Глава 12 Крит

Глава 12

Крит

Стояла середина февраля. Вода в Эгейском море была холодной, но я чувствовала себя прекрасно, купаясь нагишом в глубоком чистом бассейне, образованном скалами, о которые мягко разбивались морские волны. Светило солнце, и я наслаждалась видом небольшого домика, построенного прямо на горе. Ступени, ведущие к главному входу, были высечены в камнях.

Ошо занял самый верхний этаж. Круглые окна его гостиной выходили на море и скалы. Его спальня располагалась в задней части дома и была похожа на темную мрачную пещеру. Сейчас было время послеобеденного сна. Ошо отдыхал. Между гостиной и спальней находилась небольшая ванная. От Ма Амрито потребовалось немало усилий, чтобы сделать ее более современной. Амрито сняла этот дом на месяц у своего друга режиссера Никоса Кондороса.

Комната, в которой я жила и в которой стирала, находилась на полпути вверх по утесу. Из комнаты можно было выйти на белый арочный балкон. Надо мной расположились наши друзья из Голливуда, Кавиша и Дэвид. Они были вместе уже много лет. К ним присоединились Джон со своей подругой Кендрой, чрезвычайно красивой блондинкой – она была саньясинкой с самого детства, и Авирбава, миллионерша из штата Теннеси. Как-то она пожаловалась Ошо, что ей кажется, что мужчины любят ее только из-за денег, и ее это очень волнует. А Ошо сказал, что деньги – это часть ее самой. И добавил, что она не только красивая женщина, но еще и богатая красивая женщина. А потом спросил: «Неужели ты думаешь, меня волнует, что ты любишь меня только из-за моего просветления?»

Вся дружная компания (Кавиша, Дэвид, Джон, Кендра и Авирбава) только что вернулась с острова в Тихом океане, на котором мог бы расположиться дом Ошо. Этот остров принадлежал Марлону Брандо. К сожалению, он оказался не пригодным для жизни: из-за недавнего урагана там царила разруха.

Наша группа росла. К нам присоединилась прекрасная чилийская семья – отец, мать, дочь и сын. Они приехали из Раджнишпурама, не зная, что Ошо окажется на Крите, просто они случайно прилетели на остров в то же время. Они решили помочь нам с ремонтом. Саньясины помогали нам не только с домашними делами, но и в работе с журналистами, собравшимися со всего мира. Почти каждая страна сочла своим долгом отправить к нам своего представителя. Приезжали и телевизионщики из Германии, Голландии, Штатов, Италии и Австралии.

Ошо начал проводить дискурсы практически сразу после приезда, и буквально через пару дней на встречах уже присутствовало несколько сот человек из Америки и Европы. Ошо сидел под рожковым деревом в саду, а музыканты располагались в каменном патио и играли, когда Ошо приходил и уходил. Каждый раз, когда он появлялся, слышались возгласы удивленной радости и восхищения. Он шел, танцуя, рядом с ним игриво танцевала Вивек, они то сходились, то расходились и все время смеялись. Танцуя, они поднимались по ступенькам и скрывались из виду за большими дубовыми дверьми дома.

Однажды, когда на улице бушевала буря, мы сидели в доме в огромной комнате на первом этаже. Комната была заполнена до отказа, люди сидели даже на ступеньках и подоконниках.

Во время дискурсов Ошо отвечал на вопросы саньясинов. Дважды в день он давал интервью какому-нибудь очередному представителю мировой прессы. Мы как будто вернулись в те времена, когда мудрецов искали по всему миру и просили у них наставления. Журналисты задавали Ошо вопросы о своих политических лидерах, о Папе, о проблеме контроля за рождаемостью, о смертной казни, о проблемах брака, об эмансипации женщин, о деньгах и здоровье, как телесном, так и психическом, о вооружении и о медитации. Да, все же было несколько вопросов о медитации, хотя, конечно, представителей желтой прессы больше волновали другие вопросы. Например:

– Вас называют секс-гуру…

Ошо:

– Подобное прозвище не только неверно, но и абсурдно. Если быть более точным, то я – единственный в мире настоящий противник секса. Но чтобы понять мои слова, нужно быть достаточно осознанным. Хотя я еще не встречал ни одного по-настоящему осознанного журналиста. Я написал, по крайней мере, четыреста книг, и только одна из них о сексе. Но нашумела именно она. Всем наплевать на остальные триста девяносто девять книг, хотя они гораздо лучше и интереснее. Книга о сексе лишь готовит вас к пониманию остальных моих творений. Они помогают вам подняться выше, не зацикливаться на мелочах, а достигать самых вершин человеческого сознания. Но об этих книгах никто почему-то не говорит.

