ГЛАВА ВТОРАЯ «ЕСТЬ ОДНА НЕЗАБЫВАЕМАЯ РОССИЯ»
ГЛАВА ВТОРАЯ
«ЕСТЬ ОДНА НЕЗАБЫВАЕМАЯ РОССИЯ»
1
"Россия не только государство. Она сверхгосударство, океан, стихия, которая еще не оформилась, не влегла в свои, предназначенные ей берега, не засверкала еще в отточенных и ограненных понятиях в своем своеобразии, как начинает в бриллианте сверкать сырой алмаз. Она вся еще в предчувствиях, в брожениях, в бесконечных желаниях и бесконечных органических возможностях.
Россия — это океан земель, размахнувшийся на целую шестую часть света и держащий в касаниях своих раскрытых крыльев Запад и Восток.
Россия — это семь синих морей; горы, увенчанные белыми льдами; Россия — меховая щетина бесконечных лугов, ветреных и цветущих.
Россия — это бесконечные снега, над которыми поют мертвые серебряные метели, но на которых так ярки платки русских женщин, снега, из-под которых нежными веснами выходят темные фиалки,синие подснежники.
Россия — страна развертывающегося индустриализма, нового невиданного на земле типа… Россия — страна неслыханных, богатейших сокровищ, которые до времени таятся в ее глухих недрах.
Россия — не единая раса, и в этом ее сила. Россия — это объединение рас, объединение народов, говорящих на ста сорока языках, это свободная соборность, единство в разности, полихромия, полифония…
…Россия — могучий хрустальный водопад, дугою вьющийся из бездны времени в бездну времен, не охваченный доселе морозом узкого опыта, сверкающий на солнце радугами сознания…
Россия грандиозна. Неповторяема. Россия — полярна. Россия — мессия новых времен".
Я цитирую письмо Рериха, помеченное 26 апреля 1935 года. Но вот закончен абзац, и выясняется, что этот каскад ошеломительных образов принадлежит не Рериху, а его адресату, писателю Всеволоду Никаноровичу Иванову.
«Не странно ли, что в письме к Вам выписываю Ваши же слова. Но слова эти так верны, так душевны, так красивы, что просто хочется в них еще раз пережить запечатленные в них образы».
Всеволод Никанорович работал над книгой о Рерихе. Первую главу будущей книги он послал художнику. Поэтический пролог замыкали следующие строки:
«И Рерих — связан с этой Россией. Связан рождением, молодостью, первыми осенениями, образованием, думами, писанием, пестротой своей русской и скандинавской крови. И особливо: связан с ней своим огромным искусством, ведущим к постижению России».
«Связан рождением, молодостью, первыми осенениями…»
Рерих родился в Петербурге в 1874 году. Летние дни мальчик проводит в имении отца. которое носит странное название «Извара». Скупая и торжественная красота русского Севера захватывает его воображение. Впоследствии в биографической повести «Пламя» он скажет устами главного героя: «Вообще помни о Севере. Если кто-нибудь тебе скажет, что Север мрачен и беден, то знай, что он Севера не знает. Ту радость, и бодрость, и силу, какую дает Север, вряд ли можно найти в других местах. Но подойди к Северу без предубеждения. Где найдешь такую синеву далей? Такое серебро вод? Такую звонкую медь полуночных восходов? Такое чудо северных сияний?»
Небо, которое почему-то в северном крае, как нигде, приближено к травам и деревьям, пробуждает в нем художника. Одно из самых сильных детских впечатлений — узорчатые облака, чье бесконечное движение рождает постоянно меняющиеся образы. Небесное творчество приковывает к себе взгляд, фантастические горы, странные животные, ладьи, плывущие под цветными золочеными парусами, белые кони с развевающимися волнистыми гривами, богатыри, поражающие копьями хвостатых драконов, — все это возникает, исчезает и вновь повторяется в радостном и щедром сочетании красок…
С детства Рерих воспитывается на лучших образцах русского реалистического искусства. В Академии художеств он попал в мастерскую Куинджи, замечательного художника и человека высокой нравственной чистоты. «Он-то понимал, — говорил о нем Рерих, — значение жизненной битвы, борьбы света со тьмою». До конца своих дней сохранил восгштанник благоговейную память о Куинджи. Он называл его Учителем с большой буквы. Учителем жизни.
В студенческие годы жизнь свела Рериха со Стасовым. Вряд ли это можно считать случайностью. К знаменитому русскому критику тянулось все подлинно национальное, демократическое, новаторское. С каким темпераментом, с какой страстной убежденностью отстаивал Стасов то, что было так близко юному художнику, — независимость русского искуссгва. «Отчего русское искусство, как русская литература, во многом опередило мир? Оттого, что оно храбро и дерзко! У них там нет ни одною Гоголя, ни одного Островского, ни одного Льва Толстого! У нас одних только есть непочтительность к старому, а отсюда являются и самостоятельность и оригинальность настоящие. Петр Великий — какой он ни был зверь и монгол, а был настоящий русский, наплевал на все традиции, на все предания, на всю школу. В этой русской храбрости — главный русский характер».
Конечно, в атмосфере полемики и споров, которая всегда бурлила вокруг неукротимого критика, высказывались и крайние мнения, рождались парадоксы. Но обвинения в адрес Стасова — а его обвиняли в узости и национальной ограниченности — Рерих считал абсурдными. Цитируя слова Стасова: «Всякий народ должен иметь свое собственное национальное искусство, а не плестись в хвосте других, по проторенным колеям по чьей-либо указке», художник говорит: «В этих словах вовсе не было осуждения иноземного творчества. Для этого Стасов был достаточно культурный человек; но, как чуткий критик, он понимал, что русская сущность будет оценена тем глубже, если она выявится в своих прекрасных образах».
