Глава 18

Глава 18

Я приехал в Париж через месяц, чтобы снова увидеть Гурджиева – но за этот период я пришёл к выводу, что он заранее точно знал, что произойдёт со мной за это время. Детали не представляют особого интереса, но среди «наиболее ярких» фактов было то, что предсказанное им ухудшение было тяжёлым, меня положили в госпиталь (где, что странно, моё лечение поначалу состояло из ежедневного питья большого количества коньяка), и, конечно же, я не мог принимать лекарство Гурджиева более десяти дней. В любом случае я не беспокоился о лекарстве, потому что у меня не было на него абсолютно никакой реакции. Я продолжал делать упражнения, которые Гурджиев мне предписал и, конечно же, прошёл через «опасный» период – оценка себя и мира будто расшатала мои принципы – и в этот период предсказанное «желание смерти» было очень сильным. Моей защитой оказался скептицизм, я удивлялся тому, насколько я поддался внушению, пока был в Париже с Гурджиевым. Создавал ли я таким образом несознательно кризисы, которые были предсказаны? Даже если у этого вопроса и не было ответа, он помог мне удержаться в некотором балансе и беспристрастности, и я не был особенно заинтересован в том, чтобы найти на него ответ.

Когда я вернулся в Париж, я позвонил Гурджиеву, и он назначил мне встречу в кафе чуть позже тем же утром. Пока мы пили кофе, к нам приблизилась пожилая женщина, которая завела с Гурджиевым длительную беседу на русском языке. Я понял достаточно из их общения, чтобы утверждать, что оно в первую очередь касалось проблем здоровья, денег и сложности прокормиться в Париже в то время. Чёрный рынок процветал, и хотя продукты можно было достать, они были ужасно дороги.

В конце беседы женщина развернула газетную упаковку, достала из неё маленькую писанную маслом картину и показала её нам. Гурджиев задал ей несколько вопросов о картине: когда она её нарисовала и так далее и, в конце концов, заплатил за эту картину несколько тысяч франков. Женщина горячо его поблагодарила, и я понял, что благодаря его покупке, она могла обеспечить себя едой ещё на несколько дней.

Когда она ушла, Гурджиев вздохнул, передал картину мне, попросил отнести её к нему на квартиру и повесить на стену, которая была уже увешана подобными произведениями от пола до потолка. Когда я повесил картину, он спросил меня, помню ли я Джейн Хип («мисс Забота, miss Keep», как он называл её). Я сказал, что, конечно же, помню, и он заметил: «Вы знаете, мисс Заботе совсем не нравятся мои рисунки. Когда она приходила сюда в последний раз, я спросил её, что она думает о них, и она ответила: «Мистер Гурджиев, у вас здесь всё, что угодно, кроме искусства». Мисс Забота не оценила то, что я делаю».

Я не смог разделить его иронию над ремаркой Джейн, но был заинтересован, что он хотел этим сказать. Он немедленно начал долгую речь об искусстве и творческом импульсе, указывая, что художнику чрезвычайно сложно заработать деньги во время войны, и столь же сложно это сделать сейчас, когда война вот-вот закончится. Гурджиев сделал акцент на том, что он не коллекционирует предметы искусства из любви к ним, но делает это только из великодушия и желания помочь несчастным художникам. Он сказал, что это очень важно… для той старой леди… что кто-то может купить её картины… потому что, несмотря на то, что мисс Забота, или я, или ещё кто-нибудь может подумать о качестве её работ, она рисует картины всем своим существом – от всего сердца – и очень плохо для такого творчества не найти выхода, или, как говорят – публики, покупателя.

«Я также выигрываю от её творчества, – продолжал Гурджиев. – В моём доме многие видят её работы, также как и работы других столь же несчастных людей. Говорят, что у меня самая плохая коллекция картин во всём Париже – возможно, что и во всём мире. Я уже уникален для большинства людей, которые меня знают, но благодаря моей коллекции плохого искусства люди видят, что я ещё более уникален… но в другом смысле».

После этой «шутки» он сказал более серьёзно: «Но на самом деле людям есть чему учиться у этой старой леди. В отличие от других, которые знают, что я великодушен и помогаю нуждающимся, она никогда не просит деньги, но всегда приносит мне свои картины. Она уже поняла то, что многие «интеллектуалы» на самом деле не понимают. Если ты получил деньги, то должен что-то дать за это».

После этой лекции мы приготовили обед, и наш первый тост был, вопреки обычаю, тостом за здоровье и процветание маленькой старой леди-художницы.