Кроме секса большинство журналистов интересовал еще один вопрос:

– Вам не хватает ваших «роллс-ройсов»?

Ошо:

– Мне всегда всего хватает. А вот миру, по-моему, очень не хватает моих «роллс-ройсов». Этот мир безумен. Когда у меня были «роллс-ройсы», люди мне завидовали, теперь, когда у меня нет «роллс-ройсов», им их не хватает. Обо мне они просто не думают! Если у меня снова появятся машины, люди вновь начнут обращать внимание только на них…

– Вот только недавно к нам приезжала группа прекрасных журналистов. Все мои люди отговаривали меня от того, чтобы я снялся на фоне «хонды», но я настоял. Эта «хонда» не моя, но ведь и «роллс-ройсы» не мои. Однако пусть люди порадуются, им будет приятно увидеть красивую машину. Странно, но человеческий ум постоянно беспокоится о том, о чем ему вовсе не стоит беспокоиться.

Были вопросы и о деньгах.

Ошо:

– Простите меня, но я ничего не понимаю в финансах. У меня нет счета в банке. Я не держал в руках деньги уже тридцать лет. Пять лет я жил в Америке и не видел ни одной долларовой банкноты.

Я полностью доверяю существованию. Если оно хочет, чтобы я жил, оно об этом позаботится. Если нет, то нет. Моя вера в существование тотальна.

Люди, которые не верят в существование, верят в деньги, в бога, во всю эту чушь.

Вопрос:

– В вашем паспорте указано имя Ошо?

Ошо:

– Я ни разу не видел своего паспорта. О нем заботятся мои люди. Когда я оказался в американской тюрьме, у меня не было с собой ни телефонов моих адвокатов, ни телефонов кого-то из коммуны, ни даже телефона моей секретарши, потому что за всю жизнь я не совершил ни одного телефонного звонка. Американские военные были удивлены. Они спросили: «Кого нам проинформировать о вашем аресте?» – «Кого хотите, – ответил я. – Я не знаю никого. Можете проинформировать свою жену, ей может быть интересно узнать, чем занимается ее муж – задерживает невинных людей без ордера на арест».

Моя жизнь настолько не похожа на жизнь обычных людей, что иногда просто не верится. Я не знаю, где сейчас мой паспорт. Он наверняка у кого-то из моих людей.

Ошо спросили:

– Как бы вы хотели представить себя грекам?

Ошо:

– Бог мой, вы меня не узнали? Я же тот самый человек, которого вы отравили двадцать пять веков назад. Вы меня забыли, но я вас не забыл. Я здесь всего два дня. Я-то думал, что Греция стала более развитой, более человечной и стремится найти истину. Но мне грустно. Вот уже два дня моего пребывания здесь газеты пишут обо мне сплошную ложь, делая абсурдные выводы, не имеющие под собой никаких оснований.

Ошо только что покинул Непал, родину Гаутамы Будды, и теперь он был в Греции – на родной земле грека Зорбы.

Ошо:

– Зорба – это фундамент храма, а Будда – это сам храм.

Нового человека я называю Зорбой-Буддой. Я хочу покончить с шизофренией, с разделением на материю и сознание, на мирское и духовное, на земной мир и небеса. Я против разделения, потому что любое разделение – это раскол сознания, раскол внутренней сути. Личность, разделенная пополам, враждебная самой себе, своей собственной природе, безумна. Вот мы и живем в безумном мире. И здоровым этот мир может стать, только если прекратится разделение, если не будет раскола.

Зорба должен стать Буддой, а у Будды должно быть понимание и уважение своей основы. Корни могут быть и не очень красивыми на вид, но из них вырастают прекрасные цветы.

Ошо говорил и насчет вегетарианства.

