле жизни, о возможности жизни после смерти. И вообще, стал чудным на весь следующий год, но не догадывался, что этот год для меня переломный, пока не попал в госпиталь небольшого Городка во Владимирской области.
По сложившейся традиции, в конце каждой части книги я перечисляю непонятные события, случившиеся в описываемый период. Здесь это эффект трансфокатора при взгляде на дупеля, художественное пророчество в Фиолетовом треугольнике, эффект резинового времени при аварии на Запоре, дэжавю на ТСФ, массовый поворот векторов в 1991 году и встреча с бабушкой-шептушкой.
Однако подробно останавливаться на этом мне пока не хочется. Оставлю это на конец книги.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.