Глава 19

Глава 19

Этот визит к Гурджиеву, состоявшийся благодаря поддержке понимающего военного доктора, был очень похож на предыдущий, за исключением того, что Гурджиев останавливался на моём состоянии намного дольше, чем ранее. Он сказал, что то, что у меня не было никакой реакции на его лекарство, только подтвердило для него, что у меня гигантская естественная сопротивляемость к лекарственным препаратам, и поэтому мне нужно всячески избегать их употребления. Что касается выпивки, то он рекомендовал продолжать пить, но «сознательно» – в том смысле, что мне нужно узнать меру точно в соответствии с потребностями моего организма в алкоголе. Он настаивал на том, что у меня есть такая потребность, но она периодическая, и предрекал, что если я определю эту потребность правильно, у меня будут периоды, когда я буду пить очень много, либо испытывать сильную тягу к алкоголю. Но также будут длительные периоды, когда мне не нужно будет пить вообще; фактически в такое время я приду к выводу, что алкоголь может быть для меня даже вредным. «Помните, – добавил Гурджиев, – что тело способно изменить свою химию без вашего ведома. Может наступить время, когда вы никогда больше не станете пить. Нужно пытаться жить чётко в соответствии с физическим «я» и сознавать все химические изменения в себе».

Когда он заговорил об упражнениях, которые дал мне, он заставил меня детально рассказать, как часто я делал каждое из них и также описать мою реакцию на них. Затем он сказал мне прекратить их выполнять и дал мне два новых упражнения, тоже секретных. Когда я начал делать записи, он остановил меня и велел порвать бумагу. «Эти упражнения вы должны запомнить своим сердцем, навсегда, – сказал он. – Будет время, когда вы будете нуждаться в них, а у вас не будет ничего – даже клочка бумаги. Поэтому нужно сейчас выучить эти упражнения как нечто самое важное в вашей жизни. Я говорю правду – придёт время, когда без этих упражнений вы умрёте. Даже с упражнениями жить вам будет очень тяжело».

Меня не нужно было больше предупреждать, но всё равно он заставил меня несколько раз подробно повторить ему эти сложные упражнения перед тем, как я вернулся в свою часть. (Я возвращался не в госпиталь; меня выписали, но дали дополнительно три или четыре дня, чтобы вернуться в свою часть через Париж).

В тот день, когда я должен был уехать, Гурджиев сказал мне, что возможно, я больше его никогда не увижу. «Как вы сами видите, – сказал он, – я очень устал и знаю, что когда я допишу эту последнюю книгу, моя работа будет закончена. Теперь я могу умереть, потому что задача моей жизни практически выполнена». Он серьёзно посмотрел на меня и продолжил: «Это также значит, что я больше ничего не могу для вас сделать. Я знаю, что сейчас, в своём сердце, вы уже думаете о возможности остаться со мной здесь, в Париже, после того, как уйдёте из армии, но вам нужно забыть об этом. Я больше не могу вам помочь; кроме того, вы принадлежите своей стране – Америке. Поэтому, когда уйдёте из армии, не возвращайтесь сюда, а отправляйтесь домой, где вы нужны и где вас ждёт много работы и новый опыт».

Почему-то это был не подходящий момент для эмоций. Гурджиев был очень серьёзным, очень холодным и говорил без каких-либо видимых чувств – это было похоже на то, что он думал вслух. Он говорил о своей смерти с такой отстранённостью, и так убедительно, будто бы он говорил о ком-то другом. Таким образом, без какого-либо выражения чувств он окончил свою речь, и мы отправились на традиционный огромный обед со множеством гостей. Во время обеда Гурджиев рассказывал очень много историй, и снова он и я много смеялись. Он заставил одного из студентов рассказать мне историю посещения с ним американского посольства в Париже из-за неких сложностей с получением визы для Гурджиева. Это выглядело так, что группа студентов отправилась вместе с ним в посольство, держа в руках различные документы, которыми они надеялись доказать, что у Гурджиева есть очень важная причина для посещения Соединённых Штатов. Когда они прибыли, им всем сказали подождать, и после короткого ожидания Гурджиев встал и прошёлся по офису, раздавая карамель (из пакета, который носил в кармане) всем стенографисткам и клеркам. Это «одаривание конфетами» привело к значительному столпотворению в офисе, и, конечно же, служащий, который рассматривал его заявление, оказался в самом центре. Таким образом, виза была получена, но только после нескольких интервью и дорогой ценой для нервной системы тех, кто сопровождал Гурджиева.

