ГЛАВА 2
ГЛАВА 2
Встреча с бывшим матадором могла стать для мальчика началом его пути. Но стала его концом. Во всяком случае, концом такого пути, каким его видел Рафи. Неизвестно, правда, была ли в том вина матадора, или случилось бы то же самое, и не пройди он тогда по тенистой роще с востока на запад и не выйди на поляну, где мальчик оттачивал веронику.
Что было бы, если бы?.. Вопрос, живущий среди людей столько же, сколько существует сам человек, И даже глупец понимает, что задавать его себе абсолютно бессмысленно. Не нужно. Ни к чему не приведет это гадание на костях прошлого. Но был ли в истории земли хоть один человек, который ни разу бы не подумал: «А что было бы, если бы?..»
Одно слово может разрушить храм мечты. И вовсе не потому, что его фундамент оказался недостаточно прочным. И не потому, что мастер плохо приготовил раствор, скрепляющий камни… Одно слово едва заметно пошатнуло веру. И она постепенно, камень за камнем, обрушила храм, чтобы не видеть в нем отражения своей небезупречности. Так бывает. Для страсти гибельны любые сомнения. День за днем, год за годом они выхолащивают ее. Превращают в пустую маску из папье-маше, которую человек носит не столько по привычке, сколько из-за желания «сохранить лицо», придать прожитым годам хоть какой-то смысл. Хотя бы для самого себя…
Когда —бывший матадор скрылся среди деревьев, Рафи едва не побежал за ним. уходил его друг, первый за все годы, проведенные в доме дяди. Уходил его учитель, подаривший… Нет, не подаривший надежду, но позволивший ей зародиться. Уходила его мечта… Мальчик рванулся было вперед, но, пробежав несколько шагов, остановился.
И опять неизвестно, что было бы, догони он матадора Может быть тот, поддавшись зову сердца, а не голосу разума, изменил бы свое решение. И взял бы мальчика с собой в свое путешествие без цели, без направления, без надежды и без конца. Взял не для того, чтобы заботиться о нем, и не для того, чтобы учить своему ремеслу, а лишь затем, чтобы придать своему существованию смысл, которого его лишил рог быка однажды жарким летним днем…
А может быть, и не стали бы они попутчиками. Но нашлись бы у матадора, да и у мальчика нужные слова, которые смогли бы оставить в их сердцах покой и светлую надежду, а не горечь недосказанности.
Но Рафи замер на краю поляны, комкая в руках рубаху-мулету. Замер, не в силах сделать ни шагу. Один раз мелькнула среди деревьев стройная фигуpa бывшего матадора. И в этот миг мальчик почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Словно лопнула туго натянутая струна. В груди вдруг стало горячо-горячо. Но это длилось всего несколько мгновений. А потом на смену жару пришла леденящая пустота…
Рафи медленно опустился на землю и прислонился голой спиной к шершавому стволу дерева. Послеполуденное солнце просвечивало сквозь листву. Пятнышко света упало на смуглую руку мальчика. Он сидел и бездумно следил за тем, как оно, постепенно меняя очертания, лениво переползает с руки на потрепанные штаны, а оттуда — на сочную траву.
Разошлись два пути. Соединись они, слейся воедино, как сливаются многочисленные ручейки в полноводную реку, — и, может быть, жизни тех, кто идет по ним, изменились бы до неузнаваемости. Но две одинокие линии пересеклись в одной крошечной точке по прихоти неведомых и непостижимых сил и разошлись в разные стороны, так и не изменив ни своего направления, ни своей сути.
Теперь они с каждой минутой расходились все дальше и дальше в стороны. Неуклонно и неудержимо, как лавина, бегущая с гор. И Рафи каждой клеточкой своего худого смуглого тела чувствовал это отдаление. Но ничего не мог с ним поделать.
Что мешало ему догнать друга? Не гордость, хотя и она тоже заставила его остановиться. Пускай он и был простым деревенским мальчишкой, но упрашивать кого-либо считал делом недостойным. Из-за чего частенько оказывался голоден или даже бит. Но все же не гордость остановила его. Было что-то более важное — непреодолимое и не объяснимое до конца чувство собственной ненужности там. Что-то подсказывало мальчику: какие бы слова он ни нашел, как бы ни умолял, ему придется идти своей дорогой. Ему нет места рядом с матадором. Верным было это чувство или нет, Рафи, разумеется, не знал. Но он подчинился ему. Подчинился беспрекословно и обреченно, как подчиняется самоубийственному приказу командира смертельно уставший на поле боя солдат. Я сделаю так, а там будь что будет…
Мальчик долго сидел на краю поляны. Лишь когда под сенью деревьев начали сгущаться сумерки и со стороны реки потянуло прохладой, он поднялся, натянул рубаху и поплелся домой. Он не знал, что будет делать дальше. Думать об этом не хотелось. Разочарование было слишком сильным. Оно повергло его в оцепенение, похоронив под собой и мысли, и вопросы, и надежды.
