Глава 8 Башня Султана

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 8

Башня Султана

Встань! Бросил камень в чашу тьмы восток:

В путь, караваны звезд! Мрак изнемог.

И ловит башню гордую султана

Охотник-солнце в огненный силок.

Омар Хайям, “Рубаи”[198]

И когда покрыла его ночь, он увидел звезду и сказал:

“Это – Господь мой!” <…> Когда он увидел месяц восходящим, он сказал: “Это – Господь мой!” <…>

Когда же он увидел солнце восходящим, то сказал:

“Это – Господь мой, Он – больший!”

Коран[199]

Вдалеком 1959 году прозаик и культуролог Артур Кестлер выпустил книгу The Sleepwalkers (“Лунатики”) – незаурядную историю развития науки. Его вывод о вкладе исламской цивилизации в астрономию звучит довольно сурово. Арабы, пишет Кестлер, были посредниками, хранителями и переносчиками [грекоиндийского] наследия. Собственной научной оригинальности и творчества у них почти не было. За те века, что они единолично сторожили попавшее к ним сокровище, они никак его не использовали. Они усовершенствовали календарную астрономию, сделали великолепные планетные таблицы, дополнили и разработали Аристотелеву и Птолемееву космологии, импортировали в Европу индийскую систему счисления с нулем, функцию синус и алгебраические методы, но они не продвигали теоретическую науку. Большинство ученых, которые писали на арабском, были не арабы, а персы, евреи и представители несторианства (религиозное учение, близкое к христианству). А к XV веку научное наследие ислама практически полностью перешло к португальским евреям[200].

Комментарии Кестлера справедливы, но они не принимают в расчет того факта, что в европейские Темные века любое сохранение – если обозначить этим словом исламский вклад – само по себе имеет большую ценность. Просто сохранять знание было чрезвычайно важным, в том числе и для солнечной астрономии. Крупный бельгийско-американский ученый Джордж Сартон (1884–1956) делит свою пятитомную “Историю науки” на полувековые отрезки, сопоставляя с каждой центральную фигуру. “История” начинается в 450 году до н. э. с Платона, следом идут Аристотель, Евклид и Архимед. Но с 750 года н. э. прослеживается непрерывная линия арабских и персидских ученых – Джабир, аль-Хорезми (который разрабатывал календари, определение солнечного положения, сферическую астрономию, вычисление затмений), ар-Рази, аль-Масуди, Абу-л-Вафа, аль-Бируни и Авиценна, – заканчивающаяся Омаром Хайямом (1050–1100).

Гиясаддин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям Нишапури – человек, которого на Западе зовут Омаром Хайямом, – был там практически не известен до 1859 года, когда ученый-аристократ Эдвард Фицджералд анонимно опубликовал перевод четырех тысяч строк “Рубаи” (буквальный перевод – “Четверостишия”). Фицджералд был уже пожилым человеком, его предыдущие сочинения и переводы принимались довольно плохо, и, по-видимому, он несильно удивился, когда перевод Хайяма постигла та же судьба. Два года спустя лондонский книготорговец распродал остатки тиража по копеечной цене в магазине близ Лейстер-сквер, и поэт Данте Габриэль Россетти купил книжку. Вскоре он объявил ее шедевром, а к концу века, на волне восторженного отношения к персидской культуре в Англии XIX века, поэма оказалась на пике популярности. Вдобавок к этому “Рубаи” оказались не единственным достижением Хайяма.