Самобытность дарования Рериха проявилась рано. В качестве дипломной работы он представляет в Академию художеств полотно, написанное на сюжет древнерусской истории: «Гонец». Гонец в ладье спешит к отдаленному поселению с важною вестью о том, что восстал род на род. Картина стала настоящей сенсацией. Она поражала точностью психологического видения времени, тревожным напряжением красок. Тут же, на конкурсной выставке Академии художеств, она была приобретена для своей галереи П. М. Третьяковым.
В дела своего молодого друга властно вторгается Стасов. Он зовет его в гости к Толстому.
— Что мне все ваши академические дипломы и отличия? — гремит его голос. — Вот пусть сам великий писатель земли русской произведет в художники. Вот это будет признание. Да и «Гонца» вашего никто не оценит, как Толстой. Он-то сразу поймет, с какой такой вестью спешит ваш «Гонец».
2
До самых мельчайших подробностей запомнилась поездка. Москва. Тихий Хамовнический переулок. Дом, пронизанный ароматом яблок, запахом старых красок и книг, напоминал деревенскую усадьбу. Гостей встретила Софья Андреевна. По праву старого знакомого Стасов завязал оживленную беседу. Толстой вышел несколько позже. Он был в светлой блузе, той самой, которая обрела всемирную известность. Прозванная «толстовкой», она входила в моду.
Разумеется, цепкий профессиональный взгляд художника сразу схватил внешние черты облика писателя. Он отмечает «характерный жест его рук, засунутых за пояс, так хорошо уловленный на портрете Репина». Но Рериха интересует то главное, то внутреннее, что дарует такую притягательную силу всему облику Толстого. Он пытается понять это главное.
«Только в больших людях может сочетаться такая простота и в то же время несказуемая значительность. Я бы сказал — величие, но такое слово не полюбилось бы самому Толстому, и он, вероятно, оборвал бы его каким-либо суровым замечанием. Но против простоты он не воспротивился бы. Только огромный мыслительский и писательский талант и необычайно расширенное сознание могут создать ту убедительность, которая выражалась во всей фигуре, в жестах и словах Толстого. Говорили, что лицо у него было простое. Это неправда, у него было именно значительное русское лицо. Такие лица мне приходилось встречать у старых мудрых крестьян, у староверов, живших далеко от городов. Черты Толстого могли казаться суровыми. Но в них не было напряжения и само воодушевление его, при некоторых темах разговора, не было возбуждением, но, наоборот, выявлением мощной спокойной силы. Индии ведомы такие лица».
Наконец разговор перешел к картине Рериха. Художник привез ее фотокопию. Много слышал отзывов Рерих. Восхищались неожиданным свечением красок. Молодого художника объявляли родоначальником исторического пейзажа. Но Толстой подошел к картине с необычной стороны. Он увидел в ней и в художнике то, чего не увидели другие. Он действительно понял, с какой вестью спешит «Гонец».
— Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? — сказал Толстой. — Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше — жизнь все равно снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет.
Эти слова уйдут в самую глубину сердца. Спустя много лет, когда Рерих будет всемирно признанным мастером, они воскреснут в его письме к молодому художнику:
«Будьте проще и любите природу. Проще, проще! Вы творите не потому, что „нужда заставила“. Поете, как вольная птица, не можете не петь. Помните, жаворонок над полями весною! Звенит в высоте! Рулите выше!»
А Толстой между тем полностью завладел беседой. Впоследствии, вновь и вновь переживая эту встречу, Рерих поймет, что писатель неспроста так много и так подчеркнуто говорил о народном искусстве, о необходимости народного просвещения. Он как будто хотел направить в определенную сторону его творческий поиск, устремить его внимание в сторону народа. «Умейте поболеть с ним», — скажет Толстой, и это станет для художника великим напутствием.
Не однажды еще обратится Рерих к воспоминаниям о Толстом. В долине Кулу, в предгорье Гималаев, напишутся слова: «Священная мысль о прекрасной стране жила в сердце Толстого, когда он шел за сохою, как истинный Микула Селянинович древнерусского эпоса, и когда он, подобно Бёме, тачал сапоги и вообще искал прикоснуться ко всем фазам труда. Без устали разбрасывал этот сеятель жизненные зерна, и они крепко легли в сознание русского народа».
Образ Толстого так дорог Рериху, что сама мысль о нем, подкрепленная живым воображением художника, на мгновение преображает весь окружающий мир.
«И сейчас записываю эти давние воспоминания, а перед окном от самой земли и до самого неба — через все пурпуровые и снеговые Гималаи засияла всеми созвучиями давно небывалая радуга. От самой земли и до самого неба!»
3
У искусствоведов бытует разделение творчества Рериха на два периода; «русский» и «индийский». Конечно, такое разделение имеет свое основание. Его диктует сама биография художника. И все же оно приблизительно и условно. В «русский» период он неоднократно обращается к индийским сюжетам, а на склоне лет, в разгар увлеченной работы над гималайской серией, пишет знаменитые картины на русские темы; «Сергий-строитель», «Святогор», «Настасья Микулична», «Богатыри просыпаются». Точнее существо дела выразил сам художник, когда внес в записную книжку знаменательные слова: «Повсюду сочетались две темы — Русь и Гималаи».
Никогда для Рериха не стоял вопрос в такой плоскости: Россия или Индия? Он решал эту проблему иначе: Россия и Индия, ибо вся его жизнь была подчинена стремлению найти общие корни двух великих народов.
