4. Возвращение блудного сына

4. Возвращение блудного сына

Как я уже говорил, учителя не очень обрадовались моему возвращению в школу, даже Директор не смог скрыть своего, мягко выражаясь, удивления. И напрасно. Обстановка в классе сильно изменилась. Изменились и мы. Во-первых, исчезли все раздолбаи-переростки. Некоторые вполне приличные ребята ушли в техникумы: мой приятель Сучок, Богомол и еще кто-то. Появились новенькие, в частности, ставшие почти сразу моими друзьями Саша Шика и Сережа С (в дальнейшем СС, как он назвал себя на татуировке). Очень разные, почти диаметрально. Непонятно, почему они попали к нам – жили оба достаточно далеко, на Аэропорте.

Шика всегда был интеллектуальным маргиналом или наоборот, маргинальным интеллектуалом. Он удивительным образом катализировал в нас стремление к учебе. Я с ним пересел на первую парту и стал принимать активнейшее участие в занятиях. Шика по внешнему виду всегда был колоритен, коренастый, розовощекий, с плотными черными кудрями носил сильно потертый школьный пиджак с каким-то граффити на спине, там же расписывались все, кому не лень.

СС же был с виду тихий, аккуратный, культурный мальчик, очень красивый, можно сказать, благородных кровей, при этом большой сообразительностью в науках никогда не отличался. Папа его был ответственным работником ЦК КПСС. Учителя перед ним лебезили, и ему многое сходило с рук. Шика сейчас, по-моему, спился окончательно, а СС, должно быть, спасли от этого родственники. Он работает где-то в крупном бизнесе, маскируется под трудоголика и на встречи не является.

С начала девятого класса у нас организовалась постоянная компашка, определявшая всё «общественное мнение». Кроме Шики и СС в неё входили из ребят: Художник, Сережа (сейчас он полковник ГРУ с платиновой пластинкой вместо куска черепа) веселый, взрывной армянин, дальше я его буду называть Ара, что по-армянски означает – парень / Анекдот: Грузин говорит: «Мэня зовут Вано – по-русски будет Ваня»; Армянин говорит: «А я Акоп – по-русски „траншея“ будет»/; Ёж, ну и я, конечно.

Из девчонок: Скво / На индейском наречии – женщина. /и Галя, две Гали ходили вместе, под ручку, Уля – её грудь притягивала взгляд, не зависимо от воли, жаль, что этого богатства не было в первом классе, когда мы с ней сидели за одной партой и красавица Теря. На самом деле, они обе были Лиды и тоже ходили под ручку. А также Тюша, Гаврюшаи Гречанка.

Мы часто собирались по вечерам в большой беседке рядом со школой, пели под гитару или просто разговаривали. Выпивка бывала далеко не каждый раз. Девчонки не выпивали почти совсем. Иногда к нам присоединялись: Гомочка, Комик (он резко изменился после смерти отца – ушел в себя, поэтому я называю его комиком не только по первым буквам фамилии), Ёлкин, Харик, Блуд и др. А так же из параллельного класса: Хохол, Комар (царство ему небесное, он погиб молодым), Шибай и другие ребята плюс-минус год.

Да, мы стали другими. Поменялись и учителя. Лично мне больше всего нравилась Наталья Яковлевна, она преподавала русскую литературу (19-й век). И предмет сам по себе хорош, но и она держалась на уровне. Она носила полустрогие женские костюмы с пиджаком и миди-юбкой, волосы её были собраны в пучок, и всё это к удивлению не делало её мымрой. Всё впечатление исправляло её открытое приятное лицо и лучистые глаза. Кроме своего предмета, она направляла наши вкусы и в других областях культуры, например, водила нас в кино, когда еще никто не знал, что появившийся только что фильм на самом деле перл. Так, мы одними из первых посмотрели «Доживем до понедельника» и одними из немногих «Обыкновенный фашизм».

С Натальей Яковлевной у меня, правда, однажды случился скандал. Я не помню, что я такого сделал, но она накричала на меня во время урока, потребовала дневник и попросила удалиться из класса. Может быть, у неё были неприятности, кто-то обидел её до этого или со здоровьем что-то, но даже взрослому, опытному человеку трудно распознать такие вещи, а я был школьником. Я встал и, проходя мимо учительского стола, не глядя, швырнул дневник. Это окончательно вывело бедную Наталью Яковлевну из себя. Она убежала из класса сама.