Хайям жил в Нишапуре (современный северо-восточный Иран), неподалеку от афганских и туркестанских границ. Его фамилия означает “шатровый мастер”, в одном из стихов он шутит над “Хайямом, строчившим познания шатры”, что в точности описывает его деятельность. Хайям был автором хорошо принятого сочинения “Трактат о доказательствах задач алгебры и алмука балы” и первым выдвинул общую теорию кубических уравнений, он также способствовал реформе персидского календаря, перестроив его согласно солнечному году, а не лунному – в результате, цитируя Гиббона, был достигнут “расчет времени, превосходящий юлианский календарь и приближающийся по точности к григорианскому”[201]. Он оценил длину солнечного года в 365,24219858156 дня, чрезвычайно точный подсчет: к концу XIX века это число уменьшилось до 365,242196, сейчас, по самым точным подсчетам, – 365,242190. Хайям также создал карту звездного неба и помогал в постройке главной обсерватории. Он сам и семь его последователей были выбраны Сартоном в качестве ключевых фигур данного периода, но они не состоялись бы без многих других. Учитывая пренебрежительный отзыв Кестлера, возникает вопрос, что же конкретно сделала арабская наука, особенно в математике и астрономии, за триста пятьдесят лет и какова справедливая оценка исламского вклада в солнечную астрономию. Ответы на эти два вопроса займут бо?льшую часть главы; более того, они довольно тесно взаимосвязаны, потому что ислам ценил знание не только само по себе, но и за его вклад в религиозные практики (что особенно касалось изучения Солнца). Вслед за этим мы рассмотрим, как развивалось начиная с 750 года н. э. и до Коперника изучение Солнца в других культурах (особенно в Индии) в сравнении с Европой.

Все началось в 630 году н. э., когда пророк Мухаммед взял свой родной город Мекку. Город сдался без боя и стал центром паломничества для новой религии Мухаммеда – ислама. После взятия иудейского поселения в Хайбаре местная женщина отравила за ужином Мухаммеда и его людей. Пророк медленно умирал два года и умер за неделю до своего шестидесятитрехлетия.

К тому времени ислам уже стал социальной и политической силой, сравнимой с иудаизмом и христианством. Всего за несколько десятилетий последователи пророка объединили Иран, Ирак, Египет (захватив Александрию и предав огню то, что осталось от ее великой библиотеки), Сирию, Палестину, Армению и большую часть Северной Африки. К 750 году к ним присоединилась остальная Северная Африка, весь Иберийский полуостров, значительная часть центральной и южной Азии. В X веке ислам еще дальше углубился в Африку и расширил свою зону влияния за счет территории индуизма к востоку от Инда – современные Пакистан, Индия и Бангладеш и дальше, вплоть до пограничных районов Китая.

Мусульманские теократы очень сильно отличались от своих христианских и китайских соперников высокой степенью толерантности, поэтому в расцвете своего золотого века ислам стремился к привлечению любых знаний, его ученые постоянно обменивались мыслями и идеями с астрономами и естественниками из других краев. В период 661–751 годов халифы[202], правившие из Дамаска, методично прилагали усилия[203]к увеличению запаса научных знаний.

Причина такой страсти к знаниям находится в священной книге ислама. Более одной пятой Корана – больше 1100 строк – связано с тем или иным природным явлением[204]. Коран в сочетании с учением Мухаммеда образует сильную мотивацию к концентрации усилий на математике и астрономии. Исламский ученый М. А. Р. Хан отмечал:

Некоторые из наиболее красноречивых пассажей Корана относятся к величию звездного мира, упорядоченности солнечного и лунного движения среди созвездий, к фазам Луны и головокружительному сиянию неустанных планет. Ничего удивительного, что арабы и другие, позднее присоединившиеся к исламу нации и цивилизации принялись за астрономию с таким энтузиазом и оставили в ней свой след навсегда[205].

Наследники дамасских халифов – династия Аббасидов – пришли к власти в 751 году н. э. и правили более пяти столетий. За это время они перенесли столицу из Дамаска в Багдад и занялись строительством, пользуясь плодами научных достижений первых халифов. Через двенадцать лет после переезда в Багдад они начали реконструкцию города по проекту, созданному двумя людьми – философом и астрономом. В последующие пятьдесят лет новая метрополия стала знаменитым во всем мире культурным и научным центром. В то время, когда христианская церковь запрещала внутреннюю хирургию, арабы делали анестезию и проводили сложные операции. Математика росла взрывным образом – было введено понятие тангенса в тригонометрии, предложен метод решения кубических уравнений, больших успехов достигли в изучении конусов, были заложены основы теории трилинейной интерполяции. Мусульмане создали первую в мире международную банковскую систему, изобрели маятник и ветряную мельницу. Астрономия процветала вместе с другими науками.