Свое творчество художник считал неотъемлемой частью русской культуры. Статьи Рериха по справедливости зовут «духовными воззваниями». По-иному их и не назовешь: такой призыв к немедленному действию в них звучит! В одном из «воззваний», написанном, кстати, в «индийский» период, в 1935 году, художник вдохновенно формулирует свою творческую программу:
«И в пустынных просторах, и в пустынной тесноте города, и в песчаной буре, и в наводнении, и в грозе, и молнии будем держать на сердце мысль, подлежащую осуществлению, — о летописи русского искусства, о летописи русской культуры, в образах всенародных, прекрасных и достоверных».
Так называемый «русский» период (если уж принять для удобства схему, предложенную искусствоведами) — особая глава творческой биографии Рериха. Здесь исток всех истоков, начало всех начал художника.
Но постоянная устремленность Рериха к сокровенным глубинам национального искусства вовсе не означала узости и замкнутости его творческого поиска. Мировая живопись в лучших своих образцах питает воображение художника. Несколько лет он живет в Париже. Учится технике рисунка у французского художника Кор-мона. С увлечением изучает картины Пювиса де Шаванна, этого волшебника «скудной, как бы затертой, сдержанной краски, что делает его живопись похожей на гравюры». Оголтелый национализм, дешевая фанаберия спекулянтов идеи претят Рериху. «Оставим зипуны и мурмолки. Кроме балагана, кроме привязанных бород и переодеваний, вспомним, была ли красота в той жизни, которая протекала именно по нашим территориям. Нам есть что вспомнить ценное в глазах всего мира».
Стремясь раскрыть красоту русской истории для современников, Рерих становится археологом. Его раскопки северных курганов предметно воскрешали давно прошедшую эпоху: «Колеблется седой вековой туман; с каждым взмахом лопаты, с каждым ударом лома раскрывается перед вами заманчивое тридесятое царство; шире и богаче развертываются чудесные картины».
Рерих первым обратил внимание на работу наших древних иконописцев. Он первым заговорил о великом культурном и эстетическом значении их труда. Он первым осмелился (именно осмелился) взглянуть на иконы со стороны чистейшей красоты. Отбросив предубеждение, он рассмотрел в иконах и стенописях не грубые, неумелые изображения, а великое декоративное чутье, овладевавшее даже огромными плоскостями.
Сейчас, когда, по выражению Рериха, весь мир склонился перед русской иконой, это кажется азбучной истиной. Но в начале XX века это было неслыханной дерзостью. На уровне курьеза воспринимались предсказания художника: «Даже самые слепые, даже самые тупые скоро поймут великое значение наших примитивов, значение русской иконописи. Поймут и завопят и заахают… Скоро кончится „археологическое“ отношение к историческому и народному творчеству и пышнее расцветет культура искусства».
Обстановка того времени не благоприятствовала начинанию Рериха. Сокровища народного гения были в постыдном и преступном небрежении.
Когда в Индии в 1939 году художник узнал, что Новгород объявлен городом-музеем, он сказал: «А ведь в прошедшем это было бы совсем невозможно, ибо чудесный Ростовский кремль с храмами и палатами был назначен к продаже с торгов. Только самоотверженное вмешательство ростовских граждан спасло русский народ от неслыханного вандализма».
Выступления Рериха в защиту русской иконы вызвали целый переполох. Борьбу пришлось вести сразу на нескольких фронтах. Художники и эстетствующие критики, ориентирующиеся на Запад, видели в иконах серые неуклюжие примитивы. Явно имея в виду «версальского рапсода» Бенуа, с которым Рериха некогда формально объединял «Мир искусства», художник вспоминает: «Когда мы говорили о российских сокровищах, то нам не верили и надменно улыбались, предлагая лучше отправиться в Версаль. Мы никогда не опорочивали иностранных достижений, ибо иначе мы впали бы в шовинизм. Но ради справедливости мы не уставали указывать на великое значение всех ценностей российских».
Были и другие противники, еще более непримиримые, — церковники и официальные охранители традиций. «Омоложение» русской иконы, затеянное Рерихом, они считали кощунством и подрывом незыблемых устоев.
«Любопытно, кто первый направил палеховцев и мстерцев в область былинной иллюстрации? — спрашивал Рерих в том же 1939 году. — Счастлива была мысль использовать народное дарование в этой области. Помню, как на нашем веку этих даровитых мастеров честили „богомазами“. Впрочем, тогда ухитрялись порочить многие народные достояния. Доставалось немало за любовь к народному художеству. Правилен был путь наш. Не пришлось с него сворачивать».
«Омоложение» Рерихом русской иконы обозначило новый рубеж в отношении к культуре нашего прошлого. Взглядам людей открылся неведомый доныне мир, спрятанный в глубине веков. Впечатление было ошеломляющим. Современник Рериха искусствовед Яремич пишет: «Впервые мы услыхали не сухое, отдающее затхлостью мнение археолога о предметах святых и дорогих, а живой голос художника, уяснившего нам подлинное значение старых городов и городищ, древних церковных росписей, и вдруг воскрес живой смысл памятников отдаленных веков. Воистину воскрес, потому что Рерих первый подчеркнул художественную сторону красот древнерусского искусства… И вдруг наше искусство, остававшееся так долго под спудом, озаряется солнечным светом… Отсюда вытекает естественный вывод о громадном значении для нашего существования труда наших предков. Не уныние, не меланхолию, не укор вызывает деятельность прошедших поколений, наоборот, она влечет к ликованию и радости».
Чисто стилизаторские тенденции чужды духу художника. Прошлое не самоцель, утверждает он всей своей деятельностью. «Когда зовем изучать прошлое, будем это делать лишь ради будущего… Когда указываем беречь культурные сокровища, будем это делать не ради старости, но ради молодости».
