7

7

Сбор составных частей и подготовка их для курительной смеси составили годовой цикл. В первый год дон Хуан учил меня процедуре. В декабре 1962 года, на втором году, когда цикл был возобновлен, дон Хуан просто руководил мной. Я собрал составные части сам и приготовил их для следующего года.

В декабре 1963 года цикл начался в третий раз. Дон Хуан тогда показал мне, как объединять высушенные ингредиенты смеси, которые я собрал и приготовил годом раньше. Он поместил курительную смесь в кожаный мешочек. И мы опять взялись за сбор составных частей на следующий год.

Дон Хуан редко упоминал о дымке в течение этого года, но каждый раз, когда я приезжал навещать его, он давал мне подержать свою трубку, и процедура «знакомства» с трубкой развивалась так, как он мне ее описал. Трубка передавалась в мои руки очень постепенно. Он требовал абсолютной и тщательной концентрации на этом действии и давал мне совершенно исчерпывающие указания. Любая небрежность с трубкой, сказал он, неизбежно приведет к его или моей смерти.

После того, как закончился третий цикл сбора и приготовления смеси, дон Хуан, впервые более чем за годичный период, начал говорить о дымке как об олли.

Понедельник, 23 декабря 1963 года.

Мы возвращались на машине к его дому после сбора желтых цветков для смеси. Они были одной из необходимых составных частей. Я сделал замечание, что в этом году мы не следуем тому порядку, которому мы следовали в прошлом году. Он засмеялся и сказал, что дымок не поддается настроениям или обидам, как трава дьявола. Для дымка не важен порядок сбора ингредиентов; все, чего он требует, — это чтобы человек, употребляющий смесь, был аккуратен и точен.

Я спросил дона Хуана, что мы будем делать со смесью, которую он приготовил и отдал мне на хранение. Он ответил, что эта смесь — моя, и добавил, что мне надо воспользоваться ею как можно скорее. Я спросил, сколько ее требуется каждый раз. Небольшой мешочек, который он мне дал, содержал примерно втрое больше, чем содержит небольшая пачка табака. Он сказал, что мне надо использовать содержимое мешочка за один год, а сколько мне будет нужно — это мое личное дело, и выяснится при курении.

Я захотел узнать, что случится, если я не использую весь мешочек. Дон Хуан сказал, что ничего не случится, дымок ничего не требует. Сам он больше не нуждается в курении вообще, тем не менее он каждый год приготавливает новую смесь. Затем он поправился и сказал, что изредка ему бывает нужно курить. Я спросил, что он делает с неиспользованной смесью, но он не ответил. Он сказал, что смесь уже нехороша, если не была использована в течение одного года.

В этой точке мы вступили в небольшой спор. Я неправильно сформулировал свой вопрос, и его ответы казались неясными. Я хотел знать, потеряет ли смесь свои галлюциногенные свойства или силу через год, делая, таким образом, годовой цикл необходимостью, а он настаивал, что смесь никогда не потеряет своих свойств. Единственное, что происходит, сказал он, это то, что человеку она больше не нужна, так как он сделал новый запас. Ему нужно избавиться от неиспользованной старой смеси особым образом, который в тот момент он не захотел мне открыть.

Вторник, 24 декабря 1963 года.

— Ты сказал, дон Хуан, что тебе больше не нужно курить.

— Да, поскольку дымок — мой олли, мне не нужно больше курить. Я могу вызвать его в любое время и в любом месте.

— Ты хочешь сказать, что он приходит к тебе даже, если ты не куришь?

— Я имею в виду, что я прихожу к нему свободно.

— Смогу ли и я делать это?

— Да, если тебе удастся сделать его своим олли.

Вторник, 31 декабря 1963 года.

Во вторник, 25 декабря, у меня был первый опыт встречи с олли дона Хуана — дымком. Весь день я возил его по окрестностям и выполнял поручения. Мы вернулись домой к вечеру. Я заметил, что мы весь день ничего не ели, но ему не было до этого никакого дела. Он сказал, что мне совершенно необходимо познакомиться с дымком. Он убеждал меня в том, что я должен испытать его, чтобы понять, насколько он важен, как олли.

Не давая мне возможности что-либо возразить, дон Хуан сообщил, что собирается разжечь свою трубку для меня прямо сейчас. Я попытался разубедить его, утверждая, что не считаю себя готовым. Я сказал ему, что мне кажется, я еще недостаточно долго держал трубку просто в руках. На это он ответил, что у нас мало времени и пора приступать.

Он вынул трубку из футляра и погладил ее. Я сел на пол рядом с ним, отчаянно пытаясь найти предлог, чтобы спасовать; я был готов сделать что угодно, лишь бы уклониться от этого неизбежного шага.

В комнате было почти совсем темно. Дон Хуан зажег керосиновую лампу и поставил ее в угол. Обычно лампа поддерживала в комнате относительную полутьму, и ее желтоватый свет всегда успокаивал. На этот раз, однако, свет казался тусклым и необычайно красным, он нервировал. Дон Хуан развязал свой мешочек, не снимая его с тесьмы на шее. Затем он поднес трубку вплотную к груди и зачерпнул ею из мешочка под рубашкой немного смеси. Он велел мне наблюдать за процедурой, отметив, что если смесь просыплется — она останется у него за пазухой.