Хотя центром обсервационной астрономии был Багдад, научное возрождение затронуло многие города – мусульманские столицы от Испании до Центральной Азии. Халифы оказывали большое покровительство науке, особенно этим отличился аль-Мансур (правивший с 754 по 775 год). Довольно типичным примером для того времени является история об индийском ученом, явившемся ко двору с копией “Сурья-Сиддханта” (“Солнечные принципы”), написанной индийским астрономом Арьябхатой за четыре столетия до того. Халиф распорядился немедленно перевести книгу на арабский (мусульмане были знакомы с письмом индусов и персов еще до того, как стали читать великие греческие тексты). Халиф аль-Мамун (813–833) был еще прогрессивнее. Будучи астрономом, он основал прославленную академию, Дом мудрости, и очень щедро платил своим ученым: одному старшему библиотекарю, по старости уходящему с должности, было выплачено золота столько же, сколько весили все переведенные им книги. Один из выбранной Сартоном восьмерки – аль-Хорезми – жил в это время, так же как и аль-Кинди, объемистое сочинение которого, “Оптика”, стало основой для многих теорий Ньютона.

Именно аль-Мамун познакомил свой народ с лучшими греческими сочинениями по астрономии – Птолемеев “Альмагест” был переведен минимум пять раз: один раз на сирийский и четыре – на арабский. Аль-Мамун построил две обсерватории, одну в пустыне под Риядом, а другую в Дамаске, а в последующие семь веков царский двор финансировал постройку десятка обсерваторий, еще больше было построено самими астрономами. Много исследований относились к Солнцу: вычисление степени прецессии, длины тропического года, рассуждения об увеличении диаметра Солнца при движении от зенита к горизонту.

Работа астрономов была особым образом связана с исламом. Мусульмане совершают молитву лицом к Мекке (город в горах, около 50 миль вглубь от Красного моря). Мекка – это не только место рождения Мухаммеда, она почитается и как первое сотворенное на Земле место, где Ибрахим (Авраам) и его сын Исмаил возвели Каабу (“куб”), а пророк Мухаммед избрал ее местом для поклонения Богу, физическим воплощением присутствия Бога. Такие ритуальные действия, как призыв к молитве или халяльный метод забоя скота, также должны производиться лицом к Каабе, мусульманские могилы сооружаются так, чтобы тело, лежа на боку, было сориентировано лицом в сторону священного места (сегодняшние похоронные обычаи немного отличаются, но тело всегда ориентируется на Каабу)[206]. Поскольку молитвы и прочие акты благочестия мусульман направлены в сторону Мекки, им необходимо точно знать ее расположение.

Каким образом верующие, рассеянные по столь обширной части земного шара, определяют киблу, направление на священный город[207]? Сначала для этого использовали восходы и заходы Солнца и положение неподвижных звезд – ранние мечети ориентировались на Мекку весьма приблизительно. Желая получить более точное направление, халиф аль-Мамун собрал группу ученых для установления координат Мекки и Багдада. Вдохновляемый той же целью математик аль-Бируни написал трактат по геодезии Tahdidu Nihayet-il-Emakin li-Tashih-il-Mesakin с целью определения киблы от Газни, окруженного стеной города на пути между Кабулом и Кандагаром. В течение девятого столетия, по словам видного арабиста Дэвида Кинга, “разрабатывались различные схемы сакральной географии… которые делили мир на секторы по отношению к Каабе, а кибла в каждом таком секторе определялась в зависимости от восхода или захода солнца или определенной неподвижной звезды”[208]. Мусульманские математики составили таблицы для выражения киблы через угол к меридиану на каждый градус земной широты и долготы, используя геометрические и тригонометрические методы. Крайне сложные вычисления привели к появлению астрономических таблиц, которые позволяли верующим узнать, куда следует повернуться лицом, где бы они ни находились. К началу X века мечети начали ориентировать на Мекку с гораздо большей точностью: мечети в Египте и Андалусии повернуты к закату, а мечети на востоке, в Иране, Ираке и Центральной Азии, – к восходу солнца.