Потом начались разборки. Меня отлучили от школы (к сожалению, не больше, чем на день), назначили расширенный педсовет с участием всего нашего класса. Я пришел уже во второй половине дня, немного опоздав на мероприятие. Роль прокурора исполняла ОВ, наша классная дама. Она долго рассказывала, какой я плохой и как я докатился до такой жизни. Я стоял рядом с ней и смотрел в окно. Она обращалась, в основном, к аудитории, а не ко мне, но её явно раздражало, что она не может привлечь моего внимания, и она предприняла последнюю попытку, сказав, что я настолько плох, что даже опоздал на педсовет:

ОВ: Такое серьезное дело! А? Ты должен был ночь не спать!…

Я: Вот всю ночь и ворочался, а под утро заснул… и вот… проспал.

Смеялись все, даже ОВ. Концовка обвинительной речи получилась скомканной. Предоставили слово ученикам. Хоть бы кто меня поругал – совсем наоборот. В воздухе образовалась неясная, но явно ощутимая неловкость.

Тогда встала Наталья Яковлевна, подошла ко мне и извинилась, сказала, что была не права и проч. Мне оставалось лишь сделать то же самое. Мы оба чуть было не плакали.

Такие вот прекрасные моменты бывают в жизни.

Любимой учительницей Шики стала Светлана Евгеньевна (подпольная кличка – Тётя Света), учительница математики. Она пришла в школу вместе с Шикой, первого сентября, сразу из института. Молодая шикарная блондинка совершенно не гармонировала с математикой. Она носила сильно декольтированные кофточки и клешеныеюбки. Когда она поворачивалась к доске, её юбка совершала доворот градусов на сорок пять-шестьдесят, потом плавно возвращалась на место, щекоча, наверно, её точеные ножки. При этом, она еще встряхивала своими золотыми кудряшками. В классе стояла тишина, только девчонки перешептывались. Вот с этого времени Шика и полюбил первую парту, верней, первый стол, потому что парт к тому времени уже не было. Как только Тётя Света садилась на своё место, Шика вперивался в неё глазами и плавно начинал смещаться вперед, почти утыкаясь носом в разрез её грудей.

Пробыла у нас Тётя Света недолго. То ли от Шикиных взглядов, то ли от чего другого, у неё быстро начал расти живот, и к Новому году она ушла в декрет.

Пришел новый математик Роман Иванович Колосков. Милейшая личность. Не многих своих учителей я вспоминаю с такой теплотой, но внешность у него была пречуднейшая. Есть мнение о внешности – как будто бы в зародышевом состоянии мы проходим предыдущие этапы развития.

Человеческий эмбрион похож то на рыбу, то еще на кого-то, но есть люди, у которых предыдущая животная жизнь просто сквозит во внешнем облике. Готов поклясться, что Роман Иванович долго был сурком или сусликом. Когда он увлекался объяснением урока, он складывал по-сурочьи руки на груди, задирал свою лысую голову и блаженно улыбался, выставляя на всеобщее обозрение два больших передних зуба. При этом он был совершенно косым, поэтому, чтобы рассмотреть что-либо повнимательней, он смешно поворачивал голову в сторону и глядел одним глазом. Милейший человек, одним словом.

У Романа Ивановича было еще одно огромное достоинство – до нас он никогда не работал в школе. Он пришел к нам из какого-то техникума и относился к учащимся на удивление уважительно и даже старомодно. Единственный был момент неприятный, связанный с ним. Он написал учебник по дифференциальному исчислению и отдал его на рецензию профессору МГУ, через его сына Колю (Профессора), учившегося в нашем классе и вот, я случайно застал сценку, когда Коля возвращал РИ его рукопись. Коля, видимо, перенимая манеры отца, небрежно говорил о недостатках книги, а Роман Иванович униженно и просительно смотрел на маленького тощего Колю, лепеча какие-то оправдания.

Впрочем, не все, кто пришел в школу со стороны, хороши. Например, физичка наша пришла из какого военного НИИ, по-моему, с Алмаза, но лучше б не приходила. Она не была плохой, она была просто никакая. Это, конечно, не редкость, «никаких» учителей было много, но, что интересно? сразу три нерядовых учителя у меня были по самому нелюбимому мною предмету, по математике, и лишь одна Наталья Яковлевна по литературе.

Первое января 1971 года мне запомнилось. Это очень редко бывает, потому что запоминаются хорошо только события, выходящие из ряда вон, а праздники с их застольями, как и будни, в основном, похожи один на другой.

В тот день я вышел из дома, когда уже начинало темнеть. Меня попросил прийти к нему Мартышка, с которым мы путешествовали по Волге. Тогда мы с ним часто общались, играя в хоккей в дворовой команде. Я лично играл очень мало, хотя и получил за этот сезон золотую медаль. Вообще, это была не игра, а халтура, хорошо, если на игру собиралась одна пятерка и пара человек запасных. Играли на дрянных открытых площадках. Защитные приспособления мы одевали полностью, а форма была у кого какая. Но у нас был кукиш в кармане – в команде были два действительно хороших хоккеиста. Это были Лютик из параллельного класса и Мартышка на класс младше.