– Люди, которые придерживались вегетарианства в течение многих столетий, – абсолютно миролюбивы. Они не ведут войн, у них нет крестовых походов и джихадов. Люди же, которые едят мясо, обладают меньшей чувствительностью, они более жестокие. Даже во имя любви они будут убивать, даже во имя мира они пойдут на войну. Во имя свободы, во имя демократии они превратятся в убийц…

– Мне кажется, что убивать животных для еды – это почти то же самое, что убивать людей. Ведь люди и животные отличаются только телами, формой, и, убивая их, вы разрушаете жизнь.

Ошо задавали много вопросов, связанных с проблемами детей и подростков. Это было очень странно, потому что в то время, как журналисты спрашивали у Ошо совета по воспитанию детей, правительство Крита намеревалось его арестовать, обвиняя в развращении малолетних. Кстати, именно такое обвинение было выдвинуто против Сократа двадцать пять веков назад{ Джульет Формен. Один человек против отвратительного прошлого всего человечества.}.

Ошо отвечал и на вопросы о СПИДе.

– Есть предположение, что СПИД – это проклятие бога за распущенность. А вы как думаете?

Ошо:

– Конечно, это проклятие бога, но не за распущенность, а за учение церкви о целибате, противоречащее человеческой природе, за то, что монахи живут отдельно от монахинь, потому что это тоже противоречит человеческой природе. Что остается делать беднягам – изобрести гомосексуализм. Гомосексуализм – это религиозная болезнь, и ответственна за нее церковь. Бог сам несет ответственность за нее. В христианстве вся троица состоит из мужчин: бог – отец, сын – Иисус и еще этот, непонятно кто – дух святой. Тут нет женщин, одни голубые. Подозреваю, что дух святой был любовничком бога.

Ошо говорил о том, что общество и священники врут нам в двух случаях: когда говорят про бога и про смерть:

– Бога нет. Смерти тоже нет. Вся эта так называемая духовная верхушка – кардиналы, епископы, архиепископы – все они единородные сыны одной ошибочной гипотезы. Они самые неразумные люди в мире. Они живут среди галлюцинаций («Новое отравление Сократа двадцать пять веков спустя»).

Реакция архиепископа Крита доказала, что все, что говорил Ошо о ханжестве священников, правда. «Если он не перестанет вещать, нам придется прибегнуть к насилию, – последовала угроза от архиепископа Димитриоса. – Кровопролития не избежать, если Ошо не покинет остров добровольно». Слова архиепископа процитировали все местные газеты, добавив, что он взорвет виллу или подожжет ее вместе с Ошо и его последователями.

Ма Амрито и серебристоволосая Мукта с пронзительными темными глазами отправились к архиепископу, чтобы уладить недопонимание. Когда они проходили мимо церкви, какой-то местный житель крикнул Амрито: «Ты – дьявольское отродье! Убирайся отсюда!» Епископ не пустил их к себе в дом, поэтому они стояли на пороге и пытались ему объяснить, что, прежде чем судить Ошо, нужно хотя бы его выслушать. На что епископ ужасно разозлился и закричал, краснея от гнева: «Прочь из моего дома».

К нам приехали Вина и Гьян. В Раджнишпураме они шили для Ошо одежду. Мы все трое с удовольствием занялись починкой его нарядов и шапок, которые были испорчены влажным воздухом Кулу.

К нам приезжало много друзей, и в доме царила атмосфера праздника. Но я не могла расслабиться. Однажды ночью мне приснился кошмар, будто мужчины влезают ко мне в комнату через окно, а в бухте рядом с утесом стоят корабли и от них исходит какая-то опасность. Я вспомнила, что именно с этого острова увезли Гурджиева, находящегося в коме после того, как в него стреляли. Меня преследовали неудачи. Я упала с лестницы и посадила себе огромный синяк на бедре, разбила несколько тарелок, а во время стирки сломалась машина: вода затопила весь пол, и меня сильно ударило током.