Автор монографии о художнике Е. И. Полякова, повторяя образное определение его творчества — «держава Рериха», пишет:
«Сердце этой державы — прекрасная Древняя Русь». С этим можно согласиться, но отбросив эпитет. Просто Русь. Древняя. Современная. Устремленная в завтра.
4
В начале века Рерих вырастает в крупнейшего художника России. В 1909 году он становится академиком. Одна за другой появляются картины Рериха. В них причудливо сочетаются современность и история, фантастика и реальность. Зрителей восхищает одухотворенность его полотен, их поэтическая пластичность и целостность. Краски звучали, царствовала «магия знака, линии и цвета».
Это был мир ощутимой реальности, но лишенный прямолинейной и грубой конкретности натурализма, мир, насыщенный глубокой символикой. В марте 1914 года художник завершает очередную серию картин. В этой серии — полотно с аллегорическим названием «Град обреченный». Огнедышащий дракон окружил телом своим город, наглухо закрыв все выходы из него.
«Короны». Три короля скрестили мечи, а с их голов снялись короны. Короны растворяются в синеве, превращаются в призрачные облака. Современники не раз вспомнят эту картину, особенно в конце Первой мировой войны, которая принесет крушение некогда могучим монархиям: российской, австро-венгерской и германской.
В 1915 году новые картины Рериха демонстрируются на выставке «Мира искусства». 12 февраля 1915 года выставку посетил Горький.
«Он очень хотел иметь мою картину, — рассказывает Рерих. — Из бывших тогда у меня он выбрал не реалистический пейзаж, но именно одну из так называемой „предвоенной“ серии — „Город осужденный“, именно такую, которая ответила бы прежде всего поэту».
Эта картина и дала повод Горькому назвать художника «величайшим интуитивистом современности».
У Рериха есть биографический очерк «Друлья». Перебирая в памяти людей, с которыми он был духовно связан, Рерих называет имена Горького и Леонида Андреева.
Общие дела и общие устремления рождали и общих врагов. Черносотенное «Новое время» публикует серию фельетонов небезызвестного Буренина, в которых он обрушился и на Горького, и на Рериха. «Мы, конечно, не обращали внимания на этот лай», — говорит Рерих.
Дружба великого писателя и великого художника сразу приобретает (да иначе и быть не могло) творческую окраску, Рерих придает исключительное значение участию Горького в его литературной работе.
«Дорогой Алексей Максимович! — пишет художник 4 ноября 1916 года. — Посылаю Вам корректуру. За все замечания Ваши буду искренне, признателен. Хорошо бы повидаться: в словах Ваших так много озона и глаза Ваши смотрят далеко. Глубокий привет мой Марии Федоровне. Сердечно Вам преданный Рерих». Свои стихи, ценя высокий поэтический вкус Горького, он в первую очередь показывает ему. Впоследствии, находясь за границей, выпуская в свет сборник статей и очерков «Пути благословения», он озабоченно пишет из Индии своему рабочему секретарю Шибаеву; «Пошлите два экземпляра книги (в русском новом правописании) Горькому в Берлин с приложенным письмом (адрес в издательстве Гржебина)».
В предреволюционные годы Рерих часто встречается с Горьким. Это были и частные беседы, и совместная работа в литературно-художественных организациях и общественных комитетах. «Многие ценные черты Горького выяснятся со временем», — говорил Рерих, вспоминая эти дни близкого общения с писателем. Он отмечает, что замечательные особенности характера Горького подчас совершенно не совпадали с его суровой наружностью. Как-то в одной из крупных литературных организаций тех лет решался специальный вопрос, вызвавший бурные разногласия. Рерих обратился к Горькому, дабы узнать его мнение. Тот улыбнулся в ответ;
— Да о чем тут рассуждать, вот лучше вы, как художник, почувствуйте, что и как надо. Да-да, именно почувствуйте, ведь вы интуитивист. Иногда поверх рассудка нужно хватать самою сущностью.
Рериха и Горького, помимо прочего, роднило одно качество: оба они были работники в подлинном смысле этого слова. Оба они не чурались (хотя, казалось бы, заботы о собственном творчестве должны были их поглотить целиком) обычных и суровых дел повседневности. Художник вспоминает: «Пришлось мне встретиться с Горьким и в деле издательства Сытина (Москва), и в издательстве „Нива“. Предполагались огромные литературные обобщения и просветительные программы. Нужно было видеть, как каждая условность и формальность коробили Горького, которому хотелось сразу превозмочь обычные формальные затруднения. Он мог строить в широких размеpax. Взять хотя бы выдвинутые им три мощных культурных построения. Имею в виду „Дом Всемирной литературы“, „Дом ученых“ и „Дом искусств“. Все три идеи показывают размах мысли Горького, стремившегося через все трудности найти слова вечные, слова просвещения и культуры. Нерасплесканной он пронес свою чашу служения человечеству».
Горькому, несомненно, импонировало в художнике умение ладить с людьми, привычка самому делать черновую работу. Не случайно, когда в весенние дни революционного 1917 года была создана Комиссия по делам искусств и председателем ее был назначен Горький, пост своего помощника он предложил Рериху.
Расстояния разделили двух мастеров культуры. Но то, что их соединяло, — их творчество, — было и над расстоянием, и над временем. В рассказе художницы В. М. Ходасевич о встрече с Горь-,ким всплывает имя Рериха: «В один из приездов в 1935 году в Горки в столовой я увидела развешанными на стенах восемь картин Н. Рериха. Они озарили довольно неуютную большую столовую и поражали (как всегда рериховские вещи) каким-то свечением красок. Эти картины в основном запомнились по цвету — золотисто-лимонному, оранжевому и багряному. Как мне сказали, Рерих был проездом через СССР из Гималаев в Америку и оставил эти вещи в Москве. Картины эти нравились Алексею Максимовичу».