Вопрос заключался не только в ориентации молитвы, но и в ее времени. Мусульманам требовалось достоверное знание о расположении Солнца и Луны для определения точного часа молитвы. Как писал Мохаммад Ильяс, историк науки, “эта функция была настолько важной, что в Средневековье только лучших астрономов назначали в главные мечети мусульманского мира”[209]. Коран не назначает определенного времени для молитвы. Верующим скорее рекомендуется ориентироваться по солнцу. В первые годы ислама час молитвы определялся по длине тени, по наступлению сумерек. Мусульмане начинали день на закате с Магриба, переходя ко второй молитве, Иша, с наступлением ночи; на заре приходило время для Фаджра, в полдень – для Зухра (который начинался сразу после того, как солнце пересекало меридиан). Последней молитвой в дневном цикле был Аср, который начинался, когда тени от предметов становились в два раза длинее самих предметов. В некоторых мусульманских общинах добавляется еще шестая молитва, Духа, начинающаяся за столько же времени до полудня, сколько проходит от полудня до Асра.

В то время как некоторые ранние мечети строились без консультаций астрономов, молодых ученых поощряли в освоении астрономии и математики не только в целях составления календарей (в исламе принят только лунный календарь), но и в целях поддержания религиозных практик. Совпадение длинной череды средневековых мусульманских ученых с развитием исламского религиозного ритуала далеко не случайно.

Создание плоской астролябии (от др.-греч. ?????????? – “берущий звезды”), вероятно, уже в VIII веке мусульманским математиком и астрономом Мухаммадом аль-Фазари (ум. между 796 и 806 годами) только подстегнуло интерес арабов к изучению небосвода, в особенности комет и затмений. Инструмент с высокой степенью многофункциональности, астролябия отвечала на очень многие вопросы сферической астрономии, европейские ученые прозвали ее “королем инструментов” и писали сочинения в ее честь. Лучшие мастера назывались alasterlabi (“создатели астролябий”) и занимались только этим, такой был спрос на приборы. Большинство этих устройств делались в царских мастерских (buyuta?), сделать и украсить прибор самостоятельно было значительным достижением[210].

В сравнении с греческим умозрительным подходом использование этого технического арсенала – астролябии, меридианного круга, армиллярной сферы, небесного глобуса, – изменило астрономическую практику, создав ту основу, на которой ученые создают сегодняшнее оборудование и лаборатории. В 992 году наклон эклиптики был измерен с помощью меридианного круга с радиусом в 40 локтей – около 20 м; в большой Самаркандской обсерватории радиус меридианного круга превышает 36 м. Эти размеры сами по себе давали арабским астрономам значительное преимущество в точности и являлись их крупнейшим вкладом в наши познания о Солнце.

К XIII веку халифат Аббасидов, опустошенный набегами монголов, оказался ввергнут в хаос, Восток и Запад разделились, став почти независимыми государствами. В 1220 году Чингисхан во главе 200 тыс. конников прошел через Центральную Азию и Афганистан, завладев Самаркандом, Бухарой и Балхом, и продвинулся до восточной Турции. Чингисхан умер в возрасте семидесяти двух лет, перейдя к тому времени в ислам и сменив страсть разрушения на страсть строительства, но перед тем за двадцать лет он умудрился стереть с лица земли одну из самых продвинутых цивилизаций. Тем временем крестоносцы сеяли разрушения на западных границах халифата. Смертельным ударом стало взятие Багдада в 1258 году монгольским ханом Хулагу (внуком Чингисхана), который уничтожил дворцы и общественные здания. Библиотеки и собрания произведений искусства, тщательно собиравшиеся поколениями халифов, были разграблены и сожжены. По некоторым подсчетам, выжила одна книга из тысячи.

Арабская астрономия, впрочем, выжила тоже. За три года до взятия Багдада Хулагу-хан смог взять горную твердыню ассасинов[211]. Среди пленных был и астроном Насир ад-Дин ат-Туси, состоявший почетным советником-астрологом при главе ордена. Ат-Туси перешел к новому повелителю, и в 1256 году под его руководством началось возведение огромной обсерватории в Мераге, на юге от Тебриза, которая функционировала более восьмидесяти лет, став одной из самых важных и влиятельных обсерваторий своего времени. Критика ат-Туси в адрес Птолемеевой теории планетарного движения предвосхитила революционные идеи Коперника.

