3. Финские домики

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. Финские домики

Оживление в мою жизнь внес Серёга.

Он был родственником Бойца, одного из моих хороших друзей. Он приехал в гости и ночевал несколько дней в нашей деревне. В конце застолья мы с ним сидели в саду, чуть в стороне от стола, и по очереди пели песни, передавая гитару туда-сюда. Я, в основном, пел песни Высоцкого, а он Розенбаума. Я всегда не любил этого барда, но у Серёги так лихо получалось, что все заслушивались. Взяв гитару в руки, он слегка теребил струны, а в это время глаза у него закатывались под полуприкрытыми веками и вдруг он ударял по струнам и начинал петь. Это было что-то. У самого Розенбаума так хорошо не получается.

Сам он был с Урала, но обосновался в Карелии, недалеко от финской границы. Там он попал в компаньоны в совместное предприятие с финном, который поставил им деревообрабатывающее оборудование, трактор и несколько автомобилей за то, что ему в Финляндию будут поставлять оцилиндрованные бревна и обрезные доски. Тогда еще прямой грабеж России с вывозом кругляка был запрещен.

Вот этот Серёга мне и предложил совместно работать. Он делает в Карелии комплекты домов, а я продаю их в Москве и строю в Подмосковье. Мы дали рекламу. Я снял офис в гостинице Заря. Дело пошло, хоть и не так быстро, как предполагалось. Сотрудников, не считая меня, было еще двое: молоденькая секретарша, очень милая девушка и архитектор - Лариса. Однажды, еще в самый скучный период становления, с этой Ларисой у меня произошел очень интересный разговор.

Мы в тот день скромно выпивали-закусывали у себя в офисе по случаю какого-то праздника и вели разговоры, которые без определенного градуса очень даже маловероятны. О чем обычно говорят сотрудники в рабочее время? Семейные проблемы, здоровье, погода, политика, спорт, трудности приобретения тех или иных вещей или продуктов, ну и производственные вопросы, конечно, так или иначе, затрагиваются. Но всё это вопросы практические, унитарные, так сказать, а до вопросов абстрактных, иррациональных и оккультных обычно дело не доходит. Тут нужен градус. А достигать такого градуса здесь не рекомендуется - чревато последствиями.

Должен заметить, что я сам склонен к рассуждениям на всякие рискованные темы даже совсем без градуса, но Лариса, наш архитектор, женщина очень серьезная, строгая полячка с тонкими чертами лица и жесткими карими глазами, не должна была касаться этих тем. Не идет таким женщинам откровенничать и это является первым доказательством того, что она была с нами откровенна, не стала бы она болтать по пустякам. Второе, что заставило меня поверить - это знание её дотошного характера. В процессе, может не очень долгой, совместной работы с ней я не мог не заметить её упорства в достижении любой, сколь угодно малой цели. Она могла не уложиться в сроки, но заканчивала любую работу только тогда, когда достигала такой глубины проработки, на какую только была способна. И, наконец, третье: чтобы поверить или не поверить человеку в том или ином конкретном случае нужно смотреть ему в глаза, следить за мимикой и проч. Я смотрел и следил. И поверил, хотя почти все, кому я пытался пересказать её историю, надо признаться, не верят. А зря!

Вот её рассказ в сильно упрощенном мной изложении:

Когда-то, в семидесятые годы, вдруг, очень стал популярным аутотренинг. Он обсуждался в прессе, на телевидении, выходили монографии и практические пособия. Я тоже тогда увлекся, но бросил, прежде всего, потому, что мне не хватило терпения. Может быть, еще одно обстоятельство помешало - незаконченность этого комплекса или, скорее отсутствие конечной цели, или, по крайней мере, недостаточность целевых установок.

Сейчас уже, наблюдая прежде бывшие события со стороны или, как некоторые считают, с высоты приобретенного опыта, я понимаю, откуда берутся вот эти периодически возникающие огромные интересы к аутотренингу ли, к инопланетным цивилизациям на Земле, или, в конце концов, к эволюционным теориям. Всё это явления одного ряда - это попытка заменить идею Бога чем-то другим, более обыденным и менее рискованным, может быть более понятным. Сейчас я вспомнил свои опыты по аутотренингу и даже пользуюсь ими, потому что нашел реальную и очень нужную мне цель.

