Зверства на войне и не только

Зверства на войне и не только

Психологическое воздействие войны на военнослужащих до сих пор остается темой для дискуссий. Проведенное в середине восьмидесятых годов двадцатого века в США исследование среди ветеранов войны во Вьетнаме показало, что от ПТСР страдали больше четверти женщин и почти треть мужчин[431]. Среди участников военных операций в Ираке с подозрением на ПТСР наблюдаются от двенадцати до двадцати процентов, причем у тридцати процентов уже выявлены расстройства психики. С другой стороны, Министерство обороны Великобритании сообщает, что ПТСР диагностируется лишь у четырех-шести процентов ветеранов боевых действий в Ираке и Афганистане. Кроме того, некоторая путаница возникла в связи с выделением в медицинской практике боевого посттравматического синдрома (БПС) как психического расстройства; его развитие может начаться спустя несколько недель и даже лет после контузии. В то же время некоторые специалисты считают этот синдром формой ПТСР, не связанной с органическим поражением головного мозга[432].

Пирс Бишоп предположил, что такая разница в показателях между Англией и Америкой вызвана неохотой британских врачей констатировать диагноз ПТСР[433]. Также ее можно объяснить тем, что в Британии, в отличие от США, не проводятся обязательные обследования всех военнослужащих, вернувшихся из мест боевых действий[434]. Сами же солдаты по понятным причинам не торопятся проходить проверку, опасаясь, что в случае выявления каких-либо расстройств это скажется на их карьере. Поэтому есть все больше причин полагать, что британская статистика недооценивает масштабы проблемы. В 2008 году британская благотворительная организация «Combat Stress» («Боевой стресс») отмечала участившиеся случаи обращения ветеранов за помощью[435]. В исследовании, опубликованном в сентябре 2009 года, сообщается, что число ветеранов войн в британских тюрьмах увеличилось за предыдущие пять лет на треть и составило почти десять процентов от общего числа заключенных. Около половины из бывших военных страдали от ПТСР, и у большинства были проблемы с алкоголем и наркотиками; осуждались же ветераны, как правило, за насильственные преступления, в частности – за насилие в семье[436].

По мнению Паулы Каплан, еще одна из причин распространения ПТСР – это изменения в военной политике Соединенных Штатов. Во время Второй мировой войны раненых и обессиливших солдат отправляли на лечение подальше от мест сражений и давали время на восстановление. Теперь же руководство держит их поближе к боевым действиям, убеждая, что они скоро поправятся и снова встанут в строй. Для облегчения симптомов используются антидепрессанты[437]. В британской армии вместо этого разработан комплекс профилактических мер, получивший название «управление риском травматизма». Весь курс терапии строится на работе одного человека: он специально обучен видеть среди солдат тех, для кого риск травмы особенно велик, и убеждать их, что они не одиноки и не будут брошены на произвол судьбы. И, как ни странно, метод работает: для солдат много значит поддержка от сослуживцев, которым они доверяют[438]. Тем не менее, многие из них возвращаются из боев серьезно искалеченными[439].

Главная же причина психологических травм у военнослужащих – это сама человеческая природа. Человек – отнюдь не прирожденный убийца, и все его естество противится отнятию чужой жизни. Даже в битве при Гёттисберге солдаты северных штатов и Конфедерации предпочитали лишний раз не стрелять друг в друга. Опрос американских солдат во Вторую мировую войну также принес удивительные результаты: от семидесяти пяти до восьмидесяти пяти процентов не стреляли по противнику, если на то не было прямого приказа или необходимости. Ведь страх убийства – это гораздо более серьезная причина «боевого истощения», нежели страх быть убитым[440]. В описании одного случая, составленном Паулой Каплан, также хорошо продемонстрировано присущее человеку нежелание убивать[441]:

11 сентября 2001 года Дрю прямо из школы пошел записываться в ряды новобранцев вооруженных сил. В нем горело желание отомстить за смерти своих сограждан и защитить страну. Однако некоторых моментов он не предвидел. Например, что один из этапов начальной военной подготовки предполагает перебежки по стрельбищу с винтовкой наизготовку и криками «Смерть! Смерть!». Дрю был настолько потрясен, что его стали посещать мысли о суициде. Думать о самоубийстве было легче, чем об убийстве «врага». Однажды ночью желание убить себя стало столь сильным, что он испугался всерьез, самовольно покинул часть и сбежал домой.