Мамлюкский султанат правил Египтом и Сирией с середины XI до начала XIV века. Расширяясь на север в Турцию, на запад в северо-западную Африку и южную Испанию и на восток в Индию, они вызвали к жизни своего рода ренессанс – вокруг крупных обсерваторий в Мераге и Самарканде выросли новые центры учености. Обсерваторию в Самарканде выстроили под покровительством Улугбека (1393–1440), внука Тамерлана. Улугбек (“великий князь”) посвятил себя астрономии и составил настолько точные звездные таблицы, что на целые поколения арабских астрономов они даже вытеснили Птолемеевы. Но возрождение было очень кратковременным: от самаркандской обсерватории сохранилась только одна часть – гигантский мраморный секстант.

Два индийских астронома смотрят на звезды в телескоп XVII века (HIP / Art Resource, N. Y.; British Library, London, Great Britain)

Разные периоды оживления имели место в последующие годы, но ни один не продлился долго. После убийства Улугбека в 1440 году наука в мусульманском мире угасла. Но на протяжении трехсот пятидесяти лет мусульмане держали науку на службе у ислама, таким образом сохранив ее.

В 1068 году современник выделил группу из восьми наций согласно их вкладу в науку: “Индусы, персы, халдеи, иудеи, греки, римляне, египтяне и арабы”[212]. Этот список, конечно, упрощен, он не учитывает множественные связи меж ду нациями; сюда не входит Китай, который не стоит сбрасывать со счетов; напротив, императорский Рим – неожиданное и, вероятно, не слишком оправданное включение. По этому списку мы и пройдем до конца главы, посмотрев на индийскую астрономию и оценив, в каком состоянии Западная Европа пришла к Копернику.

Индуистские верующие поклоняются Солнцу, называющемуся на санскрите “митра”, или “друг”, из-за его тепла, света и других жизнетворных качеств (Michaud Roland et Sabrina / Rapho / Eyedea Illustrations.

Ведическая религиозная традиция, предшественница современного индуизма, стала одной из первых традиций, обычаи и ритуалы которой были записаны (на санскрите). Веды как единое целое (самые ранние тексты относятся к 1500 году до н. э.) полны гимнов, восславляющих Солнце как источник и опору всей земной жизни. Один из относящихся к Ведам текстов, “Джьотиша-веданга”, обращается к Солнцу как к “хранилищу неисчерпаемой энергии и блеска”[213]. Это первое индийское сочинение по астрономии стало[214]авторитетным источником уже к IV веку до н. э.

Возможно, в результате этого рано проснувшегося интереса влияние индийской науки широко распространилось, и далеко не только в Китае, куда индийская астрономия проникла в течение примерно столетия после написания ведических текстов. Отто Нейгебауэр пишет[215], что индийская астрономия является “одним из наиболее важных отсутствующих звеньев между вавилонской астрономией и развитой стадией греческой астрономии, представленной в “Альмагесте”. Вполне возможно, что индийские астрономы обменивались идеями с греческими и вавилонскими коллегами по меньшей мере со времен Птолемея, если не раньше: ключевые понятия текстов Ригведы появляются в вавилонской астрономии около 700 года до н. э. Нам доподлинно известно о заметном присутствии индийской науки в Китае, наряду с буддизмом она была распространена во времена династии Тан (618–907), когда многие индийские звездочеты постоянно проживали в китайской столице. К 817 году астрология индусов тоже пустила корни: китайцы адаптировали к своим нуждам индийский календарь, построенный на двадцати восьми лунных домах. Следующей под влияние индусов подпала Персия: халифы Аббасиды были так восхищены индийской наукой, что приложили усилия для распространения ее методов по Центральной Азии.

Начиная с V века н. э. учение джайнизма[216](с его акцентом на перерождении и реинкарнации, а также сверхъестественных силах, воплощаемых в карме) утверждается почти во всех частях Индии. Гора Сумеру (находящаяся предположительно в Гималаях) почитается этим учением за центр Земли, вокруг которого в свою очередь вращаются солнце, луна и звезды. Днем солнце движется на юг от горы, а ночью Гималаи скрывают его из виду. У джайнов не было идеи о том, что ночь и день чередуются в разных полушариях, они считали, что в каждом полушарии свое солнце.