Лютик тренировался в ЦСКА, был крупным, мощным игроком, он летал по площадке как боевая машина, противник его как огня боялся, особенно после того, как на одной из игр он покалечил вратаря. Он собственно был не виноват, но у Быстрова, так же как и у Тарасова, большое внимание уделялось силовой подготовке. Щелчок у Лютика был убийственный. У меня этот момент до сих пор перед глазами. Лютик получил пас, размахнулся и ударил низом от синей линии. Вратарь противника неловко выставил клюшку вперед. Шайба от клюшки влетела ему под маску. Парень упал без движения. Когда мы подъехали, на льду уже появился ручеек крови. Вратаря унесли, а зубы его остались на льду рядом с шайбой.

Мартышка играл совершенно по-другому. Его игра не была красивой. Он сам был маленький ростом, кривоногий и на год младше. Он играл за свой год в Динамо. Отдавать ему пас не хотелось – после этого можно было попрощаться с шайбой, он наклонялся ко льду, как будто хотел шайбу схватить еще и зубами и начинал пробираться в сторону чужих ворот, не обращая внимание на защитников, и что более печально – на партнеров. И что самое удивительное, часто ему удавалось прорваться и даже забить.

Вот этот самый Мартышка и позвал меня к себе. Он жил в желтой хрущебе у Песчаной площади вдвоем с матерью, которая в данный момент была на работе. Она работала метрдотелем в гостинице Россия. Собственно, это обстоятельство я выяснил, уже придя к нему и усевшись на кухне. Мартышка выставил на стол две бутылки польского меда – это был такой двадцатиградусный, очень вкусный напиток из натурального меда. Это было богато, но объяснимо.

На столе уже стояла большая хохломская плошка, накрытая полотенцем. Мартышка подолбил об стол черствой калорийной булочкой и сказал, что это вся закуска. Он просил меня по дороге зайти в магазин, но все уже было закрыто, и я пришел с пустыми руками. Впрочем, мне он подвинул плошку, сняв с неё полотенце, но сам есть это отказался, потому что он, дескать, этого уже видеть не может. В плошке оказалось килограмма полтора черной икры! Вот это уже было более чем удивительно. Я потребовал объяснений и тут то и узнал, где трудится его мать.

Мы поделили булочку пополам, выпили весь мед. Я с большим удовольствием съел не менее килограмма икры.

Вот, собственно и всё. Ничем больше этот день не был примечателен. Но я его запомнил, и еще несколько лет после этого дня вид или запах икры вызывал у меня рвотную реакцию. По-моему, в том же году или чуть позже вышел фильм «Белое солнце пустыни». Когда Луспекаев морщится там перед плошкой с икрой, весь зал катался от смеха, а мне было совсем не смешно. Я его понимал!

* * *

Родители всегда воспринимают своих детей невинными созданиями. Нимб херувимчика из детской кроватки витает над ребенком в глазах матери до седых волос отпрыска. Это я сейчас про крайне характерный случай, про СС или Бугая, как сам он себя называл. Этот Бугай телесно был довольно хлипким, для драки он не годился совершенно, но был голливудским красавчиком (девки липли на него, как мухи на…), и черти в нем водились о-го-го какие. Он курил, как и все мы почти, любил крепко выпить и, мягко выражаясь, похулиганить, а все шишки за его проделки вешали на остальных, чаще всего, на меня. Я не обижаюсь, просто констатирую факт.

Он был единственным ребенком ответ работника ЦК. Жили они в тогда еще не очень богатой квартире дома (правда, с консьержками в подъездах) у Аэропорта, на седьмом этаже. Мы довольно часто бывали у него после уроков, естественно, при полном отсутствии родителей. Главной достопримечательностью квартиры был огромных размеров серый кот. Это было очень ленивое, но сильное создание.

Был такой случай: СС-отец находился дома один, расхаживая по квартире в связи с разными государственными надобностями. Кот, сидевший в это время на шкафу, внимательно наблюдал за, проплывающей мимо него периодически, макушкой и когда эта штука приблизилась на достаточное расстояния, треснул по ней лапой. Папа с катушек, скандал! Ответственный работник ЦК полчаса провалялся в собственной квартире без сознания, став жертвой собственного кота.

