ГЛАВА 1 МОЗГОВАЯ АТАКА

ГЛАВА 1

МОЗГОВАЯ АТАКА

Погоня за идеей – занятие столь же захватывающее, как и погоня за китом.

Генри Рассел

Что делать?

– Жить скучно, – негромко сказал Виктор Баранов унылым тоном.

С кислой миной на лице он потянулся правой рукой к бутылке дешевого портвейна, стоявшей перед ним на журнальном столике. Длинные жилистые пальцы крепко обхватили бутылку.

– Это верно, – согласно кивнул Валерий Авдеев. Потом уточнил: – С недавних пор жить нам с вами, ребята, стало на самом деле очень скучно.

Валерий сумрачно прищурился, наблюдая за тем, как Баранов разливает портвейн по хрустальным рюмкам.

Рюмок было три.

Одна из них виднелась на низком журнальном столике перед Авдеевым, сидевшим в широком и низком кресле. Вторая рюмка замерла на том же столике перед Барановым, который расположился в соседнем кресле. А третья стояла передо мной, восседавшим на стуле, придвинутом к столику за неимением третьего кресла в доме.

На несколько секунд в комнате повисло угрюмое, как на похоронах, молчание. Баранов не торопясь разливал по рюмкам вино, а мы с Авдеевым ждали, когда он покончит с этим делом.

– Будь проклята скука! – с чувством возвестил Виктор Баранов, прерывая наконец молчание и подхватывая со столика свою рюмку, наполненную почти до краев.

Валерий Авдеев шумно вздохнул. Он опять согласно кивнул, молча присоединяясь к провозглашенному тосту.

Я тоже промолчал, не возражая против тоста, предложенного Виктором.

Три наши руки с рюмками в них взлетели вверх в синхронном жесте. Мы дружно выпили, опорожняя рюмки до дна. И снова воцарилось в комнате на несколько секунд тягостное молчание.

Никто из нас толком не знал, с чего начать разговор, ради которого мы и собрались сегодня в моей двухкомнатной квартире на дальней окраине Москвы.

На дворе стоял декабрь 1999 года. До новогодних праздников оставалась ровно неделя. За окном сгущались ранние зимние сумерки. И еще там, за окном, колобродила, куролесила пурга, завывал, постанывая, ветер, дувший, казалось, сразу со всех сторон. Пуховые клубы снега, закручиваемые винтом, прокатывались то и дело по оконному стеклу шелестящими волнами.

Мы собрались в этот зимний вечер у меня дома для того, чтобы подвести итоги уходящего навсегда в вечность года и обсудить наши общие планы на ближайшее будущее.

Нет слов, в уходящем году мы славно потрудились на ниве исследования аномальных явлений. Мы всласть попотели на самых дальних форпостах современных научных или, скажу осторожнее, околонаучных представлений о мире, в котором живем. Нам удалось – к собственному немалому удивлению! – слегка расширить за минувший год горизонты тех самых представлений, сделать несколько немаловажных шагов вперед в наших пионерских околонаучных изысканиях.

Однако все это ни в малейшей степени не могло быть поводом для того, чтобы мы сейчас вели себя как самодовольные, раздувшиеся от важности индюки, подводя черту под проделанной работой и усиленно нахваливая попутно за усердие и трудолюбие друг друга. Проделанная работа осталась бесповоротно в прошлом – целиком, как говорится, и полностью. Она носила ярко выраженный исчерпывающий характер. К тому, что нам удалось сделать, добавить было нечего. Абсолютно нечего.

На уме у нас было одно: все, что мы намечали сделать, мы сделали. Все – ну, все до одного! – наши исследовательские планы оказались выполненными и даже отчасти перевыполненными.

Это одновременно и расстраивало и пугало нас. Ребром встал сакраментальный вопрос: что делать? Чем дальше-то заниматься?

Выполнив все наши планы, мы этак как-то сразу, этак вдруг окунулись в мир скуки. Осознали себя оказавшимися в тупике, в ситуации исследовательского и творческого кризиса. Ватная пелена скуки, мертвящей, парализующей волю, давящей на психику, обволокла нас со всех сторон. Мы маялись от безделья, не зная, к чему бы теперь можно было приложить руки.

Вот ради решения, в частности, этого вопроса, сильно мучившего нас, мы и сошлись декабрьским вечером в стенах моей квартиры…

Каждый из нашей троицы был трудоголиком, а ежели попросту сказать – трудягой. Каждый любил работать почти на износ. Так и работал.

Между тем с официальной точки зрения все мы трое были безработными. Никто из нас давным-давно не ходил ни на какую службу в то или иное присутственное место, не получал там зарплату. В Москве, охваченной на протяжении минувшего десятилетия истерией психопатологической перестройки всего и вся, не находилось из года в год своего «места в жизни» для каждого из нас. Не обнаруживалось какой-нибудь конторы, пусть даже самой за-валященькой, куда кому бы то ни было из нас троих удалось бы устроиться на более-менее постоянную работу.

Новейшим «изобретением» перестройки – бизнесом, то есть наглыми спекуляциями, фарцовкой, мы не занимались. Фарцовка как явление действительности была.вне пределов наших повседневных интересов.

К фарцовщикам все мы трое относились с чувством гадливого омерзения. Фарцовый промысел, по нашему глубокому убеждению, был делом отнюдь не полноценных людей, а прытких разговаривающих обезьян. Нет, даже не обезьян, а разговаривающих растений. Все эти растения были пустоцветами. Они ничего не производили, не придумывали, не изобретали, не генерировали из себя никаких новых мыслей и идей. Сорняки-пустоцветы, они буйно колосились на обочине жизни – колосились там зря, далеко, даже очень далеко за пределами того, что зовется высокими помыслами. И, между прочим, они отлично себя на той обочине чувствовали, сытые во всех возможных смыслах этого слова, сытые буквально до отрыжки и самодовольные в своей сытости.

В отличие от них, мы трое не жаловались на сытую отрыжку.

В отличие от них, в наших тощих бумажниках посвистывал в основном ветер.

Мы кормились случайными эпизодическими заработками, более чем скромными. Жили у черты, за которой начинается не просто бедность, а почти натуральная нищета. При этом никто из нас троих не питал никаких иллюзий насчет собственного будущего. Каждый понимал, что он и в дальнейшем обречен жить так, как живет сейчас, – может быть, вплоть до гробовой доски…

Самодеятельные исследователи аномальных явлений, в течение длинного ряда лет мы занимались и продолжаем по сей день заниматься изучением самых разнообразных «странностей». Понятное дело, изучаем их на доступном нам уровне. Мы работали, продолжаем работать в сугубо инициативном, всячески обращаю внимание на это, порядке. Никто никогда не оплачивал и по-прежнему не оплачивает наш труд. На свой страх и риск мы проводим изыскания в сумеречной пограничной зоне между двумя реальностями – нашей и ненашей, Неведомой, Запредельной. Мы бродим по той зыбкой, таинственной, сплошь туманной, почти никем не исследованной зоне, проводя там посильные нам поиски. Мы категорически уверены в том, что нет на белом свете ничего интереснее наших исканий, нацеленных на познание явлений, пока еще до конца не познанных.