Индийская картина мироздания была заимствована в первую очередь из религиозных доктрин, ни одной древней записи о солнце, солнечных пятнах или затмениях обнаружено не было. Индусы-астрономы брали статистику, собранную в Вавилоне и Египте, для собственных нужд – календарных расчетов, учета времени, составления гороскопов, предсказания затмений. Однако именно индусы оценили возраст Земли в 4,3 млрд лет, в то время как еще в XIX веке многие ученые были уверены, что он не превышает сотни тысяч лет (сегодняшняя оценка – 4,6 млрд лет).

Влияние индийской цивилизации на западную астрономию состояло в основном не в теориях, а в разработке математического инструментария; примером служит передовая сферическая тригонометрия, а также изобретение десятичной системы счисления с нулем в качестве числа[217].

С падением Рима закатилась двуязычная западная цивилизация, что привело к практически полному исчезновению греческого языка за пределами Восточной империи; та же судьба постигла большинство сочинений греческой науки. Астрономия философски перенесла смену декораций с языческих на христианские и перемену географии – перемещение из Александрии в Константинополь, но впервые за триста лет после Птолемея дисциплина, как теоретическая, так и обсервационная, была почти полностью заброшена – почти на четыре столетия. Превратности войн и религиозных распрей обрекли ученость на длительную паузу, катастрофическую в высшей степени для технической науки, зависящей от квалифицированных и систематических инструкций, передаваемых от поколения к поколению.

В 398 году толпа христиан разрушила Александрийский музей, в 415 году другая толпа линчевала Гипатию, астронома из Александрии. Сочинения, появлявшиеся между 650 и 800 годами, были слишком незначительными, отчасти это связано с иконоборческими преследованиями VIII века.

По всему старому миру большинство населения жило на краю нищеты, под постоянной угрозой варварских нашествий, военной мобилизации и еще более частых миграций, голода, чумы, наводнений и прочих бедствий. В 526 году Антиохия была разрушена землетрясением, в 542-м Константинополь настигла бубонная чума, девять лет спустя землетрясение и цунами унесли жизни десятков тысяч людей в Ливане. В 856 году случилось крупнейшее землетрясение в Греции. Одно только десятое столетие ознаменовалось двадцатью жестокими вспышками голода, некоторые длились два-три года. Одинадцатое столетие было не лучше: Франция прошла через двадцать шесть случаев голода, Англия испытывала голод почти каждые четырнадцать лет. Землетрясения в 1138, 1268 и 1290 годах убили до полумиллиона человек. В 1228 году колоссальное наводнение в Нидерландах смыло с лица земли 100 тыс. человек и значительный кусок суше. В середине XIV века бубонная чума вернулась в обличье Черной Смерти, свирепствуя шесть лет подряд и унеся жизни трети населения Европы, а также множества людей в Азии и Северной Африке – возможно, общая цифра доходит до 25 млн. Большим свершением было просто выжить, что уж говорить о картографировании небес.

Индийский народный рисунок с изображением мандалы Сурьи с коброй, символизирующей Солнце, водой и растительностью [From Madanjeet Singh, The Sun in Myth and Art (London: Thames and Hudson, 1993)]

В конце IX века Запад начал постепенно выходить из периода Темных веков. Арабские астрономы устремились в Испанию, и к X веку Кордова со своим полумиллионом жителей, несколькими библиотеками, медицинской школой и большой бумажной фабрикой уже была значительным интеллектуальным центром. Торговые пути между Западом и арабским миром к этому времени давно были проложены, а обмен научным знанием начался только в XI веке после посещения Испании христианскими учеными, которые не только впитали арабские идеи, но и восстановили собственное наследие. К XII веку Толедо стал переводным центром – здесь переводили сочинения с арабского на латынь, иврит, испанский и многие другие языки. “Альмагест” был переведен на латынь анонимным сицилийцем в 1160 году, хотя это оказалось сложным делом: некоторые слова переводчик не смог перевести и просто транслитерировал – такие как “надир” и “зенит”, – и в результате появилось несколько упрощенных и неточных версий текста. Как в игре в “испорченный телефон”, каждый перевод оказывался все дальше от оригинала[218].

