Двадцатый день допроса, понедельник 14 августа 1978 года

Двадцатый день допроса, понедельник 14 августа 1978 года

Стоменов: – Одним из самого важного будет, Сергей Дмитрич, даже не мир этот, но то воззрение, с каким ты на мир этот смотришь. Потому как мир един, а воззрениев этих неисчислимые количества будут. Когда тебе делают больно – ты начинаешь считать, что обустройство мира крайне несправедливо и жестоко – нет, не по отношению к тебе, а вообще, само по себе... А когда тебе ничего, то и миром окружающим удовлетворяешься. Но на земле происходящее не может быть таковым, как это ощущается тебе в минуту настоящую. Это – всего лишь чувствование твое в какую-то малую секунду, и оно не имеет к миру земному никакого правдоподобного отношения.

Послушай теперь меня, Дмитрич, – ты все еще ждешь, что ответ я тебе дам с объяснениями, пошто девчонку эту жизни лишил. Я чую, что ты меня слушаешь, я чую, что ты меня слышишь иногда, но только иногда, а то и реже будет. Что еще сказать, если сказано уже?.. Ни тебе, ни другим некоторым эта мысля покоя не дает – ведь мудер мужик, воистину мудер и говорит справно, но девку, девку-то зачем, а!? А ведь ведал я уже, Сергей Дмитрич... Слухай еще разок, коли не почуял. Не могем умереть мы смертию своею, вот так запросто, как человечишко обычный смерть заполучает. Время подходит, а смерти не предвидится: ни случай досадный жизнь не оборвет, ни хворь внезапная. Уходить во время наказанное надобно, а как уход сделать верный? Дак проводник тогда нужен в царство иное, в царство мертвое, в царство смертное. И если жизни человечишку какого лишишь с умыслом намеренным, особенно магическими средствами попользовавшись, – и станет душа умершего этого проводником тебе в Мертвое царство. Руку тебе протянет – да и с собой уведет покойно, неотвратимо. Девчуха эта для того жизни лишена была, потому как уход мне предстоит скорый, Николой наказанный да хранителями моими верными...

Следователь (глухо): – Значит, собрался все же помирать, Андрей Николаевич?

Стоменов: – Я про девку сказ веду. Али интерес потерял? Впрочем, понял иль не понял – дело твое, мне без интересности... Как говорю тебе – тысячи и тысячи мировоззрениев будет всяческих, и спор иметь за истинность свою – только зазря жизнь свою истратить, пустою ее сделать. Оттого и не переубеждаю я тебя ни в чем: хранитель сказывал – говори, вот я и разговор с тобой веду. Помнишь, что говорил: имею пряник, дак это справедливость, а не имею – тоже справедливость выходит. Убил девку я – от миру не убыло, а сохранил бы жизнь ее – дак в мире тоже не прибавится. Если это уразумеешь, Сергей Дмитрич, – остальное тоже вместишь в мере полной.

Следователь (после некоторой паузы): – Значит... бессмысленно все, да?

Стоменов: – Фу ты, ну ты! Заговорил чего, а... Жизнь проживи для тела и ума своего хорошую, славную, долгую да удовольственную, вот и выйдет – и на земле хорошо было, и в Царстве мертвых ладно. А там, в царстве этом, – равны все будут, ни чинов, ни богатств, ни наград не имеют – но муку или радость вечную каждый сам себе отмеряет еще прижизненно. Никакого тебе, Сергей Дмитрич, суда и сковород горючих – сам ты себе сковорода или сад райский выйдешь. Жизню свою посвятил если стремлениям к братству всеземному – то, к чему там, среди душ умерших, стремиться будешь, если равны там все будут без всяческого твоего участия? Аль коммунизму вашему? Аль сатане тайному, которого и глаз никогда не зрел? Тело, дух и Сила твои – вот отрады земные Великие, и нет ничего значительнее их на земле этой. Не для мира, Дмитрич, – но для тебя, только для тебя одного – и никого больше!.. Это не есть смысл по понятиям нашенским, Магов рода Кривошеевского, но по вашим, людским, – дело говорю – таков смысл и есть... А почему – не для мира, а для тебя единственно – дак, уразумел поди уже – нет миру от тебя ни радостев, ни горя. Живешь ты на свете белом добро али худо – ни звездам, что на небе светят, ни жуку, что в куче навозной копошится, ни белке, что по деревьям скачет, – без интересу существование твое. Упал в бессилье если подле дома мурашиного – вот им и отрада, обглод сделают тебя до последней белой косточки, а если просто рядом прошел – то и дела им нет. Вот и наука вся, Сергей Дмитрич. Тело свое вожделением страстным ублажай, питайся справно и правильно, храм тела твоего береги, сигарок не ведай и лекарствов, которые разума лишают. Силу имей надежную, верную, стержень внутренний крепкий – тогда и суетное многое сгинет навечно, по-пустому печалиться не будешь почем зря... Говорить это Магу будущному я не должен – сам все постигнет в пути своем, но тебе, Дмитрич, уж не обижайся на старика, – не стать магом уже... Но Силу немалую приобресть сможешь, если вместишь и поймешь, – для того и ведаю.

Следователь: – Стать одиноким эгоистом?

Стоменов: – Ишь, словечко вымолвил... Сколько еще их знаешь? Тысячу? Десяток тысяч? Все-то у вас название имеет... Пошевелил я правой ногой – глядишь, уже и слово новое придумали. А рукой дрыгнул – еще словечко вышло. Скажу я тебе, Дмитрич, вещицу одну важную. Помнишь, про Степана я тебе ведал, который дедом истинному семени Кривошеевскому приходится? (следователь кивает головой). Так вот, уяснил для себя Степан мудрость одну, когда в концлагерях сидел немецких. Заборов много придумано, которые из слов одних сплетены, – того не делай, этого не трожь, не убей, не ходи, очень плохо и много еще других, – да только всего лишь один забор неодолимый взаправду существует. И знаешь, какой? Да та проволока с колючками, по которой электричество пропущено... Только она и есть забор истинный, а все остальное – слова пустые, и ничего более... Не думай, Сергей Дмитрич, что если ты слово особое для каждого явления в мире этом придумал, то и мир, значит, понял доподлинно. Детей интересует, почему звезды свет дают, вас же – как они называются, и если нет еще названиев у них, то придумать их надобно пренепременно. А то выдумали – коммуна, братство... У нас, Кривошеевских, с волками лесными уговор имелся – вы нас не трогаете, а мы вас. И никакого тебе братства и равенства...