Лариса в те времена увлеклась этим аутотренингом и, в отличие от меня, у неё хватило терпения на то, чтобы довести дело до практического результата. Целями аутотренинга были поддержание здоровья и физической бодрости хорошего настроения и т. п. методами, например, самолечения внутренним прожектором или обратными реакциями (логика: если хорошее настроение вызывает улыбку, то улыбка, пусть насильственная, должна вызвать хорошее настроение). Всё это не лишено смысла и приносило свои плоды, но при условии длительных и постоянных тренировок. Одним из главных объектов для тренировки была память. Методика такая: каждый вечер перед сном вы подробно вспоминаете все события прошедшего дня, потом, скажем, трех дней, недели, месяца, года и т. д. при достаточном усердии, в писании говорилось, что можно вспомнить себя совсем маленьким, вплоть до рождения.

Еще раз повторяю, что я верю в то, что она, взявшись за это дело, выжала из ситуации всё и даже более. Из её рассказа получалось, что она не только вспомнила всё до своего рождения, но и значительно больше. Если отказаться от ретроспективы и изложить её впечатления от своих же видений в естественном, привычном нам, историческом виде, то это будет выглядеть так:

Свою смерть в предыдущей жизни Лариса видела таким образом: она передвигается по заснеженному лесу в составе колонны, охраняемой автоматчиками. В какой-то момент люди начинают разбегаться, и охрана открывает огонь на поражение. Она падает лицом в снег, но при этом не перестает видеть происходящее, а перемещается вверх, всё выше и выше и видит себя, лежащую на снегу, и многих других в пятнах крови еще живых и мертвых. Видит продолжающуюся бойню, но сознает свое безразличие к происходящему. Её мучает лишь один вопрос - ей хочется увидеть своих детей, оставшихся в городе.

Она попадает в какую-то непонятность, а потом и вовсе во тьму, долго бродит по этой тьме, не в силах из неё выбраться, но главный вопрос продолжает мучить её до тех пор, пока она не выходит на более или менее ясное место, где за большим столом сидят люди в просторных одеждах. И она обращается к ним со своим вопросом о детях, на который получает ответ, что пробродила она в потемках уже много лет и детей своих, если и увидит, то не узнает. Но настырная Лариса (или как её там и тогда звали, до рождения?) в какой-то мере добивается своего - в виде какой-то мошки или комара она пробирается в свою бывшую московскую квартиру и, действительно не обнаруживает в ней никого из своих близких.

Следующее, что я точно помню из её рассказа это то, как она выбирала себе родителей и присутствовала при своем зачатии. Лариса, как женщина не очень фривольная, несколько смутилась на этом моменте, но добавила, что для проверки своих видений обращалась к матери, описывала ей обстановку в доме в тот момент и вообще, в дородовой период и та соглашалась и, естественно удивлялась, тем более, что семья непосредственно перед рождением дочери переехала на другую квартиру и в прежнюю никогда больше не возвращалась.

Не исключено, что в Ларисином рассказе что-то домыслено, может быть не умышленно, а исходя из параллельных ассоциаций, но в главном, по основной сути, она, несомненно, не врет - она видела себя до рождения. Единственное сомнение может возникнуть, а насколько это реально? Не является ли это игрой её мозга, непреднамеренной выдумкой, чем-то вроде обычного сна? Сейчас уже, имея свой определенный опыт в бестелесных состояниях, я вам могу сказать, что её рассказ очень правдоподобен. Реинкарнация примерно так и выглядит.

Однако я отвлекся. Вернемся к обыденности.

Положа руку на сердце, первые дома я строил из рук вон плохо. Весь мой первоначальный опыт деревянного зодчества ограничивался строительством собственного дома в деревне с помощью наемной фирмы. Позже, конечно научился. Но особенно стыдно мне за один дом на Калужке. Я ей-богу старался, но получалось всё вкривь и вкось. Бригадиром я взял Шику, а он упертый, как сто ослов, не только меня, но и Серёгу убедил, что двухсотый гвоздь ничем не хуже нагеля. В результате стены поплыли, не говоря о том, что опалубка при заливке фундамента прорвалась. Одним словом косяков получилось - мама не горюй.