Тем не менее к XIII веку благодаря арабским переводчикам Кордовы и Толедо в обиход вошли достаточно точные латинские версии многих сочинений Птолемея, Аристотеля, Платона, Евклида, Архимеда и Галена. Работы Птолемея стали практически синонимом астрономии и редко подвергались сомнению, хотя ведущие арабские астрономы, конечно, задавались вопросами, находя все больше ошибок в его системе, особенно в части движения планет. Как, например, в рамках Птолемеевой теории могла объясняться изменяющаяся яркость Меркурия и Венеры? Величайший ученый нового поколения Ибн Рушд (1126–1198), известный под именем Аверроэс и заработавший прозвище Комментатор за обширные комментарии к Аристотелю, писал: “Астрономическое знание наших дней не дает нам ничего, из чего могла бы следовать окружающая нас действительность. Модель, которую развивают ученые сегодня, согласуется с вычислениями, а не с тем, как действительно обстоят вещи”[219]. Король Альфонсо X Кастильский (1221–1284), ознакомившись с Птолемеевой моделью, по легенде, заметил, что, присутствуй он при создании мира, он дал бы Всемогущему пару неплохих советов.

С V века, когда Римская империя окончательно сошла со сцены, и до конца Возрождения на Западе доминировала римская католическая церковь. Первую часть этого периода монахи контролировали учебные заведения: ученики имели дело с ограниченными источниками, их учителя мало поощряли самостоятельные исследования или наблюдения. Научное знание в основном рассматривалось как подсобная дисциплина для понимания Библии. Блаженный Августин, один из самых открытых христианских мыслителей, писал:

Нет нужды исследовать природу вещей, как поступают те, кого греки называют физиками; не следует беспокоиться, если христианин не знает чего-нибудь о силе и числе стихий, о движении, строе и затмении звезд, о форме неба… Для христианина достаточно верить, что причина тварей небесных и земных, видимых и невидимых заключается только в благости Творца, Который есть единый и истинный Бог[220].

Профессор Джон Норт (Тринити-колледж, Кембридж), скрупулезнейший историк данного периода, добавляет: “В общем и целом христианин видел себя униженным и жалким созданием, единственной надеждой которого оставались молитва и раскаяние и для которого рациональное постижение планетного вращения было в высшей степени нерелевантным занятием”[221]. В такой ситуации вполне естественно, что астрология продолжала быть полноценной частью повседневности, в то время как немногочисленные оставшиеся астрономы собирали данные и повышали точность различных формул и параметров. Астрология стала покровительницей астрономии, поскольку обеспечивала рынок для трактатов и таблиц и тем самым – сохранность работ, которые иначе бы просто исчезли[222]. Впрочем, расширение христианства с его концепцией единого творящего божества дало дорогу научному подходу к восприятию механизма окружающего мира благодаря отторжению заклинаний, предзнаменований, видений и прочей оккультной чепухи, которая примкнула к астрологии. Поначалу это не очень помогло астрономии. С одной стороны, действительно, ни один средневековый студент не мог получить степень без понимания основ изучения небес, с другой, средневековые христианские университеты, беря пример с церкви, никогда не пускали астрономию в первый ряд: она могла входить в каждый вводный курс, но преподавалась на элементарном уровне, и основные недостатки греческой космологии переходили от поколения к поколению.

По мере смягчения культурного климата и появления первых европейских университетов в Оксфорде (1096), Париже (1150–1170) и Болонье (1158) “Альмагест” проник в программу математического образования как в Европе, так и на Ближнем и Среднем Востоке, став естественным продолжением Евклидовых “Начал” и трактатов Автолика и Феодосия по сферической астрономии. Но даже тогда большинство студентов находили его слишком сложным и прибегали к чтению толкований, где обсуждались только элементарные солнечные проблемы.

С возникновением университетов стали появляться и фигуры, претендующие на главенство на интеллектуальной сцене Западной Европы. Монах-францисканец Роджер Бэкон (1214–1294) еще при жизни прославился как Doctor Mirabilis (Чудесный Учитель) благодаря широте и глубине знаний; некоторые называют его первым настоящим ученым. Когда Оксфорд получил свою университетскую хартию, Бэкон боролся за включение науки в программу обучения, настаивая на том, что она дополняет веру, а не отрицает ее. Повсюду присутствовало “знание напоказ, скрывающее глубокое невежество”[223]. Папа Климент I V, который познакомился с Бэконом, еще будучи Ги Фулькуа, папским легатом в Англии, написал своему старому другу, предлагая сочинить книгу о том, как следует учить наукам.