Об этом факте Рерих узнал позднее (из письма Грабаря). «Вдвойне я… порадовался. Во-первых, Алексей Максимович высказывал мне много дружества и называл великим интуитивистом. Во-вторых, семь картин „Красного всадника“ — Гималайские, и я почуял, что в них Алексей Максимович тянулся к Востоку».
Имя Горького нередко возникает в статьях и выступлениях Рериха, в обстановке, подчас накаленной и враждебной. В Шанхае он читает эмигрантам лекции о русском искусстве и литературе. В ряду великих русских писателей он упоминает Горького. Гул негодования катится по залу. Рассказывая об этом случае, художник говорит, что это было человеконенавистническое рычание.
Но для Рериха имя Горького прочно и ярко утвердилось в пантеоне всемирной славы. В статью, посвященную памяти Горького, он включает близкие ему по духу слова Ромена Роллана об их общем великом друге:
«Горький был первым, высочайшим из мировых художников слова, расчищавшим пути для пролетарской революции, отдавшим ей свои силы; престиж своей славы и богатый жизненный опыт… Подобно Данте, Горький вышел из ада. Но он ушел оттуда не один. Он увел с собой, он спас своих товарищей по страданиям».
5
«Случалось так, что Горький, Андреев, Блок, Врубель и другие приходили вечерами поодиночке, и эти беседы бывали особенно содержательны. Никто не знал об этих беседах при опущенном зеленом абажуре. Они были нужны, иначе люди и не стремились бы к ним. Стоило кому-то войти, и ритм обмена нарушался, и торопились по домам. Жаль, что беседы во нощи нигде не были записаны. Столько бывало затронуто, чего ни в собраниях, ни в писаниях никогда не было отмечено».
Действительно, жаль, что не были зафиксированы эти «беседы во нощи». Даже по отдельным, отрывочным записям подчас воскресает такая яркая картина, с такими живыми подробностями, которые память, увы, не всегда сохраняет. Например, из коротенького очерка Рериха о Леониде Андрееве выясняется забавная сторона их общения. Оказывается, писатель Леонид Андреев говорил главным образом о своей живописи, а художник Николай Рерих — о своих литературных трудах. Обнаружив «такую необычную обратность суждения», собеседники от души смеялись над собой.
А Блок? «Помню, как он приходил ко мне за фронтисписом для его „Итальянских песен“, и мы говорили о той Италии, которая уже не существует, но сущность которой создала столько незабываемых пламенных вех». Тогда в журнале «Аполлон» готовились к печати «Итальянские стихи» Блока. Они были опубликованы в четвертом номере журнала за 1910 год вместе с рисунком Рериха, сделанным сухой кистью и тушью. За этим рисунком и пришел к художнику Блок.
Опираясь на стихи Блока и учитывая характер собеседников, можно с какой-то степенью достоверности судить о содержанииих разговора. Главная «незабываемая пламенная веха» — это, конечно, эпоха Возрождения. Для обоих она олицетворялась могучей фигурой Данте.
Лишь по ночам, склонясь к долинам,
Ведя векам грядущим счет,
Тень Данте с профилем орлиным
О новой жизни мне поет.
В «Итальянских стихах» Блока находит неожиданный отзвук знаменитая теория перевоплощения, корни которой уходят в древние философско-поэтические восточные учения, в те годы увлекавшие Рериха.
Слабеет жизни гул упорный.
Уходит вспять прилив забот.
И некий ветр сквозь бархат черный
О жизни будущей поет.
Очнусь ли я в другой отчизне,
Не в этой сумрачной стране?
И памятью об этой жизни
Вздохну ль когда-нибудь во сне?
Кто даст мне жизнь? Потомок дожа,
Купец, рыбак иль иерей
В грядущем мраке делит ложе
С грядущей матерью моей?
— Почему-то всегда случалось, — говорит Рерих, — что общения наши всегда бывали какими-то особенными.
На вопрос Рериха, почему он перестал посещать модное в интеллигентских кругах Петербурга религиозно-философское общество, Блок отвечал кратко: «Там говорят о Несказуемом». Впрочем, этот лаконичный ответ имел внушительное добавление: пьесу «Балаганчик», где поэт беспощадно развенчал претенциозные мистерии русских теософов.
Документов, где Блок говорит о Рерихе, сохранилось немного. Но они весомы и показательны. Вот телеграмма, присланная поэтом в юбилей Рериха в декабре 1915 года:
"Горячо поздравляю любимого мною сурового мастера.Александр Блок ".
Вот письмо "редактору журнала «Аполлон» Сергею Маковскому. Маковский просил у Блока на некоторое время рисунок Рериха к «Итальянским стихам» для нового воспроизведения в печати. Блок пишет:
«Многоуважаемый Сергей Константинович! Рисунок Н. К. Рериха вошел в мою жизнь, висит под стеклом у меня перед глазами, и мне было бы очень тяжело с ним расстаться даже на эти месяцы. Прошу Вас, не сетуйте на меня слишком за мой отказ, вызванный чувствами, мне кажется, Вам понятными. Искренне Вас уважающий Александр Блок».
Чтобы понять всю значимость такого отношения Блока, надо вспомнить, какою высокой и строгой мерой мерил он искусство. Артистка Театра Комиссаржевской Веригина (она участвовала в постановке «Балаганчика» Блока) рассказывает:
"Когда я по привычке делилась с поэтом впечатлениями от прочитанного талантливого произведения, он неизменно говорил:
— Да, но ведь это не имеет мирового значения".
Для Блока представляло ценность лишь то, что «имеет мировое значение».