Потом наладилось потихоньку. Работа сама по себе оказалась интересной, но еще добавляло интереса знакомство с новыми людьми. Я узнал заодно, как разгоняют облака над Москвой, как из мороженой селедки по 100 рублей за кило сделать деликатес пряного посола за 200 и выше, как снимаются и продаются художественные фильмы, сколько нефти приходит в пустых цистернах из-за границы и многое другое.

От заказчиков узнал, попутно.

Кроме того я часто бывал в Карелии, в командировках на основное производство. Я не

любил ездить поездом - туда прямого поезда не было, вряд ли есть и до сих пор, надо было перекладываться в Питере или Петрозаводске. Я любил ездить на машине.

За мной в Москве числилась вполне еще приличная Тойота с длинным открытым кузовом, скинутая с барского плеча финном. Я грузил в Москве лаки-краски и всякие вспомогательные материалы и ехал полторы тысячи верст туда, а обратно грузил доски_ бревна, но никогда не уезжал сразу. Кроме необходимых по работе дел мы с Серёгой успевали хорошо погулять у него, съездить на охоту-рыбалку или в Финляндию для работы-отдыха.

Не знаю, как сейчас, но в те поры перед финской границей была тридцатикилометровая запретная зона. Первый раз мы приехали туда на рыбалку зимой. Здесь я увидел, в какие же ужасающие условия поставлена наша армия и погранвойска после развала Советского Союза.

//__ * * * __//

Мы пересекли КПП на шоссе, свернули влево и долго ехали вдоль колючки. Начальник заставы, молодой старлей, ехал с нами. Мы набрали с собой еды и выпивки, Серёга не забыл взять гитару, но главный груз был - канистры с бензином и соляркой.

Колючка - это просека в реликтовом лесу с дорогой и забором из колючей проволоки. Роль контрольно-следовой полосы исполнял свежий, блестящий на ярком солнце, снег. Здание заставы было похоже на типовую школу, как обычно неаккуратно построенную и серую даже при ослепительном солнце. Но это еще смотрелось нормально, жутко стало смотреть на, вышедших нас встречать, бойцов. Грязные бушлаты и шапки, грязные заскорузлые руки, но главное - серые закопченные лица - не солдаты, а бомжи из подвала. Я не стал ничего говорить сразу, думаю, попеняю старлею попозже за такое состояние личного состава, но он сам всё высказал. Оказалось, что электричества на заставе нету, есть дизель-генератор, а солярки дают одну канистру в месяц.

То-то ребята радовались, выгружая из машины солярку. Пока мы не уехали с заставы они и мылись, и телевизор смотрели.

Мы с Серёгой бросили свои вещи в приготовленной для нас комнате, зашли в оружейную - вооружились, как следует, оделись в пограничные маскхалаты и вышли во двор. Там для нас уже выкатили снегоход. Для ежедневного объезда пятидесяти километров Государственной границы застава имела снегоход Барс. Бензина, правда, давали литров десять на месяц. У нас бензина было полно. Мы прицепили к снегоходу большие сани и поехали в дозор.

С нами поехали еще двое контрактников крутить дырки во льду, им это было в радость. Рыбы мы почти не поймали - наш старлей плохо знал места. Но пострелять трассирующими очередями с ныряющего по снегу Барса по шишкам было очень весело. Я всегда любил АК, особенно калибра 5,45, у него слабая отдача и ствол не прыгает, даже если стрелять с одной руки. Вот чего здесь было полно без ограничений, так это патронов.

К нашему возвращению ребята испекли на нашей солярке очень вкусного хлеба - обед готовился на дровах. Всё командование заставы состояло из двух младших офицеров и двух контрактников. Обед наш с ними затянулся до поздней ночи и перешел в концерт под одну гитару (при свечах).

Мы там пробыли несколько дней.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.