Как-то на острове случился ураган. Огромные волны неистово разбивались о скалы, деревья клонились к самой земле от порывов сильнейшего ветра, певшего свою заунывную песню. Мы с другом Авирбавы Сарвешем решили, что будет здорово прокатиться с ветерком на мотоцикле. Ма Амрито преградила нам дорогу и протянула вперед руки. «Нет, этот мотоцикл брать нельзя», – с ужасом заявила она. Это был гоночный мотоцикл мощностью семьсот пятьдесят кубов. К тому же Сарвеш признался, что не ездил на мотоцикле лет пятнадцать, еще со времен колледжа. Но нам не хотелось менять решение, и мы отправились вниз по холму в ближайший городок под названием Агиос Николаос. Через пять минут езды я почувствовала, что Сарвеш не справляется с мотоциклом. Когда мы завернули за угол к морю, ветер ударил нам в лицо. Мотоцикл выскользнул из-под нас, я ударилась головой о спину Сарвеша и потом поняла, что лежу лицом вниз посреди дороги. Я ощутила привкус крови и языком проверила зубы – все были на месте – это хорошо. Кровь шла из носа, руки были порезаны, штаны порваны, одну туфлю я потеряла, лодыжка опухла. И все же я испытывала невероятную ясность сознания. Я еще ни разу не попадала в аварию, и меня удивило мое спокойствие. Сарвеш лежал в луже крови, идущей у него из головы. Я взглянула на его тело, и почему-то мне показалось, что с ним все в порядке. Я проверила дыхание, оно было глубоким и расслабленным. Я наклонилась к нему и позвала по имени, но он был без сознания. Наблюдая за собой со стороны, я слышала, как даю указания собравшимся вокруг людям: вы – позвоните в полицию, вы – позаботьтесь о мотоцикле, вы – позвоните (и тут я вспомнила шестизначный номер нашей виллы). Нас отвезли в больницу. Сарвеш пробыл без сознания около сорока минут, но я точно знала, что с ним все будет хорошо. Неожиданно для себя самой, в ту ночь я ощутила удивительную внутреннюю ясность, так что опыт того стоил.

На следующий день я получила от Ошо послание. Он сказал, что поездка на мотоцикле была глупостью. Мы отправились в больницу забрать Сарвеша. Его было не узнать из-за распухшего и посиневшего лица. Оказалось, что у него сильнейшее сотрясение мозга, но со временем он полностью поправился.

Весь следующий день я проспала и отважилась выйти только на следующее утро. После нескольких минут, проведенных на солнце, меня начало тошнить. Наш доктор Джон сказал, что тошнота – это признак сотрясения, так что я вновь вернулась в постель.

В то утро нам позвонила Ма Амрито из Афин. Там она встречалась с начальником госбезопасности. Она сказала, что все в порядке и волноваться не о чем.

Около двух часов дня я услышала шум. Встав с постели, я с трудом дошла до двери и увидела Анандо. Она взволнованным голосом сообщила, что приехала полиция, так что мне лучше всего вернуться в постель.

Вернуться в постель?! Я мигом оделась, помня по предыдущим встречам с полицией, что то, в чем ты будешь на момент задержания, может стать твоей одеждой еще на очень долгое время, если они решат тебя арестовать. Я вышла и увидела, что дом окружен агрессивно настроенными мужчинами в штатском с пистолетами в руках. Там же было около двадцати полицейских в форме. Четверо полицейских надели Анандо наручники и потащили в машину. То же произошло с еще одним нашим другом, пытавшимся ей помочь. Я бегом поднялась по лестнице и остановилась на крыльце перед парадным входом. Полицейским я заявила, что это, должно быть, какая-то ошибка.

– Пожалуйста, – сказала я, – подождите, пока наши адвокаты свяжутся с главным полицейским управлением. Я уверена, ситуация прояснится.

– Я сам начальник полиции! – прозвучал ответ.

Я настаивала на том, что это была ошибка, и что нужно связаться с высшими инстанциями.

– А я и есть высшая инстанция, – усмехнувшись, сказал другой мужчина.

Я была убеждена, что все происходящее было результатом какого-то чудовищного недопонимания, и что если только нам удастся не впустить полицейских в дом и дождаться помощи, то все будет в порядке. Но эти парни вели себя так, будто выполняют чрезвычайно опасное задание. Я вспомнила наш арест в Шарлотте, когда люди, арестовавшие нас, думали, что мы опасные террористы.

Мужчины разделились на группы по двое и по трое и, пригнувшись, стали пробираться к дому, ища вход. Я побежала за двумя из них. Увидев, что они собираются влезть в окно, я закричала: «Нет!» Они пытались оттолкнуть меня, но я не подпускала их к окну.