Живопись Рериха и стихи Блока соприкасаются на самых жгучих точках современного им бытия. В озареньях и предчувствиях они прозревают наступление нового мира. Они не только предвосхищают его (это еще полдела, и другие предвосхищали его, да только впадали от этого в отчаянье), но и принимают грядущие события с твердой душою. Они приветствуют их.
«В пене океанских волн каждый неопытный мореход находит хаос и бесформенное нагромождение, — пишет Рерих, — но умудренный опытом ясно различает и законный ритм и твердый рисунок нарастания волны. Не то же ли самое и в пене смятения народов? Так же было бы недальновидно не различать гигантских волн эволюции».
В поэме Блока «Двенадцать» некий вития «говорит вполголоса»:
"— Предатели!
— Погибла Россия!"
Весь энергический строй и утверждающий пафос поэмы служат ответом насмерть перепуганному кликуше. Не погибла Россия! Погибла — «кондовая, избяная, толстозадая»! И как тут не вспомнить Рериха: «Поверх всяких России есть одна незабываемая Россия».
6
"К черным озерам ночью сходятся индийские женщины. Со свечами. Звонят в тонкие колокольчики. Вызывают из воды священных черепах. Их кормят. В ореховую скорлупу свечи вставляют. Пускают по озеру. Ищут судьбу. Гадают.
Живет в Индии красота.
Заманчив Великий Индийский путь".
Это написано Рерихом в 1913 году. Художник вынашивает планы научной экспедиции в глубины Азиатского континента. Гипотеза о единых корнях индийской и русской культур требовала основательных доказательств и подтверждений фактами. Рерих полагал, что изучение Индии даст соответствующий материал. Откладывать на долгий срок это изучение нельзя, ибо надо считаться с возможностью, что далекая от индийских традиций английская культура сотрет или обезличит многое из того, что нам близко.
Первая мировая война помешала планам художника. Поэт Рерих пишет в стихотворении «Послан»:
Не подходи сюда, мальчик.
Тут за углом играют большие,
кричат и бросают разные вещи,
Убить тебя могут легко.
Людей и зверей за игрою не трогай.
Свирепы игры больших,
на игру твою непохожи.
Это не то, что пастух деревянный
и кроткие овцы с наклеенной шерстью.
Подожди — игроки утомятся, —
кончатся игры людей,
и пройдешь туда, куда послан.
Война помешала планам, но не сорвала их окончательно. После долгой и тщательной подготовки в 1923 году начинается экспедиция Рериха по маршруту Великого Индийского пути. Ее целью было «проникнуть в таинственные области Азии, в тайны философии и культуры безмерного материка». Задачи ставились большие. Предполагалось изучить памятники древности, отметить следы великого переселения народов, собрать сведения о современном состоянии религии и обычаев в странах Азии. И конечно, намечались чисто художественные задачи.
Сложная по своему характеру экспедиция разбивалась на несколько этапов. Маршрут Великого Индийского пути Рериха пролег по территориям Монголии, Китая, Индии, Тибета. Проходил он и по азиатским областям Советского Союза. Завершающая стадия экспедиции готовилась в Монголии. Весной 1927 года, как только установилась караванная дорога, исследователи отправились в путь. В составе экспедиции — Рерих, его жена Елена Ивановна, правнучка фельдмаршала Кутузова, унаследовавшая героический дух своего предка, их сын — известный ученый-востоковед Юрий Николаевич Рерих. Северное нагорье Тибета. До столицы Тибета — Лхассы несколько переходов. И тут случилось непредвиденное.
20 сентября движение экспедиции останавливает вооруженный отряд тибетцев. Отобраны паспорта. Отобрано оружие. Район передвижения ограничен. Ни вперед, ни назад. Рерих и его спутники, по существу, на положении пленников.
Рерих шлет запросы в Лхассу. Он просит разрешить другой вариант движения экспедиции: минуя столицу Тибета, путешественники могут направиться в сторону индийского княжества Сикким. Тибетское правительство молчит.
Правда, спустя какое-то время оно не только разрешит, но и потребует, чтобы экспедиция повернула назад. Но уже началась зима. Идти в обратный путь по ненадежным горным тропам в такое время года значило обречь людей на неизбежную гибель. Путешественники остаются на месте.
Они очутились в условиях суровой зимы на высоте четырех с половиной тысяч метров. Без теплых палаток. Без теплого белья. А морозы ударили такие, что коньяк замерзал во флягах.
Рерих пишет письмо в Гангток — столицу Сиккима, единственный доступный им пункт цивилизованного мира, английскому политическому резиденту Бейли, с которым он встречался ранее. Затем тому же Бейли пишет Юрий Рерих. Письма остаются без ответа.
7
Что же случилось? Было ли трагическое положение экспедиции результатом бесчинства и самоуправства местных властей? Так полагал Рерих. Куда делись письма, направленные Бейли? Рерих думал, что они не достигли адресата. Но он ошибался.
В 1969 году советский журналист Митрохин, работая в национальном архиве в Дели, нашел эти письма. Он обнаружил их в папке, на которой стояло название «Дело Рерихов». Аккуратно подшитые, документы проливали свет на таинственные перипетии давних событий. Бумаги содержали сведения о полковнике Бейли, которого Рерих считал своим знакомым и к которому в трудную минуту он обратился за помощью.
Кто же такой Бейли? Это был крупный английский разведчик, умелый мастер диверсий и провокаций. Достаточно сказать, что в 1918 году его направляют в Ташкент для подготовки контрреволюционного мятежа. Оставаясь в тени, он организует покушения на советских дипломатических представителей, убирает со сцены видных деятелей национального и революционного движения Средней Азии. Есть данные, что он причастен к расстрелу 26 бакинских комиссаров. В 1920 году он еле-еле унес ноги из Туркестана, чудом избежав ареста. 1927 год застает Бейли в Сиккиме. Выполняя официальные функции британского политического представителя в княжестве, он является резидентом английской разведки.
