Десятый день допроса

Десятый день допроса

Стоменов: – Как я отношусь к женскому полу? Хорошо отношусь, чего еще тут скрывать. А вот как девки меня любят – так это любо-дорого послушать! Нам, Борислав, как заповедано: желанья плотского не чурайся, женской ласки периодически вкушай всласть, а если на какую хранитель особо укажет – семя свое дай ей, чтоб, значит, потомство твое по свету шло. Глянется если баба какая особенно – с ней всю жизнь оставшуюся провесть можешь, но только с условием одним-единственным: не быть в союзе этом деток никогда. Так нам Никола заповедовал: «Семя Кривошеевское в третьем колене тогда только сильным сделается, когда дите, народившееся во втором или в первом, без отца своего будет с рождения своего». От чего так – не знаю я, Борислав, да только семя свое Кривошеевский или Никитовский сеет, но воспитывателем народившегося не становится, равно как и баба, – если в чреве своем от мужика какого-то нужного в чреве своем носит, то и по разрешению благополучному воспитывателем мужика этого делает и больше ребенка этого не видит никогда.

Ну а если баба из наших полюбовника найдет себе на веки вечные, а бабе нашенской такого найти, что тебе затылок почесать, трудов не составляет, она плечом поведет – да и повалится полюбовник этот в ноги ей... Так вот, и ей тогда деток не иметь никогда будет. Так Олюшка наша поживает – та, которую поминал я уже, как баб из других деревень изводила она... Живет с миленком своим в краях швейцарских, домик у них там ладный, живут вдвоем, мужик ентот надышаться на нее не может. Она его подмолодила Силою Магии втайне, хвори многие у него извела, ни слова об этом ему не сказав. Любит его она, сильно любит, Борислав... И знаешь, скажу я тебе что? Смерть-то ей раньше принять придется, да только и он за ней поутру на день следующий помрет. Вот и выходит сказочно – и жили долго и счастливо, и умерли в один день... И в царстве ином любить друг дружку будут вечность, так уж она для себя и для него выбор сделала...

У меня, Борислав, девять деток по миру этому ходят, восемь сынков и одна девка. Их я не видел никогда, но коли чего знать о них захочу – хранители всегда скажут все в подробностях. У Николы четыре сыночка будет – трое по Руси шастают, а один, значит, гражданином Америки является, с именем нерусским. Отчего так по-разному выходит – так это не нам решать, а хранителям нашим, а по страстям телесным – тут уж мы сами распорядителями будем... Слышал, Борислав, сказочку, где шапка-невидимка была? Так вот, у меня и у других, Кривошеевских, как будто эта шапка-невидимка имеется. Ты не хмылься, а до конца дослушай! (вероятно, следователь сгримасничал, я этого не заметил. – Дополнение К. Ракшиева). Мы ведь, Борислав, до людского внимания не особо охочие будем. Возьми соседев моих – жили рядом, а ничего они сказать-то обо мне не сказали, верно? Видеть они меня видят, да не замечают совсем. Мимо меня их взгляд проходит, словно интересу к персоне моей нет у них ни на грош, словно и нет меня там, где я стою... Вот это и есть шапка-невидимка, про которую объясняю я тебе. Никакая, конечно, не шапка это, а состояние духа особое, колдовское, магическое – чтоб, значит, от любопытства и любознательности человечьей хорониться, для глазу людского неприметным делаться. Во как, воодушевился ты, смотрю, никак пользу для наук шпиенских ваших почуял, ась? Только не о шапке этой речь я веду, а о том, что если время утех любовных настает. Если девка какая-нибудь интересна мне стала, то шапочку снять эту надобно, потому как не имеет к тебе интереса ни люд, ни зверь, если угодно, пока в настрое этом находишься. А как снял – тут и девку охомутал крепко-накрепко. По законам библейским выходит, что грехом великим прелюбодеяние является, а если по-нашему, то благость и Сила в этом выходят немалые, только правильно взять уметь это надобно. Никола так науку эту давал: коли не знаешь утех любовных, то познать должен непременно – с этого путь Мага начинается, Борислав, хотя и странным тебе это казаться может. Если баба целомудрие свое утеряла, а удовольствиев нету, то сладить так все надобно, чтобы пришло к ней это. Никола для этого и мази особые делал, и настои травные, и смеси трав сушеных, для костров предназначенных.

Мужика одним способом правил, если никак не способен был он по части этой выполнить, бессилием страдал, бабу холодную – другим. Непроста его наука была, Борислав, ой непроста. Велено было умение иметь самое совершенное – если для бабы, то, семя получив, ход ему давать или не давать на усмотрение свое. «Опосля, – говорит Никола, – хранители с вами будут и доподлинно скажут, надобно ли семени попавшему ход дать, аль не стоит, а пока сами кумекайте, нутро свое слушать умейте»... Если мужику науку давал, то семя брошенное учил по воле своей плодным или бесплодным сделать, а еще чтоб Сила была у него долгою и приходила повторно в самом быстром времени. Как учил, опосля расскажу, если охота будет. Так вот, когда баба охочею станет надежно, а мужик какой от слабостев своих избавление возьмет – так зачинать надобно потеху свальную в месяц два раза – на луну новую и на луну полную особенно. Деток, малых совсем, травкой опаивали сонной, да еще двух старух и мужика одного, хворого безнадежно, бессильного, а остальные все к полночи на поляне лесной располагалися. Никола сосуд с собой брал, где настой его, для дел этих надобный, был да черпак – чтоб пить, значит, а Ерофей, отец его, котомку захватывал, где травы сушеные для костра были. Питье свое Болтун-водой называл Никола, а травок этих смесь Шалунок кликалась. По приходу Никола костер большой раскладывал, а костер половинно собирался из свежих веток лиственных и хвойных и из суковин старых да высохших. Ерофей Болтун -водой всех опаивал, да и сам попивал изрядно. Разжигал Никола костер великий, а потом сидел подле него, да Шалунка время от времени подбрасывал, а в потехе нашенской участия не имел, потому как охрану строго держал от путника случайного да от зверья нежданного... (следователь ерзает на стуле).

А уж мы, Болтун-воды опившись, до утра тешились... Там, Борислав, сестру от брата никто не различал, равно как и дочь от отца своего… Все смешивались...

Следователь (останавливая жестом): – Говоришь складно, только больно уж скучным рассказ твой выглядит. Не воодушевляли тебя ночи эти, как я погляжу.

Стоменов (вздыхая): – Эх, Борислав, Борислав... До чего вы народ мелкий, как я погляжу. Тебе вот начальство твое оборот сделало пустяшный, а ты уж и за сердце хвататься, а по роду Кривошеевских что я, что другой кто-то сердчишко твое вырвет рукой голою – и свое лишний раз не дрогнется. Жизнь у нас степенная, равновесная: одно время приходит – и страстности предаешься великой, другое время настает – и удерж совершаешь, Силу большую обретаешь, а третье приходит – помощь кому-то делаешь, аль, напротив, недруга жизни лишаешь... Я, Борислав, удовольствие имел тогда, когда в потехах этих участвовал, а не теперь, когда про них сказываю, потому как страсть плотскую только плоть одна и содержит, а если ум плоть удовлетворить умеет – так и мертвою для страстности та плоть будет...