Мое лицо все еще было в синяках после аварии, случившейся всего два дня назад, и это придавало мне смелости. Мне казалось, что они не станут меня трогать. «Пусть только попробуют, я их по судам затаскаю за нанесение телесных повреждений», – думала я. Может быть, они это чувствовали, но что бы они ни думали по поводу моего ужасного вида, они ничего со мной не сделали, хотя я отчаянно пыталась им помешать.

На помощь пришла японка Гита. Несмотря на маленький рост, у нее хватило сил удержать двоих парней, пытавшихся залезть в окно.

Я бегала вокруг дома и каждый раз, когда видела, что они пытаются проникнуть внутрь, становилась перед ними. С одной стороны дома я заметила полицейского в штатском. Он стоял, широко расставив ноги и подняв руки над головой. В руках у него был огромный камень, словно у Голиафа из библейской истории. Он приготовился бросить камень в окно. Я увидела, что в комнате были Ашиш и Рафия, там же стояло наше видеооборудование. Если этот парень бросит камень, то наши ребята пострадают. Я встала между Голиафом и окном и крикнула:

– Я думала, что полиция Крита защищает людей, а вы ведете себя как фашисты!

К нему подошли еще двое мужчин в форме. Один из них повернулся, и я увидела его налитое кровью лицо.

– Мы не фашисты! – проревел он.

Голиаф опустил камень.

Тут я услышала звук бьющегося стекла и бросилась на другую сторону дома. Я увидела, как трое полицейских, вскарабкавшись по стене, влезают в дом через окно. Было видно, что они бегут к лестнице. Краем глаза я заметила, что дверь главного входа тоже открыта. Я забралась в дом через то же окно, что и они, и вмиг оказалась на винтовой лестнице, ведущей в комнату Ошо. Я успела раньше них, поскольку знала, куда иду, а они шли медленно, озираясь по сторонам, вероятно, ожидая перестрелки.

Поднявшись по лестнице, я увидела Рафия с фотоаппаратом в руках. Он фотографировал бегущих по лестнице людей. Я подошла к двери ванной комнаты Ошо и в тот же момент увидела, как двое парней схватили Рафия и потащили в гостиную. Я подумала, что без побоев не обойдется, но ничем не могла ему помочь. Через несколько минут в комнату вошел мужчина, за которым следовала Кендра. Я увидела, что Рафия лежит на полу, а над ним возвышаются все те же двое полицейских. Но еще я заметила, что ему все же удалось перебросить Кендре пленку.

Позади меня стоял Джон. Мы позвали Ошо через щель в двери и рассказали ему о том, что происходит.

– Скажите им, чтобы подождали несколько минут, – услышали мы его голос, – я сейчас выйду.

На лестнице показался Голиаф, и вся лестница, равно как и коридор, ведущий в ванную комнату, теперь была забита полицейскими, пытающимися пробраться в гостиную.

– Пожалуйста, мы мирные люди, нет необходимости действовать силой, – сказала я.

Голиаф сказал, что все зависит от нас. А я добавила:

– Мы же к вам не применяем насилие.

Они пытались убрать меня с дороги и войти в ванную, но, думаю, что мой вид – лицо все в синяках и решительный взгляд – не позволил им обойтись со мной грубо.

– Пожалуйста, дайте ему домыться, – попросила я.

Несколько человек выбили дверь и с оружием наперевес все же ворвались в ванную. И тут появился Ошо. Началась страшная толкотня. Я повернулась к начальнику полиции и сказала, что незачем держать здесь столько людей, и попросила отослать часть его головорезов вниз. Он так и сделал. Остальные восемь или десять полицейских неуклюже сопроводили Ошо в гостиную, где он спокойно дошел до своего кресла и сел.

Войдя в комнату, я увидела Рафия, сидевшего на стуле лицом к двери. Его лицо горело, волосы были всклокочены. Было похоже, что он в шоке. Я заметила, что, когда Ошо садился, он внимательно посмотрел на Рафия, вероятно, желая убедиться, что с ним все в порядке.

Джон сел рядом с креслом Ошо недалеко от окна, я тоже села рядом, но с другой стороны. Полицейские окружили кресло со всех сторон и тут же начали что-то кричать по-гречески. Так продолжалось минут пять, затем Ошо повернулся ко мне и попросил позвать Мукту, чтобы она перевела. В сопровождении начальника полиции я подошла к двери и крикнула вниз, чтобы позвали Мукту. Она тут же прибежала. С переводом лучше не стало, так как полицейские орали одновременно.