Интеллидженс сервис давно уже обратила пристальное внимание на Рериха. По меньшей мере странным казалось его поведение, ибо он отказывался узаконить свое положение за рубежом, получив так называемый нансеновский паспорт (официальный «вид на жительство» русских эмигрантов в то время). Исключил он для себя и другую возможность: стать подданным другой страны. При его известности это не составило бы особого труда. Но Рерих продолжал считать себя гражданином страны, имя которой стало синонимом революции.
Далее. В декабре 1924 года, будучи проездом в Берлине, Рерих посетил советское полпредство и имел длительную беседу с советским представителем. Как явствует из ее записи, художник предложил предоставить в распоряжение Советского Союза все материалы, которые соберет его экспедиция. Он дал подробную информацию о положении дел в тибетском районе Азии, о методах проникновения англичан в Тибет, о расстановке политических сил в стране, о национально-освободительной борьбе народов Азии против чужеземцев. По просьбе художника его сообщение, записанное почти дословно, было направлено в Москву наркому иностранных дел Чичерину. Английская разведка не знала подробностей встречи, но настораживал сам факт посещения советского полпредства. За Рерихом устанавливают тайную слежку.
Выяснилось, что весной 1926 года он поддерживал тесную связь с сотрудниками советского консульства в синьцзяньском городе Урумчи. Художник участвует в подготовке памятника Ленину: он делает эскиз пьедестала.
Рерих оставил советскому консулу завещание: в случае его гибели все имущество экспедиции и картины переходят в собственность русского народа.
Было еще одно убедительное подтверждение политической «неблагонадежности» Рериха: книга «Община». Она вышла в Монголии на русском языке с указанием, что «весь доход поступает в распоряжение республиканского фонда помощи беспризорным детям». Имя автора отсутствовало на обложке книги. Одни считали ее автором Рериха, другие — его жену. Но английских разведчиков не интересовали такие тонкости. Их интересовал текст книги, так или иначе связанный с именами Рерихов, А он гласил следующее:
"Учитель Ленин знал ценность новых путей. Каждое слово его проповеди, каждый поступок его нес на себе печать незабываемой новизны. Это отличие создало зовущую мощь. Не подражатель, не толкователь, но мощный каменщик новых руд. Нужно принять за основание зов новизны.
Тирания и военный империализм уже в зарождении носят признаки разложения. Короли, конституции могут вызывать лишь улыбку сожаления. Все комедии парламентов могут служить лишь назиданием бренности жизни. Все псевдосоциалистические гримасы могут лишь внушить отвращение. Только сознание общины утверждает эволюцию биологического процесса.
Желающий посвятить себя истинному коммунизму действует в согласии с основами великой материи.
Почему на Востоке почитают Ленина? Именно за ясность построений и нелюбовь к условностям и за веру в детей, как символ движения человечества.
Трудно рушится домик ветхих предрассудков. Прежде всего запомним, что невозможно удержать роды созревшего плода. Оглянемся на страницы истории. Пришло время освобождения мысли, и запылали костры, но мысль потекла. Пришло время народоправства, и загремели расстрелы, но воспряли народы. Пришло время развития техники, ужаснулись стародумы, но двинулись машины, пульсируя с темпом эволюции. Теперь пришло время осознания психической энергии. Все инквизиторы, реакционеры, стародумы и невежды могут ужасаться, но возможность новых достижений человечества созрела во всех неисчислимых возможностях мощи. Инквизиторы и реакционеры могут строить тюрьмы и сумасшедшие дома, которые пригодятся для них же, в виде рабочих колоний. По созревшую ступень эволюции отодвинуть нельзя".
И наконец, — самое главное — британской разведке стала известна поездка Рериха в Москву. Уже на первых этапах экспедиции художника в Азию произошли встречи и события, которые заставили его на время отложить научные исследования. Прервав экспедицию, Рерих направляется в Москву. 13 июня 1926 года Николай Константинович Рерих, его жена и сын Юрий Николаевич прибыли в столицу Советского Союза. Состоялись встречи с Чичериным, Луначарским, Крупской. Рерих передал Чичерину послание Махатм (Учителей) индийского народа:
"На Гималаях мы знаем совершаемое Вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия. Вы сожгли войско рабов. Вы раздавили пауков наживы. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили землю от предателей денежных. Вы признали, что религия есть учение всеобьемлемости материи. Вы признали ничтожность личной собственности. Вы угадали эволюцию общины. Вы указали на значение познания. Вы преклонились перед красотою. Вы принесли детям всю мощь космоса. Вы открыли окна дворцов. Вы увидели неотложность построения домов Общего Блага!
Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным, также мы признали своевременность Вашего движения и посылаем Вам всю нашу помощь, утверждая Единение Азии! Знаем, многие построения совершатся в годах 28-31-36. Привет Вам, ищущим Общего Блага!"
Николай Константинович передал также Чичерину от имени тех же Махатм ларец со священной для индийцев гималайской землей: «На могилу брата нашего Махатмы Ленина». Так было сказано в послании.
Трудно сразу охватить факт во всей его глобальной значимости. С высоты нашего времени становится понятным, что это не было актом сугубо символического характера, это было актом пророческого предвидения, закладкой камня в фундамент индийско-советской дружбы, которая ныне является столь важным фактором мира во всем мире.
Вряд ли британская разведка знала содержание письма Махатм. Но досье Рериха и без этого пополнилось новыми грозными обвинениями: поездка в Москву, встречи с большевистскими лидерами… Вывод был сделан решительный: Рерих — «агент Коминтерна» и «большевистский эмиссар».