Однажды, мы этого кота подпоили и тот в погоне за птичкой, сидевшей на подоконнике открытого настежь окна, не рассчитал свои силы. В прыжке он лишь слегка царапнул когтями по жестяному фартуку водослива и улетел. Седьмой этаж! Внизу какие-то колючие кусты. Мы с СС так и не смогли различить там останков кота. Решили не спускаться на улицу, а сразу приступить к тризне, и уже выпили по одной, не чокаясь, когда позвонили в дверь. Это были то ли соседи, то ли консьержка… с котом, точнее кот прибежал сам и орал на лестнице. На нем не было ни царапины. Пришлось пить за его здоровье.

Тот самый, типичный случай, о котором я хотел рассказать был в другой раз. Подряд два скандала за день многовато. Сидели мы вдвоем с СС на той же кухне, в той же позиции. Цзынь-цзынь. Входит девица в каком-то непотребном одеянии. «Сережа! Вот я и пришла!». Её мелодраматический порыв никак не соответствовал её внешнему виду. На какой помойке он её добыл? Я не мог этого произнести вслух, но подумал. Мне казалось, он её выгонит, нет. Он раздел её в прихожей и посадил рядом. Без пальто и шапки просияла её довольно милая мордашка с иссиня-черными волосами, но что-то в ней было неопределимо грязное. Она скромно сидела на краешке стула, но, выпив, немного осмелела. Я всегда был брезглив и, поэтому почти сразу собрался уходить, и лучше бы проявил настойчивость, но СС меня задержал.

Через некоторое время, он стал снимать с гостьи, оставшиеся на ней, обноски. Не буду врать, фигура у неё оказалась ослепительной, но, судя по маленьким крепким сисечкам и острым ключицам, торчащим из-под волны черных волос, ей было никак не больше тринадцати лет. Она прикрыла грудь локтями и всё повторяла: «Сережа, Сережа», а Сережа пьяно хихикал.

Зрелище стало невыразимо противным, я встал и пошел к двери. Я успел уже надеть пальто, когда раздался еще один звонок в дверь. Потом еще один и еще… потом стук и крики. Вернулась с работы СС-мама. Положение реально стало хуже губернаторского, (как ревизор? как ревизор?). СС, по-моему, дискутировал с мамой через дверь. Обещал открыть, но не так сразу. СС-мама была довольно хрупкой женщиной, но, что не сделает человек в состоянии крайнего возбуждения – она разбежалась и плечом высадила дверь вместе с коробкой.

Уйти незамеченным мне не удалось. Огласки эта история не получила, но для семейства СС после этого я стал фигурой нон грата. А причем тут я?

Я, конечно, тоже не был пай-мальчиком. Приведу три случая, пришедшие на ум:

Первое пари.

Я на спор прошел карнизу дома, что рядом со школой. Дом был длинный, не меньше восьми подъездов. Плоская крыша, металлический парапет. А за парапетом плоский карниз, или как он там называется? а дальше пустота. Девять этажей.

Ходить за парапетом было не очень страшно. Страшно было возле лифтовых камер – их плоские стены выходили за парапет, делая карниз совсем узким. Эти места нужно было пройти боком, прижимаясь спиной к кирпичной стене и глядя в пустоту под ногами. Восемь подъездов – восемь лифтовых камер. Я даже не помню, на что был спор. Скорей всего – на бутылку портвейна. Ерунда, даже по тем доходам. Я не собирался покрасоваться перед кем-нибудь – дело было вечером, было почти темно, и меня не видели снизу.

Но я прошел.

Второе пари.

Совсем без героического налета. Даже стыдно излагать на бумаге. Но из песни слова не выкинешь, если уж взялся рассказывать…

Между Планетной улицей и стадионом Динамо была пивнушка. Вообще, пивных в Москве было не так уж и много, сказать по правде, почти совсем не было. Самая лучшая, на мой взгляд, находилась на углу Пушкинской и Столешникова, в подвальчике. Там всегда стояла очередь на ступеньках и выше, в сторону Моссовета. Впрочем, очереди были везде: на Абельмановке, у КПЗ (киевский пивной зал), на Новом Арбате. Та пивная, о которой речь, разрядом была на порядок ниже. Собирались там слушатели академии им. Жуковского, местные жители и динамовские болельщики.

Язык мой – враг мой. В приватном, казалось бы, разговоре я произнес такую реплику: «Насрать мне на ваше Динамо», забыв, где я нахожусь. Но мне напомнили, и я мог бы иметь очень бледный вид, если бы не выкрутился неожиданным, даже для самого себя, образом:

Я: А вот поспорим, что мне действительно насрать? В натуре?

Они: А докажи!