Даже когда разъяренный дядя набросился на него, потрясая кулаками, мальчик остался безучастным. Что мог ему сделать дядя? Избить? Лишить ужина? Но ведь это ничто по сравнению с тем, что он пережил сегодня в роще. Поэтому он не сказал, ни слова в свое оправдание, молча перенес короткую, но жестокую расправу и, так же отрешенно глядя перед собой, отправился спать в свой сарайчик.
Он долго ворочался на жесткой подстилке, пытаясь уснуть. Но сон не шел. Мальчик лежал, ощущая сосущую пустоту внутри. Такого острого чувства одиночества и бессмысленности своего пребывания на этом свете он не чувствовал, даже когда умерла его мать. Далее когда некогда добрые родственники вдруг стали с ним обращаться как с домашней скотиной, а то и хуже — ту все-таки не били и не издевались над ней без всякого повода, лишь для того, чтобы потешиться.
Нет, он не заплакал. На слезы не было сил. Его словно выжали, как виноделы выжимают виноград, когда приходит сезон. Мальчика по имени Рафи больше не существовало. Осталась лишь пустая оболочка, которая могла двигаться и воспринимать окружающий мир, но не способная почувствовать ничего, кроме собственной пустоты. Если, конечно, пустота может ощущать саму себя…
Разумеется, сам Рафи не мог так думать. Подобные размышления не по зубам двенадцатилетнему деревенскому мальчишке. Он просто лежал, глядя в темноту и слушая звуки, которые доносились из находящегося за стеной хлева. Тяжелые шумные вздохи скотины, шуршание сена, мышиную возню, какие-то постукивания и шорохи, которые он не мог определить… Он уловил запахи навоза, прелой соломы, овечьей шерсти, сонной реки и дремлющих луговых цветов. Рафи с удивлением обнаружил, как много запахов и звуков его окружает. Вернее, окружало всегда, просто он никогда не обращал на это внимания. Он был слишком занят своими мыслями и мечтами. Он чувствовал лишь запах блестевшей от крови бычьей шкуры. Он слышал только рев толпы, приветствовавшей его estocada[11].
Это был его мир. Мир, который жил по тем законам, которые придумал сам Рафи. Мир, который принадлежал ему одному. Мир, в который он вплывал, врывался, прокрадывался, едва заходило солнце. Этого мира было вполне достаточно для того, чтобы чувствовать себя счастливым. Реальность же лежала где-то за пределами его осознания.
И вот сегодня, когда тот невообразимо далекий вымышленный мир оказался закрыт для него, мальчик едва ли не впервые столкнулся лицом к лицу с миром настоящим. Он впитывал в себя запахи и звуки ночи, как губка, стараясь не пропустить ни одной составляющей этого кусочка бытия и ежеминутно открывая для себя что-то той.
Понемногу гнетущее чувство пустоты отступило.
У детства гораздо больше причин для печали и страхов. Но у него есть и то, что помогает справляться со всем этим грузом, — умение быстро забывать, которое со временем безвозвратно уходит.
Это новое, свежее, волнующее чувство первооткрывателя, ступившего на незнакомую, но пре красную землю, настолько захватило мальчика, что разочарования прошедшего дня растаяли, как тает в утреннем тумане уходящая в море рыбацкая лодка. Сначала скрывается верхушка мачты, потом постепенно растворяется в белом мареве косой, не один раз заштопанный парус и, наконец, исчезает сама лодка, напоминая миру о своем существовании лишь скрипом весел в уключинах.
Он так и уснул, продолжая вбирать в себя всеми органами чувств эту знакомо-незнакомую ночь. И даже во сне он продолжал удивляться тому, как много не замечал раньше.
Проснулся он задолго до рассвета. С тем самым ощущением потери, с которым ложился спать и которое, как ему казалось, исчезло навсегда, когда он слушал ночь. Но наутро оно пришло снова… Правда, сейчас это чувство было не таким болезненно острым, как вчера. За ночь оно притупилось, смягчилось, расползлось, как студенистая медуза, по всем закоулкам сердца, вытеснив все остальное.