Ошо спокойно спросил их, зачем они пришли, а также может ли он взглянуть на их бумаги. Начальник полиции достал какой-то документ и помахал им перед лицом Ошо. Мукта начала переводить написанное, но в комнате все равно царил невозможный хаос. Мне показалось, что у этих ребят есть специальное задание доставить Ошо в управление к определенному часу, потому что они все время смотрели на часы, а их беспокойство и агрессия усиливались.

Ошо сказал, что он уедет отсюда без проблем, но его людям нужно время, чтобы собрать вещи и найти самолет. Кроме того, полицейские могут наблюдать за нами, пока мы собираемся, но зачем же его арестовывать?

– Нет! – прорычал полицейский с красным лицом. – Вам придется пройти с нами, немедленно!

Они настаивали на том, чтобы забрать Ошо. Тогда я закричала, что они не могут увести его, пока я не соберу вещи.

– Перед вами очень больной человек, весь мир следит за тем, что с ним происходит. Если вы причините ему хоть какой-то вред, у вас будут большие проблемы.

Потом я сказала, что, если он не возьмет с собой лекарства, ему будет плохо. Помню, что в этот момент я чувствовала себя слегка неловко, назвав Ошо «очень больным человеком» в его присутствии, потому что знала, что он больше, гораздо больше, чем просто «больной человек»!

Я посмотрела на Джона. Тот сидел молча, не совершая никаких движений. Его лицо было похоже на чистый экран, на который можно спроецировать что угодно. Я подумала, что своим спокойствием он хотел донести до полицейских, что не стоит так уж сильно на нас орать.

Хаос продолжался, полицейские спорили и кричали друг на друга. Напряжение в комнате было похоже на огромные морские волны, оно то нарастало, то спадало, следуя какому-то загадочному ритму.

В конце концов терпение одного из полицейских лопнуло. Он резко подошел к Ошо и схватил его за руку. Ошо сидел расслаблено, положив руки на подлокотники.

– Все, мы вас забираем! – Полицейский сделал движение, как будто хотел выдернуть Ошо из кресла. Ошо же положил свободную руку на руку полицейского и мягко по ней похлопал.

– Нет нужды применять насилие, – проговорил он.

Полицейский убрал руку и уважительно отступил на шаг назад.

Начальник полиции сказал, что вынужден арестовать Ошо.

– Ничего не могу поделать. У меня приказ, – гораздо спокойнее сказал он.

Решение было принято. Ошо встал. Увидев, как его уводят, я бросилась в комнату, где лежали его лекарства, и набила карманы всем, что попалось под руку. Я подоспела как раз к тому моменту, когда Ошо уже подошел к винтовой лестнице. Мы спустились вместе, я держала его за руку. На лестнице Ошо посмотрел на меня и спросил:

– Четана, а ты как себя чувствуешь?

В это трудно было поверить! Он спросил так, словно мы беззаботно гуляем по окрестностям, и Ошо интересуется моим здоровьем.

– О Ошо, – ответила я, – со мной все в порядке.

В окружении полиции мы прошли через холл, где еще вчера наслаждались прекрасной беседой с Мастером. Полиция заполучила птичку в клетку, и они не собирались ее отпускать. Мы прошли через огромные деревянные двери на крыльцо и увидели нескольких изумленных саньясинов. Они выглядели озадаченными и беспомощными. Невдалеке Мукта громко ругалась с двумя полицейскими. Ошо повернулся к ней и сказал:

– Мукта, с ними бесполезно разговаривать, они идиоты.

Мы дошли до машины. Он попросил меня остаться и упаковать вещи. Я кивнула, затем он сел в машину. Это была маленькая машина, Ошо сидел на заднем сидении, стиснутый с обеих сторон полицейскими. Рядом со мной стояли Деварадж и Маниша, и я затолкала все лекарства, которые мне удалось достать, Девараджу в карман.

Было такое ощущение, что эти люди собираются увезти Ошо бог знает куда, не взяв никого из нас. Я встала перед машиной, уперлась в капот и крикнула начальнику полиции, которого, как мне казалось, я уже успела довольно неплохо изучить:

– Доктора в машину! Доктора в машину!