Гурджиев взорвался смехом после этой истории и сказал, что это подтверждает тот факт, что мир сумасшедший. Всё, что он сделал – это любезно предложил сладости нескольким очаровательным американским девушкам, и это едва не стоило ему визы.

В конце обеда настроение Гурджиева очень резко изменилось, и когда он встал из-за стола, я очень волновался за него. За несколько минут он стал выглядеть очень больным. Несмотря на это, одна женщина за столом, одна из «работниц», вскочила на ноги и бросилась в его сторону, чтобы задать ему вопрос о какой-то работе – возможно, о переводе, – которую она делала для одной его книги. Гурджиев, опираясь на стул, медленно и кратко ответил на её вопросы. Но пока он говорил, произошло чёткое изменение в атмосфере комнаты. Все – а там присутствовало около двадцати человек – одним движением поднялись со стульев. Мы все молча чего-то ожидали. Когда он закончил общаться с женщиной, то поднял руку и широким жестом обвёл комнату, будто бы требуя внимания всех нас.

«Должен сделать объявление, – драматично сказал он на английском (присутствующие были разных национальностей, но все, как мне было известно, говорили на английском или понимали его). – Моя работа над книгой завершена, за исключением работы редактора». Он сделал паузу и осмотрел комнату, будто бы внимательно экзаменуя каждого в отдельности, и затем продолжил: «Это означает, что моя работа совершенно закончена. Это также имеет очень важное значение для меня. Это значит, что, наконец, я могу умереть…» Последовала очередная пауза, но его интонация говорила о том, что предложение не закончено, «…но не только потому, что книга закончена. Единственная необходимость в жизни – это найти другого человека, кому можно передать накопленное знание. Когда найден такой хранитель, тогда возможно умереть». Он тепло улыбнулся и продолжил: «Поэтому сейчас я рад двум хорошим новостям. Я закончил работу и нашёл человека, которому можно передать результаты работы моей жизни». Он снова поднял руку и начал двигать ею по комнате, на этот раз с указующим пальцем, и остановился, когда его палец был направлен точно на меня.

В комнате стояла страшная тишина, Гурджиев и я смотрели друг на друга в упор, но несмотря на это, я уже знал, что один или двое уже повернули голову в мою сторону. Напряжение в атмосфере не уменьшалось, пока Гурджиев не опустил свою руку, повернулся и вышел из комнаты. Остальные, казалось, на мгновение онемели; наконец, я разбил общее оцепенение и пошёл к выходу. Но неожиданно кто-то взял меня за руку. Это была женщина, одна из «инструкторов». Она крепко сжала мою руку, посмотрела на меня со злорадной, издевающейся улыбкой и сказала: «Вы никогда не дорастёте, не так ли?»

Я осторожно освободил свою руку. «Что это значит?»

Она засмеялась. «Каково это – чувствовать себя избранным? – требовательно спросила она. – Только взглянув на ваше лицо, я могу сказать точно, что вы чувствуете. Он ведь указал на вас, не так ли? И сейчас – с вашим колоссальным эго – вы маршируете из комнаты… торжествующий преемник».

Должен признать, что я чувствовал себя хорошо. Я улыбнулся ей в ответ, принимая на себя чувство искреннего триумфа, и сказал: «Ваше предположение также хорошо, как и моё». И покинул квартиру.

В тот же день я уехал из Парижа и вернулся в свою часть.