Почему неразрушим языческий символизм?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Почему неразрушим языческий символизм?

Перевод – К. Леонов

Прошло несколько лет с тех пор, как профессор Макс Мюллер одержал решительную победу над двумя сильными партиями, которые отрицали возможность научного подхода к религиям, над теми, – говорит он, – для кого «религия кажется слишком священной темой для научного обращения с ней», и теми, для кого «она находится на одном уровне с алхимией и астрологией, то есть намного ниже сферы внимания человека науки».

Мы не обладаем столь дерзким и самонадеянным желанием говорить о тех областях, которые были столь хорошо изучены этим великим пионером свободного исследования. Но поскольку он достиг редкой привилегии толковать о христианской религии по крайней мере с той же степенью беспристрастности, какую проявляют европейцы в своем обращении с религиями других народов, то мы попросту воспользуемся нашими собственными правами. И это не будет нашей ошибкой, если мы не сможем избежать конфликта с глубоко укоренившимися предрассудками и убеждениями фанатичного сектантства, поскольку – мы не стремимся к нему. Мы лишь обязаны равным образом беспристрастно проанализировать и рассмотреть все вероисповедания. Мы не намерены, также, грубо и невежливо обходиться с тем, что профессор У. Уордсворт столь напыщенно величает «золотым зерном галилейского учения». В нашем непрестанном поиске истины, мы просто собираем любую возможную информацию, способную пролить свет на темные места и уголки различных верований человечества, и накопить столь много материала для сравнения, сколько сможем. Из гигантской груды языческих символов мы намерены выбрать для этой публикации лишь те, которые могут пролить свет, которого так не хватает нам. Желая познать все, и прежде всего – то, что кажется ближе всего присущим сердцу человека, и с чем он расстается наиболее неохотно – религию, мы по необходимости должны обратиться к символам, которые, как было обнаружено, по крайней мере отчасти являются ключами к каждой вере. Многие из них мы видим сегодня столь же живыми, как и во времена древности, и, несмотря на фанатичное преследование самой молодой из мировых религий, они перешли по большей мере в христианские убеждения.

Но их мы обсудим позже. Сегодня нашей целью является анализ того чувства, которое, переживая здравый смысл и рассудок, заставляет людей придерживаться так называемых «суеверий» давно исчезнувших поколений своих предков. В связи с этим символизмом древней языческой мысли может быть отчасти объяснен один любопытный психо-физиологический феномен. Мы часто полагаем, что степень гениальности, проявленной в литературных сочинениях самых известных романистов, главным образом зависит и пропорциональна интенсивности и заинтересованности, которую они испытывали во времена своего детства к детским историям, и было также замечено, что чем старее становится человек, тем больше он цепляется к событиям своего раннего детства и тем яснее, как кажется, он видит их. Часто до самого последнего часа нашей жизни мы храним в наших сердцах томительные воспоминания о героях и героинях, рассказ о деяниях которых поразил наше детское воображение. Мы можем забыть детали, и даже сами образы наших дорогих друзей, если мы разделены с ними долгие годы, могут стереться и исчезнуть; но память о несчастной принцессе, которой мы отдали все наши детские симпатии, и о ее злобном преследователе, горбатом колдуне, чей отвратительный, хмурый взгляд часто возникал в наших снах, – не сможет изгладиться никогда.

Было замечено, что в этом отношении массы необразованных людей ничем не отличаются от детей. Со своим пробужденным лишь наполовину разумом, они часто и в более преклонные годы остаются неосознающими пустоту фантазии. Все нелогическое в истории исчезает, остаются лишь извращенные образы и идеи, связанные с такими произвольными образами, и даже для большинства самых цивилизованных людей, эгинхардский Карл Великий никогда не будет столь же привлекательным, как Карл Магнус и его двенадцать легендарных лордов, какими они изображены в Каролингском цикле, и строгий образ этого героя должен будет оставить место для фантастической формы другого, как он описан народными бардами и в рыцарских романсах. В то время как поэтическая выдумка в своих пышных одеяниях, подобно «вороне в павлиньих перьях», находит везде жаждущую аудиторию, трезвая реальность остается нищей, и лучшее, что она может сделать, это позаботиться о себе сама.

То же самое и с народами и их древними верованиями. Большая часть античной мифологии была очернена, извращена и искажена нетерпимостью раннего христианства, однако, сколь бы мы не думали о том, что при этом могли исчезнуть все ее следы, все же, раз она запечатлелась в народном воображении, она никогда не сможет умереть. Ближайшие поколения новообращенных могли избегать веры своих предков, но те, которые последовали сразу же за ними, постепенно и бессознательно возвращались – если даже не к ней самой, то, по крайней мере, к некоторым из ее наиболее поразительных символов и представлений. К ним будут возвращаться поэты, помогая тем самым возрождать народное чувство. И целые народы, подобно старым людям, часто подвергаются влиянию этого томительного, неумирающего чувства любви – да, чувства благоговения и почитания того, чему они поклонялись и во что верили в начале своей жизни – хотя бы они проклинали это и смеялись над этим в последующей жизни. Некогда могущественные боги западных народов умерли, но впечатление от них все пребывает здесь, проникнув в самую кровь потомков тех, кто в течение долгих поколений постепенно создал их из своего собственного воображения, затем превратил их в живые и мыслящие существа, чтобы в конце концов закончить поклонением детям своих собственных фантазий.