Деварадж стоял наготове. И хотя дверца машины только что закрылась, один из полицейских все же вышел, и Маниша втолкнула туда Девараджа, а полицейский сел следом. Вместе с Девараджем на заднем сидении стало совсем тесно. Деварадж с трудом удерживал на коленях свой докторский саквояж, а Ошо оттеснили в самый угол. Когда машина скрылась из виду, поднимая за собой шлейф пыли, я вспомнила, что Ошо был как раз в той одежде, в которой он был в моем сне в Раджнишпураме.

Куда полицейские повезли Ошо, мы не знали. По одной версии, они планировали переправить его на корабле в Египет. Это оказалось правдой, и нам пришлось дать властям взятку в двадцать пять тысяч долларов, чтобы они разрешили Ошо спокойно покинуть страну.

Я отыскала Мукти и Нилам, полагая, что если Ошо будут депортировать из страны, то они должны поехать с ним в Индию. При мысли, что Ошо вернется в Индию один, становилось просто страшно. Помните, что он говорил про деньги и паспорт?

Я собрала целую дюжину огромных сундуков. Кресло Ошо мы положили в деревянный контейнер, туда же поместили чемоданы и маленькие сундучки – получилось тридцать мест багажа.

Я отправилась в аэропорт Гераклион, откуда Ошо должен был лететь в Афины. С тех пор как полицейские получили двадцать пять тысяч долларов, они стали относиться к нему гораздо снисходительнее.

Ошо сидел в небольшой комнате под охраной вооруженных полицейских и давал интервью репортеру из журнала «Пентхауз».

Шел дождь, но, несмотря на плохую погоду, сотни саньясинов приветствовали Ошо, пели и танцевали. Они превратили бедствие в праздник! На посадку то и дело заходили самолеты со всех уголков мира: из Европы, из Соединенных Штатов. Саньясины, приехавшие увидеть Ошо, заполонили весь аэропорт. Я обнималась с людьми, с которыми не виделась с тех пор, как уехала из Раджнишпурама. Со слезами на глазах люди узнавали, что Ошо уже уезжает из страны и что им остается лишь помахать ему рукой и сказать «до свидания».

Аэропорт был наводнен тысячами саньясинов, а также местными жителями деревни Агиос Николаос. Приближалось время вылета, я прошла через зал аэропорта и увидела потрясающее зрелище: огромное количество людей в красном и оранжевом. Я услышала возглас: «Вон он», и все бросились в дальнюю часть аэропорта. Но затем последовал другой возглас: «Нет, он здесь», – и вся огромная толпа, похожая на гигантский организм, развернулась и понеслась в другом направлении. Для меня это было скорее похоже на огромный корабль, разворачивающийся в бушующем море. Волны бросали людей то в одну, то в другую сторону. Мы думали, что Ошо пройдет через здание аэропорта. Атмосфера в зале была тяжелой от напряженного ожидания, волнения и песен.

Мы с Анандо поднялись на второй этаж, откуда было видно летное поле. Мы увидели, как Вивек, Рафия, Мукти, Нилам и несколько других саньясинов поднимаются на борт самолета, и, естественно, подумали, что Ошо был с ними. У меня сердце ушло в пятки, когда я поняла, что среди них Ошо нет. Больше всего меня испугало то, что это мог быть какой-то специальный трюк, о котором мы ничего не знали. Но тут к небольшому самолету подъехала машина, и из нее вышли… да, из нее вышли Деварадж и Ошо. Они сели в маленький самолет, следующий рейсом до Афин. Анандо сказала: «У меня билет именно на этот самолет». На этом она растворилась в толпе, бросив мне через плечо просьбу о том, чтобы я вдогонку выслала ее одежду.

В окружении тысячи друзей, пребывающих на разных стадиях смущения и расстройства, я наблюдала за тем, как самолет пошел на взлет. Потом я отправилась на опустевшую виллу. Мне оставалось лишь ждать. Перед тем, как улететь в Грецию, Ошо сказал:

– Если всего один человек, пребывающий в этой стране по четырехнедельной визе, может уничтожить религию, которой две тысячи лет, значит, ее не стоит поддерживать. Ее стоит уничтожить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.