Когда американское командование обнаружило, что солдаты не хотят стрелять, оно изменило методы тренировок. Это принесло определенные результаты: в Корее огонь по противнику вели уже пятьдесят пять процентов солдат, однако многие мимо – и, видимо, намеренно. Об этом говорят и данные войны во Вьетнаме: там на каждого убитого солдата противника в среднем было выпущено пятьдесят тысяч пуль. Современное оружие обезличивает убийство, превращает его в некое дистанционное воздействие. Однако Дэйв Гроссман, офицер армии США в отставке, говорит следующее: «Когда смотришь в глаза другому человеческому существу, принимаешь решение убить его и наблюдаешь за его смертью от твоей руки – война проникает в тебя и разрушает до самых оснований. Если мы поймем это, мы поймем и весь ужас, поселяющийся в человеке после совершенного им убийства в сражении»[442]. Поэтому условия ближнего боя – лицом к лицу – можно считать одной из причин столь частых случаев развития ПТСР у солдат в Ираке.

Чтобы возникла сама возможность войны, необходимо превращение множества людей, мужчин и женщин, обычных добропорядочных граждан в убийц. Лонни Атенс отмечает, что открытый им процесс социализации насилия может рождать как жестоких преступников, так и солдат[443]. В самом деле, многие методы современной военной подготовки будто списаны с книги Атенса. Жесткое подчинение входит в базовую программу: строгая дисциплина подавляет личность новобранца, отрывает его от прошлого, дезориентирует и сокрушает. Сделав человека беззащитным и сверхвосприимчивым, система затем навязывает ему близкие отношения с сослуживцами и инструкторами, ведь в бою потребуются доверие, взаимовыручка и безоговорочное подчинение. Агрессия вырабатывается в спаррингах и других формах одиночного и командного боя, где новобранцы постепенно усваивают язык и систему образов насилия. Психологическая атмосфера в коллективе – это жестокость и садизм в отношении к более слабым и восприятие врага как недочеловека. На некоторых специальных курсах бойцов обучают визуализировать врага как объект чистой ненависти, чтобы они умели вызывать в себе ярость[444].

Итак, современная военная подготовка направлена скорее на культивирование жестокости, нежели храбрости, чести мундира и прочих музейных ценностей. Из солдат получаются превосходные машины убийства, но вместе с этим возникают и проблемы. Ведь необходимо провести черту между использованием насилия против вражеских солдат и против собственных сограждан или членов семьи; слишком часто эта грань в сознании профессионального военного отсутствует. Филипп Зимбардо говорит так[445]:

В условиях боевых действий под влиянием сильного стресса, предельной измотанности, страха, злости, ненависти и жажды мести человек утрачивает моральные ориентиры и смерти противника ему уже мало. В строю поддерживается строгая дисциплина, и каждый солдат знает, что несет ответственность за свои действия и находится под надзором сержанта. Поэтому вся его ярость выплескивается за строем – в зверских изнасилованиях и убийствах мирных граждан.

Ричард Родес отмечает, что не в последнюю очередь эти проявления жестокости спровоцированы ощущением предательства. Солдаты видят офицеров, не желающих рисковать жизнью вместе с ними, нелепые смерти под огнем своих же войск по чьей-то ошибке, упадок дисциплины, бракованное оружие и технику, призывы к мести за погибших товарищей, неуставные отношения и преступные действия (пытки, к примеру), отсутствие политической поддержки тех сил, которые прежде сами отправили их воевать. Все это ожесточает человека до той последней степени, которую Лонни Атенс назвал вирулентностью, и ведет к военным преступлениям вроде резни во вьетнамской деревушке Ми-Лаи и пыток в иракской тюрьме Абу-Грейб.