И что я сделал? Вышел на футбольное поле, на самую середину, огляделся (слава богу, по всей арене не было ни одного человека, кроме моих зрителей), снял штаны и… вот!

Самое поразительное, что какой-то непрошенный свидетель все же нашелся, потому что на следующий же день моя сестра спросила у меня, как я докатился до такой жизни.

Стыдно, но что поделаешь? Было.

Третий случай.

Здесь не было никакого пари. Просто, мы с Художником зашли в один подъезд на Алабяна и распили там бутылку портвейна. Нехорошо? Допустим, но, что нам было делать? Совсем не пить? А если хочется чуть-чуть приложиться? Не много, не для пьянки, а веселья для. А где это можно было сделать? Гораздо позже в Москве появились рюмочные, но в те поры их еще не было.

В пивных, даже самых хороших, обстановка была мерзопакостная. К тому же, отстояв длинную очередь, разве можно было взять одну кружку? Нет. Были кафе, но там подавали только сухое вино, если так можно было назвать эту бутылочную кислятину. Были редкие кафе, где отпускали коньяк, например Хиросима, возле мясного. Но разве бюджет школьника мог выдержать коньяк с общепитовской наценкой. Про рестораны я вообще молчу. И куда нам было податься? в подъезд и только в подъезд. Сначала, правда, в магазин.

Стоим мы, значит, между вторым и третьим этажами, никого не трогаем, тихо беседуем. Выходит из квартиры второго этажа мужичок. Сам мелкий, а физиономия глумливая и подлая. И объявляет нам, что мы, дескать, попались, и что сейчас нас будут бить. Если бы он попросил нас покинуть подъезд, мы бы тут же ушли, молча и по-прежнему никого не трогая, а тут мы, естественно тоже схамили. Мужичок, повторяя: «Ну, всё… ну, всё…» бросился вниз по лестнице, мы за ним.

Дальше всё происходило в «резиновом времени». При обостренном чувстве опасности время для человека ненадолго меняется. Не сказать, чтобы оно замедлялось, но уж и ни в коем случае не удлиняется, оно становится импульсивным и как будто действительно резиновым, то растянется, то сожмется, и в промежутках между этими фазами, можно успеть сделать очень многое. Тогда это со мной было в первый раз. Во всяком случае, первый раз я это заметил / я вспомнил про случай в пионерском лагере несколько позже /.

Мужичок быстро позвонил в обе квартиры первого этажа, и, почти сразу, в дверях этих квартир появились два здоровенных мужика, напомнивших мне тульских ломовых извозчиков Егора и Николая, только с целыми руками и ногами. На растянутом импульсе времени мы проскользнули мимо них к двери на улицу. На сжимании выскочили во дворик. Потом, когда время опять стало растягиваться, я мучительно медленно обернулся и увидел бегущего ко мне мужичка со второго этажа. Я почти без усилий, инстинктивно бросил кулак в сторону его гнусной физиономии. И здесь произошло еще одно удивительное с точки зрения физики событие. Я думаю, что импульс силы увеличивается пропорционально растяжению времени. Мой небрежный удар получился настолько сильным, что мужичок завис в воздухе в горизонтальном положении в полутора метрах над землей, потом упал и закатился под скамеечку.

С этого момента время вошло в свой нормальный ритм. Мы с Художником влились в поток пешеходов и двинулись в сторону метро. Выскочившие было из подъезда, мешая друг другу, два здоровяка, удивленно остановились в дверях. Во-первых, они потеряли из виду «предводителя»;во-вторых, они были в тренировочных штанах, в майках и в тапочках, а была весна, и еще лежал мокрый снег. Мы спокойно удалились.

Справедливости ради, нужно сказать, что Художник вовсе не всегда был таким тихим, как в тот раз. Однажды, мы были с ним в Большом театре. Билеты туда достать было не просто, поэтому нас не смутила ложа пятого яруса. И как выяснилось зря, из этой ложи, был виден только маленький кусочек сцены, всё остальное загораживала огромная люстра.

Нужно быть большим любителем оперы, чтобы не заскучать и получить удовольствие. Мы таковыми не оказались и заскучали. Костя был поэт, но не меломан. К тому же, как сказал сатирик, «у нас с собой было». Я помню томную Костину физиономию, когда на сцене, верней на том кусочке, который был виден с пятого яруса, сидят Баттерфляй и, чуть сзади, её служанка Судзуки и поют что-то заунывно-грустное. Так же томно и грустно Художник произносит: «На полу сидят две суки и одна из них Судзуки». Он думал, что отсюда, с пятого яруса, его голос не будет слышен внизу. Услышали!

Тоже стыдно, но меньше, чем за Динамо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.