Глава 16

Глава 16

В мой последний день в Париже Гурджиев наконец-то вернулся к причинам, по которым я приехал повидать его или, точнее, к моему состоянию, в котором я был, когда приехал. Он сказал, что наше воссоединение – хорошо и необходимо для меня, и он рад тому, что я приехал. Что касается моего «состояния», то перед тем как обсудить его детально, ему нужно точно знать, смогу ли я вернуться в Париж в ближайшее время. Хотя я даже не имел представления, как сложно это может быть, я заверил его, что вернусь примерно через месяц, поклявшись про себя, что я попаду в Париж даже в том случае, если у меня не будет нужных отпускных документов.

После этих заверений Гурджиев сказал, что моё «состояние» было, возможно несознательно, естественным для меня по многим причинам, включая тот факт, что я был, как он говорил мне в прошлом, «отравлен для жизни» им и его учением. Однако, хотя такие состояния могут быть естественными для меня, они могут быть неправильно восприняты большинством людей, и могут быть определены как болезнь. На самом деле, такие состояния являются формой того, что Гурджиев называл «нервный перерасход». От накопившейся усталости (и он сказал, что это так для многих людей) моя «кожа» стала как бы тонкой. Я утратил тот защитный слой или «панцирь», который естественно приобретают все люди в течение жизни. Он сказал, что может быть очень хорошо уметь «сбрасывать панцирь» или «защитный слой» по собственному желанию, но нужно знать, когда и как это делать, и не позволять, чтобы это случилось в условиях стресса.

Гурджиев дал мне несколько «секретных» упражнений («секретных» в том смысле, что они были предназначены строго для меня одного, и могли бы быть вредными, если их будут делать другие люди) и два или три чётких указания. Одно из них было в том, что я должен был пить определённое опытным путём количество крепкого алкоголя каждый день – в зависимости от моего «состояния» в конкретный момент, которое мне нужно научиться точно оценивать. Он сказал, что настаивал на том, чтобы я пил очень много, пока был в Париже, именно для того, чтобы он мог пронаблюдать меня и определить химическую реакцию на крепкие напитки. Следующее предписание было в том, что я должен был принимать некоторое лекарство каждый день и отчитаться ему, когда увижу его в следующий раз, о своей реакции на это лекарство, и он дал мне несколько доз таблеток. Он настаивал на том, что я не должен был употреблять никаких других лекарств ни при каких обстоятельствах, но если меня заставят принять что-то ещё, то я немедленно должен прекратить принимать его лекарство.

Он сказал, что очень плохо для меня, что я должен вернуться в армию именно сейчас – и если бы у него была возможность держать меня возле себя от трёх до шести месяцев, он смог бы научить меня, как контролировать и использовать свою нервную систему и мои «состояния» правильным образом, но поскольку я не могу остаться с ним, мне нужно научиться делать это самостоятельно, но он предупредил меня, что это может занять много лет. Он также предупредил, что упражнения, которые он мне дал, были не только секретными, но также опасными, и что при нормальных обстоятельствах он не позволяет кому-то делать их без надзора. Затем он сказал, что я должен помнить, что когда он использует слово «опасный» для описания упражнения, он подразумевает, что это упражнение может привести к смерти, что может показаться мне чрезвычайно привлекательным в некоторых обстоятельствах, когда я «буду во власти» нервного «состояния». Он заставил меня записать упражнения и «правила», которые он мне дал, и сказал, что я должен буду выучить их – «выжечь их в мозгу» – настолько быстро, насколько возможно, а потом уничтожить все сделанные записи.

Последнее особое предупреждение он дал мне касательно того, что моё хорошее самочувствие, которое я ощущал с тех пор, как увидел его в Париже, будет продолжаться только около недели или дней десять, после которых наступит общее ухудшение; поэтому очень важно, чтобы я кропотливо работал в этот короткий период времени, чтобы утвердить временный эффект, который я получил, чтобы хотя бы попытаться «смягчить» ухудшение, которое может быть очень сильным.

После этого Гурджиев сказал, что ему очень жаль, что он больше ничего не может сделать в данный момент, но что я не должен забывать моё обещание вернуться в Париж так скоро, как я только смогу, и точно не позже, чем через месяц. «Ваше обещание также важно для вас, – сказал он, – как разница между надеждой и отсутствием надежды».