За полтора года Бэкон создал три больших тома, где не только излагал свои идеи по улучшению научных методов и по их преподаванию (например, он предлагал сделать лабораторные эксперименты частью образования), но и ожесточенно клеймил пороки духовенства. В следующие десять лет Бэкон предвосхитил огромное количество открытий и изобретений – магнитную стрелку компаса, конструкцию телескопа, линзу, пароход, самолет, механизм рентгенологии, причину возникновения радуги, принципы камеры обскуры, даже телевидение. Он также написал несколько сочинений по астрономии. Но папа Климент умер, не успев прочесть ни одной строчки, а его преемник Николай IV провозгласил сочинения Бэкона еретическими. В 1278 году Чудесный Учитель был брошен в темницу (вероятнее, был приговорен к домашнему аресту), где и провел следующие четырнадцать лет, умерев в возрасте восьмидесяти с лишним лет в 1294 году.

Голландский рисунок 1635 года с изображением “астролябии Лансберга”, устроенной по Птолемеевым принципам, согласно оригинальной подписи, однако изображение больше похоже на солнечные часы, с которыми сверяется человек (From Philips van Lansbergen, Philippi Lansbergii Opera omnia (Middleburgi Zelandi: Z. Roman, 1663))

В последовавшие два столетия астрономы были заняты обработкой и другими операциями над небывалым изобилием таблиц, а университеты, несмотря на все резоны Бэкона, продолжали видеть в науке способ установления математических отношений между явлениями природы, вместо того чтобы проводить непредвзятые исследования на базе эмпирических данных и экспериментов. В итоге ученый вынужден был оттачивать свое мастерство в сложных предсказаниях [затмений] и в геометрических принципах, лежащих в основе бесконечного числа вычислительных таблиц.

Единственным исключением стало возрождение интереса к Аристотелю. До XII века его сочинения практически не были известны христианской Европе, но теперь они торжественно снова вошли в моду. В особенности много цитировалось “О небе”, где предполагалось, что наука должна искать причины явлений. Согласно Аристотелю, например, камень, падая к центру Земли, ускорялся потому, что, будучи земной природы, стремился домой. Все движение было переходом от “потенциала” к “действию”, реализацией того, что могло быть в основе природы объекта. Можно назвать это физикой задом наперед, но у данной системы было много последователей (Артур Кестлер сказал бы, что, когда мы проклинаем упрямое устройство или капризную машину, мы все обращаемся к Аристотелю[224]).

В конце XII века можно выделить две школы: строгие последователи Аристотеля и математики-астрономы, требовавшие от теории поддержки сложными таблицами и вычислениями. Бэкон помог разрешить противоречие между теориями Аристотеля и Птолемея путем нового объяснения способов взаимодействия разных хрустальных сфер. Его идея изобиловала понятиями внешних выпуклых и внутренних вогнутых поверхностей и была не лучше, чем у предшественников, но ей удалось сохранить мир и оставить обоих греческих мыслителей непотревоженными в их классическом каноне. И Аристотеля, и Птолемея продолжали преподавать студентам, а их несоответствия как друг с другом, так и с наблюдаемыми явлениями молчаливо принимались. Только в 1277 году парижский епископ приговорил двести девятнадцать утверждений Аристотеля, объявив ряд его учений ересью (такое, например, как вечность мироздания). Сторонники Аристотеля были вынуждены отступить.

Еще столетие спустя, в 1377 году, другой парижский клирик, Николай Орем, сочинил комментарий к Аристотелю, отметая его аргументы в пользу неподвижности Земли и объявляя этот вопрос относительным. Хотя Орем (позже ставший епископом Лизье) не смог окончательно убедить себя в том, что Земля действительно делала дневной оборот вокруг своей оси, он рассматривал такую возможность. Эта проверка древних допущений по поводу неподвижности земного шара была, как и арабская критика, всего лишь еще одной царапиной на корпусе надежной машины: греческая космология продолжала преспокойно катиться дальше, тщательно смазываемая попеременно церковью и наукой. Небесные тела, включая Солнце, двигались по своим постоянным окружностям, а Земля лежала неподвижно в центре вращающейся вселенной.

Но вскоре всему этому предстояло измениться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.