Рафи поднялся, стараясь ни о чем не думать, и занялся своими обычными делами. Мальчик чувствовал, что, начни он задумываться о том, что произошло вчера, и о том, что ему делать дальше, сил у него хватит только на то, чтобы лечь и медленно умереть от жалости к себе. Поэтому едва лишь на краешке сознания мелькала тень мысли о бывшем матадоре и так скоро закончившемся учении, он одергивал себя и старался полностью сосредоточиться на том, что делал в эту минуту. Если это не помогало, Рафи начинал напевать какую-нибудь простую деревенскую песенку о бесстрашных матадорах, солнечном вине, жарких красавицах и прочих не сложных в общем-то вещах. Пускай он не всегда улавливал смысл этих песен — они помогали ему избежать тяжелых мыслей. И за это мальчик любил их сейчас особенно сильно.
Он работал, не зная усталости, боясь хоть на минуту остаться без дела. Даже дядя не находил, к чему придраться. Когда пришло время сиесты, Рафи забрался в свой сарай, лег на неудобную постель и закинул руки за голову. Весь день он боялся этого момента, когда весь городок затихнет, погруженный в знойный послеполуденный сон. Работать будет невозможно, и ему придется остаться наедине с собой. Со своей горечью, сомнениями и сожалениями.
Он лежал и смотрел в потолок, на пробивающиеся сквозь щели лучики света, на пылинки, вьющиеся в них, на свисающие с балок вожжи, хомуты, уздечки и думал о том, что, скорее всего, этот маленький невзрачный мирок останется с ним навсегда.
Больше всего ему хотелось сейчас поделиться с кем-нибудь своей печалью, сомнениями и мечтой. Такое было с ним впервые. Раньше ему казалась кощунственной сама мысль о том, что кто-то узнает о его желании быть матадором. Эта цель была ведома только ему и принадлежала только ему. И не могло быть иначе. Он жил один в своем мире и не собирался никому открывать дверцу в него. Но теперь… Теперь он не задумываясь отдал бы десять лет жизни только за то, чтобы кто-нибудь выслушал его. Просто выслушал. Не нужно никаких советов. Не нужно помощи. Лишь понимание.
Но кому рассказать о своем разочаровании? Кто будет слушать жалобы двенадцатилетнего мальчика? И уж тем более, кто воспримет их всерьез? Матадор был первым взрослым человеком, который говорил с Рафи на равных. Первым и единственным. Кому какое дело до бед сироты? Да никто даже не услышит его голос.
Рафи стиснул зубы, чтобы не заплакать. Одиночество особенно остро чувствуешь, когда кто-то только что ушел из твоей жизни, захлопнув навсегда за собой дверь. До встречи с матадором ему было куда проще. Он сам выстроил толстую стену между собой и всем миром. Добровольно принял свое одиночество, которое ему предложил мир. Он радовался этому маленькому уютному оазису, в который мог сбежать в любой момент, в котором было хорошо и спокойно. Но он сделал ошибку. Впустил туда другого человека, И его цветущий мирок превратился в выжженную пустыню. А стена стала еще прочнее.
Когда ты один, крошечная неуверенность разрастается до размеров кафедрального собора. Когда ты один, озерцо грусти превращается в океан печали. Мальчик Рафи понял это жарким летним днем в самый разгар сиесты, в то время как городок в устье реки дремал, отрешившись от всех дел, забот и волнений.
После сиесты, когда пришла пора зарабатывать в поте лица хлеб насущный, глухая тоска не покинула сердце мальчика. Как ни старался он отделаться от грустных мыслей, они бежали за ним, как прилипчивая собачонка, ни на минуту не оставляя его одного. Так прошел остаток дня.
Наступила ночь. Рафи опять лежал на своей постели, вслушиваясь в темноту. Но вчерашнее чувство наполненности окружающего мира не приходило. Пустота была внутри и пустота была снаружи. Даже спасительный черный омут сна не спешил принять мальчика в свои объятия.
Рафи долго ворочался с боку на бок, потом, поняв, что уснуть не получится, сел и обхватил колени руками. Нужно было что-то делать. Как можно быстрее. Иначе эта тоска высосет все силы, и его не хватит ни на что, кроме жалости к себе и бессмысленного сетования на судьбу. Он до конца своих дней останется бедным крестьянином, жизнь которого будет всего лишь медленным умиранием, лишенным всякого смысла. Со временем он превратится в подобие своего дяди, который озабочен только урожаем и здоровьем своей скотины и не видит больше ничего. У него будут такие же потухший и злой взгляд, тяжелая грузная походка, словно на плечи взвалили непосильное бремя мелочных забот, и морщины, прорезавшиеся от бесконечной усталости от жизни и от самого себя.
Мальчику стало страшно. Это не был бодрящий, искрящийся страх перед схваткой, не глупый и оттого немного смешной и стыдный страх перед темнотой и не призрачная боязнь неизвестности… Это был парализующий липкий ужас, словно он взглянул в зеркало и увидел там отражение не двенадцатилетнего мальчика, а безобразного дряхлого старика.