По официальным и тайным звеньям британского аппарата отдается распоряжение: всеми имеющимися средствами сорвать экспедицию, ни в коем случае не допускать ее появления в Тибете и Индии. Непосредственное руководство операцией поручалось Бейли.
Формально Тибет не входил в состав Британской империи, поэтому запретить экспедицию при помощи хитроумных законов колониальной системы английские власти не могли. Но англичане были фактическими хозяевами в Тибете. В Лхассу они посылали не просьбы, а приказы или рекомендации, имеющие силу приказа.
31 октября 1927 года из Лхассы на имя Бейли поступает сообщение, что экспедиция Рериха во исполнение имеющейся договоренности остановлена. В свою очередь Бейли информирует Дели, что экспедиция «не угрожает» Британской империи, так как, следуя его указаниям, тибетские министры не допустят русских исследователей в Центральный Тибет.
А положение русских исследователей ухудшалось с каждым днем.
«Кончались лекарства, кончалась пища, — пишет Рерих. — На наших глазах погибал караван. Каждую ночь иззябшие, голодные животные приходили к палаткам и точно стучались перед смертью. А наутро мы находили их павшими тут же около палаток, и наши монголы оттаскивали их за лагерь, где стаи диких собак, кондоров и стервятников уже ждали добычу. Из ста двух животных мы потеряли девяносто два. На тибетских нагорьях остались пять человек из наших спутников…»
Вынужденная остановка растянулась на пять с половиной месяцев. Но кончилась зима. Тибетские министры, полагая, что все, о чем их просили, сделано, разрешили продолжить путь в направлении индийского княжества Сикким. Узнав об этом, Бейли приходит в ярость. Он отправляет в Лхассу раздраженное послание:
«Нам не нужны эти люди в Индии, поэтому я телеграфировал, чтобы вы их отправили тем же путем, каким они пришли».
«Ганнибал у ворот!» Экспедиция Рериха приближается к индийской границе! В водоворот событий вовлекаются крупные политические фигуры страны.
19 апреля 1928 года вице-король Индии сообщает в Лондон о положении дед и высказывает мнение, что на определенных условиях экспедицию можно допустить в Индию, поскольку это было бы менее вредным, нежели ее дальнейшее пребывание в Тибете.
Лорд Биркенхед, государственный секретарь по делам Индии в английском кабинете, получив сообщение вице-короля, обсуждает вопрос с Остином Чемберленом. Не без некоторых колебаний маститые государственные мужи приходят к заключению: экспедиции Рериха можно проследовать через территорию британской колонии.
В мае путешественники пересекают границу Индии. Рерих отправляет во все концы земли телеграммы и письма о судьбе экспедиции, которую многие (и не без оснований) считали погибшей. Агенты британской тайной службы негласно задерживают послания художника. Бейли шифром передает телеграммы Рериха в Дели (а в них излагалась трагическая правда об осаде и пленении экспедиции) и рекомендует арестовать корреспонденцию Рериха. Но вице-король отменяет распоряжения Бейли. «Наша задача, — объясняет он ретивому разведчику, — чтобы как можно дольше избегать риска раскрытия факта о нашем соучастии в так называемом бесчеловечном обращении Тибетского правительства».
Распоряжения начальства не оспариваются. Приходится делать хорошую мину при плохой игре. Из путевого дневника Рериха:
«После Сеполя мы спустились через Тангу и в Ганток и были радушно встречены британским резидентом полковником Бейли, его супругою и махараджею Сиккима».
8
Итак, пять с лишним лет напряженных трудов и опасностей позади. Закончена экспедиция, которая продолжила во многом и завершила исследования великих русских путешественников — Пржевальского и Козлова. Участники экспедиции достигли таких пунктов Тибета и Гималаев, куда до них не ступала нога европейца. После нелегкой и длительной борьбы (на этот раз с казуистическим крючкотворством британской бюрократии) Рерих выговаривает себе право поселиться в долине Кулу, у подножия Гималаев, На базе богатейших материалов экспедиции создается Гималайский институт научных исследований. Институт с поэтическим названием «Урусвати» («Свет утренней звезды») ставит целью объединить усилия ученых всего мира по изучению фауны и флоры Азии, по изучению истории и искусства Азии. Устанавливаются контакты с советскими учеными. Сотрудники Рериха посылают образцы семян и растений директору Всесоюзного института растениеводства Николаю Ивановичу Вавилову. Один из биографов художника Теодор Хеллин писал: «Для человека героического роста, как Рерих, земля не могла предоставить более подходящей рамки, нежели Гималаи, где он провел заключительную часть своей богатой и плодотворной жизни».
Начинается «индийский», самый зрелый, самый насыщенный период творчества Рериха. Гималайская серия картин становится вершиной его мастерства. Впечатления от полотен не укладываются в сухие формулы и термины. Исследователь творчества Рериха вынужден то и дело переходить на язык поэтических образов.
«Временами горы Рериха напоминают гигантские минералы, излучающие цветовую энергию… От контрастного соседства воспламеняются, загораясь, краски. Полыхает красное марево диковинных горных закатов и восходов, интенсивно фосфоресцируют бархатисто-синие дали. Не случайно поэтому создается впечатление, будто художник пишет растертыми драгоценными камнями: кораллами, лазуритом, янтарем, изумрудами».
Художника величают Мастером гор. Но кисть его, разумеется, трудится не только над пейзажами. Его творческим воображением с новой силой владеют «всенародные, прекрасные и достоверные образы», ставшие легендарными. Основная тема художника все та же — напряжение борьбы сил света и тьмы, столкновение светлых и темных стихий земли и неба…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.