Это наблюдение столь истинно, что мы можем проследить этот традиционный закон во всех современных областях расселения римско-католических, православных и протестантских народов, и едва ли обнаружим хотя бы одно исключение.

Греки во времена Перикла – те, кто эвгемеризировал весь пантеон богов и богинь, из которого олимпийский Юпитер и Афина Промахос были увековечены Фидием – не могли иметь никаких других потомков, кроме тех, кого они имеют в настоящем – эллинов, поклоняющихся деве и святому. Не кажется ли столь же естественным, что англосаксы и большая часть германцев сильно оторвались от этого поклонения римских католиков, если мы можем верить тому, что говорил Тацит об их предках 18 столетий тому назад, а именно, что «они верят, что недостойно величия богов заключать их внутри стен или изображать небесные существа подобными человеку; они освящают леса и рощи, подобно храмам; и они называют именами богов то таинственное Присутствие, которое они видят только в духе молитвенного созерцания».[578] Таким образом, мы можем убедиться, что форма поклонения более зависит от соответствующих особенностей характера народов, чем от их способностей к разумному пониманию, и что естественные симпатии и антипатии предков всегда будут в той или иной степени отражаться в последующих поколениях. Римляне расстались со своим Юпитером при том условии, что они будут поклоняться ему под маской св. Петра. И если они отреклись от Юпитера, отца богов, то это лишь для того, чтобы помочь ему переселиться с Олимпа в Эдем, вместе со своим именем – удлиненном при помощи масоретских огласовок, хотя и не настолько измененным, чтобы его было невозможно узнать вовсе. В самом деле, мы не видим теперь его рождающим Афину-Палладу во всех ее доспехах, но это потому, что для него был избран другой способ произведения потомства. Мы еще можем встретить его на различных окнах средневековых французских соборов… выступающим в папском одеянии и в полном церковном облачении, чтобы создать Еву из ребра спящего Адама, как это показал Дидрон. То же самое и с греческим Зевсом. Отказываясь сидеть во главе стола на пирах веселых древних богов, он отдыхает сегодня на облаках в окружении хора музицирующих юных херувимов. Способный при помощи неких непостижимых средств выйти за пределы безграничного и беспредельного пространства, Вечный вобрал его в шар, представляющий Вселенную, и сегодня мы видим Его на многочисленных иконах восточных и западных церквей, сидящим вне этого пространства, но держащим его в одной из Своих святых рук в виде шара.

Также и парфенонская Афина, дева-богиня, была разрушена руками иконоборца Лахара, который лишил ее золотого одеяния, весившего 50 талантов. Но там осталась Изида со своим сыном Гором, спящим на ее девственной груди, и вавилонская Милитта, идентичная с кипрской Венерой – «матерью милосердия и сострадания», примирительницей, – потому ее называли «Афродитой», смягчающей гнев Юпитера, та, кого древние афиняне прославляли под именем «Амарузия», или «Матерь милостивого одобрения и помощи», кто сидит подобно Милитте со своим божественным сыном младенцем Таммузом на руках. В свою очередь она освобождает место для Пречистой Девы, последней в этой династии. Она также пребывает вместе со своим сыном, одним из имен которого было Адонай, или Господь, как и Таммуза величали Адоном или Адонисом, и ей, подобно Митре, поклоняются как примирителю. В своем нынешнем одеянии из золота, серебра и драгоценных камней, современная Царица Небесная легко может с презрением и жалостью взирать на прежнюю античную Афину. Чем была эта бедная статуя со своими пластинками из золота и слоновой кости по сравнению с бриллиантами и рубинами, покрывающими итальянских мадонн и русских богоматерей, которые представляют собой мертвый капитал, достаточный для того, чтобы купить целое царство!

Таким образом, мы обнаруживаем вновь старый трюизм, что изменяются лишь имена и формы – идеи остаются теми же самыми, и что чем древнее вера, тем сильнее она тяготеет к остаткам своей молодости. Если то, что было сказано профессором Максом Мюллером, который заметил, что «если есть что-либо, что удалось с очевидностью прояснить сравнительным изучением религий, то это неизбежный упадок, которому подвержена любая религия», – что действительно верно вообще для всех религий, тогда как с другой стороны, ничего подобного ни в коем случае не может быть сказано о символизме. Первоначальная чистота веры может быть загрязнена, ее апостолы могут деградировать и запятнать ее недопустимыми примесями человеческого. Но ее символизм, как конкретное выражение некой ныне утраченной идеи ее основателя, будет жить всегда. Его значение может меняться, более того, может измениться даже его внешний вид. Но подобно древнему фениксу, он каждый раз будет восставать из своего пепла.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.