Чтобы сбросить наваждение, Рафи поднялся и принялся вышагивать по сарайчику взад и вперед, приводя в порядок мысли. Что он мог сделать? Ответ был простым — уходить отсюда. Прямо сейчас, не медля ни минуты. Но уходить придется в неизвестность. Не имея ни денег, ни даже еды на первое время… Далеко ли он сможет уйти? Даже если дядя не бросится его искать — жаль терять бесплатного работника, когда на носу сбор урожая, — едва ли он сможет дойти до ближайшего города. Просто не хватит сил. О том, чтобы попрошайничать, не могло быть и речи. Как он будет вспоминать об этом, когда станет известным матадором? Подрядиться к кому-нибудь в подмастерья, чтобы заработать денег на поиски Мигеля или на обучение в школе матадоров, которая, как он слышал, появилась в столице? Он умеет многое и сможет быстро научиться всему… Работать ему не привыкать. Но захочет ли кто-нибудь брать на работу незнакомого мальчика, сбежавшего из дома? И сколько месяцев, а то и лет придется провести на одном месте, чтобы заработать достаточно денег? За это время Мигель уйдет на другой конец света… Да и захочет ли он взять его с собой? Ведь один раз он уже отказал. С чего бы ему менять свое решение?
Мысли мальчика лихорадочно метались, перескакивая с одного на другое. И как только находился ответ на один вопрос, тут же вставал десяток-другой вопросов, на которые тоже нужно было отвечать. Рафи почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Все напрасно,.. Решимость хороша, когда есть хоть какой-то выход. А когда его нет, можно со всей отпущенной тебе решимостью биться головой о каменную стену. Толку не будет никакого.
Он упал на подстилку лицом вниз и замер. Нет, пока он ничего не может сделать. Это совершенно ясно. Остается только ждать и надеяться, что это ожидание к чему-нибудь приведет. Но если собираешься ждать, нужно хотя бы знать, чего ты ждешь. Иначе запросто можешь не заметить знак, посланный судьбой. Значит, и это не выход. Любая остановка в пути — это шаг назад.
Что же остается? Неужели ничего?.. Рафи вдруг понял, что и до встречи с бывшим матадором у него не было никакого четкого плана. Он просто играл в интересную игру. У него была мечта, с которой легче переносились невзгоды, обычно выпадающие на долю тех, кто одинок и беззащитен. Но он не задумывался всерьез о том, как сможет достичь своей цели. Одинокие тренировки в роще — это хорошо. Но к чему они могли привести? Все равно арена оставалась невообразимо далекой для него. И каждый новый день, каждый новый взмах рубашки-мулеты не приближали к ней ни на волос. Всего лишь игра маленького мальчика. В такие же игры играли его сверстники. Кто-то был капитаном фрегата, кто-то — знаменитым полководцем… Чего стоили эти игры? Пройдет десяток-другой лет, и «капитан» будет выделывать шкуры и радоваться каждому удачному заказу, так ни разу и не увидев моря, а «полководец» будет подковывать лошадей и чинить телеги, и под началом у него будут два бестолковых подмастерья, а не закаленные в боях и походах гвардейские полки.
То же должно было произойти с Рафи. Его мечта должна была закончиться вместе с детством. К этому все шло. Только сейчас он понял это. Но встреча с Мигелем превратила увлекательную игру в нечто более серьезное. Теперь это была не пустая забава И размахивание рубашкой на залитой солнцем поляне больше не казалось мальчику необычайно важным и нужным делом. Он даже усмехнулся в темноте, вспомнив свои тренировки, ведущие в никуда. Как он был наивен! Если бы он относился к своей мечте хоть чуточку серьезнее, то не жил бы в вымышленном мире, где кусты, окружающие поляну, становятся трибунами, полными зрителей, шелест крон — бурными аплодисментами, а оборванный худой мальчик — самым известным матадором Испании.
Он был вырезанным из бумаги матадором. Вот что имел в виду Мигель, когда говорил о том, как важно принять настоящее решение. Наверное, потому он и не взял его с собой. Он знал, видел, что это всего лишь мальчишеские игры. Рафи ударил кулаком в стену. Вот в чем дело. Если бы он это осознал раньше, сейчас был бы учеником матадора. Настоящим учеником. А не бумажным героем с деревянной шпагой.
И в тот миг, когда он с беспощадной ясностью понял, что игра отличается от жизни не столько серьезностью происходящего, сколько серьезностью намерения повлиять на это происходящее, детство мальчика по имени Рафи кончилось.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.