«О, БОЖЕ МОЙ!»
«О, БОЖЕ МОЙ!»
«О, Боже мой!» Не сознательное воззвание к Божественному существу; не невольный взрыв поклонения; не изумление исторгает такое выражение боли из искаженных криком уст человека в час крайнего отчаяния. Без воззвания к суду вышей инстанции; без отдушины для запруженного потока эмоций неминуемо либо безумие, либо неописуемое преступление – либо они оба. В такие моменты, пусть и неосознанно, человеческая душа видит и открывает одни из врат, которые ведут к «сердцу всех вещей», – и в ответ на зов страждущий обретает некоторое облегчение.
В некоторые высшие моменты жизни тот же крик – да что там, те же слова исторгаются из глубин душевного переживания и в действительности обеспечивают самое совершенное доказательство истинного бытия Божия, ибо душа человеческая никогда не просит ни признания, ни помощи от несуществующей силы.
Когда этот отчаянный призыв исходит из сердца и самой жизни человеческого существа, значит, пришел час его испытания, и либо человек навеки отступается от всего, что доселе считал праведностью, и начинает свой бег вниз по все расширяющейся дороге зла – либо застывает на месте и позволяет окутать себя безмолвию, подводя итоги тому, что осталось ему в жизни.
Отступничество от веры, потеря надежды на все, что душа считала божественным, оставляет ее в состоянии, подобном состоянию тела, которое выдержало осаду лихорадки, лишившей его всяких сил, – оставляет полумертвой, не сохранившей даже желания жить. Такой душе или такому телу, без ведома их внешнего сознания, сад Гефсиманский открывает свои врата, и они должны пройти через этот сад, прежде чем станет видимой для них следующая ступень.
Если душа сможет разорвать хватку отчаяния, которая привязывает ее к ее «самодельному» личному Богу, и прийти к осознанию того, что все прекрасные, могущественные, полезные атрибуты, в которые она прежде рядила его, являются действительной и непреложной реальностью, лучами Духовного Солнца – Бога, сияющего в каждой живой твари и существе, то она поймет, что лишь завеса, сотканная ею и туго завязанная поверх собственных глаз, держала ее в неведении о том, какое утешение может нас ожидать.
Кто может вообразить утонченный экстаз прозревшей души, когда она впервые зрит Бога вне себя самой? Может статься, видит она его под оболочкой оборванца в жалких лохмотьях, обрюзгшего, опухшего, гонимого каким-нибудь служителем закона от одного жалкого нищенского приюта к другому, который в крайнем отчаянии и безнадежности, в крайней нужде восклицает «О Боже!»? Возможно, этот оборванец никогда прежде не произносил таких слов иначе, чем богохульствуя; но слышащая его, только что пробужденная душа узнаёт вопль другой души – и видит отблеск лучистого света, пробивающего себе путь через наслоения грязи и всякой нечистоты, которые создали годы презрения к закону и нарушения его; и, уловив этот отблеск, начинает душа свой жизненный поиск Чаши Святого Грааля. И нет больше для нее ни мира, ни покоя, ни удовлетворенности нигде, кроме тех мест, где лучи этого великолепного Солнца-Бога пронзают тьму, что объемлет человечество; и ничто иное не имеет для нее значения.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.