Дон Хуан наполнил чашечку на три четверти, затем завязал мешочек одной рукой, держа при этом трубку в другой. Потом взял небольшое глиняное блюдце, дал его мне и попросил принести угольков. Я пошел за дом, взял несколько углей из печки и вернулся назад. Мне было очень не по себе.

Я сел рядом с доном Хуаном и подал ему блюдце. Он взглянул на него и спокойно заметил, что угли слишком большие. Ему нужны были более мелкие, которые поместятся внутрь чашечки. Я вернулся к печке и взял то, что требовалось. Он принял у меня блюдце и поставил его перед собой. Он сидел со скрещенными ногами, поджав их под себя. Взглянув на меня краем глаза, он наклонился вперед так, что его подбородок почти коснулся углей. Держа трубку в левой руке, он исключительно быстрым движением правой руки схватил раскаленный уголек и положил его в чашечку. Затем он снова сел прямо. Держа трубку обеими руками, он поднес ее к губам и три раза пыхнул дымом. После этого он протянул трубку мне и требовательно прошептал, чтобы я взял ее в руки и курил.

В эту секунду мне пришла в голову мысль отказаться от трубки и убежать, но дон Хуан еще раз прошептал, чтобы я взял трубку и курил. Я взглянул на него. Он смотрел на меня в упор, но его взгляд был дружеским, понимающим. Было ясно, что выбор я сделал давным-давно, и здесь нет другого пути — только делать то, что он сказал.

Я взял трубку и чуть не уронил ее. Она была горячей. Я приложил ее ко рту с исключительной осторожностью, так как думал, что ее жар будет невыносим для моих губ. Но я совсем не почувствовал жара.

Дон Хуан велел мне затянуться. Дым затек ко мне в рот и, казалось, циркулировал там. Он был тяжелым. Я чувствовал, что как будто бы у меня полный рот дроби. Сравнение пришло мне на ум, хотя я никогда не держал дробь во рту. Дым был подобен ментолу, и во рту у меня внезапно стало холодно. Это было освежающее ощущение.

— Еще! Еще! — услышал я шепот дона Хуана. Я почувствовал, что дым свободно просачивается внутрь моего тела, почти без моего участия. Мне больше не нужно было понуканий дона Хуана. Механически я продолжал вдыхать.

Внезапно дон Хуан наклонился и забрал трубку из моих рук. Он очень осторожно вытряс пепел на блюдце с углями, затем послюнил палец и покрутил им в чашечке, прочищая бока. Несколько раз он продул мундштук. Я видел, как затем он положил трубку обратно в чехол. Его действия удерживали мое внимание.

Почистив трубку и положив ее на пол, он стал смотреть на меня, и тут только я почувствовал, что все мое тело онемело, словно пропиталось ментолом. Лицо отяжелело, и челюсти болели. Я не мог удержать рот закрытым, но течения слюны не было. Мой рот горел от сухости, и все же я не чувствовал жажды. Я начал ощущать необычайное тепло во всей голове. Холодный жар! Дыхание, казалось, разрывало ноздри и верхнюю губу каждый раз, когда я вдыхал, но оно не обжигало огнем, а жгло холодом, как кусок льда.

Дон Хуан сидел справа от меня без движения. Он держал зачехленную трубку прижатой к полу, как будто удерживая ее силой. Мои ладони были тяжелыми. Мои руки ломило, они оттягивали плечи вниз. Нос у меня тек. Я вытер его тыльной стороной ладони, и моя верхняя губа стерлась. Я вытер лицо и стер с него все мясо! Я таял! Я чувствовал себя так, как если бы моя плоть действительно таяла. Я вскочил и попытался ухватиться руками за что-нибудь, за что угодно, только бы опереться. На меня нахлынула волна нестерпимого ужаса. Я обхватил столб, расположеный в центре комнаты. Постояв секунду, я обернулся, чтобы посмотреть на дона Хуана. Он все еще сидел неподвижно, держа свою трубку и глядя на меня.

Мое дыхание было болезненно горячим. Оно душило меня. Я наклонил голову, чтобы дать ей отдохнуть на столбе, но видимо промахнулся, и моя голова продолжала опускаться, пройдя то место, где должен был находиться столб. Я остановился, когда уже начинал падать на пол. Я выпрямился. Столб был тут, перед моими глазами. Я снова попытался прислонить к нему голову. Я старался управлять собой и не отклоняться — держа глаза открытыми, я медленно наклонялся вперед, чтобы коснуться столба головой. Он был в считанных сантиметрах от моих глаз, но когда я попытался дотронуться до него лбом, у меня появилось крайне странное ощущение, что моя голова проходит прямо сквозь столб. В отчаянных попытках разумного объяснения я решил, что мои глаза искажают расстояние и что столб, должно быть, от меня метрах в трех, хотя я и вижу его прямо перед собой. Тогда я придумал разумный и логичный метод, как определить местонахождение столба. Я решил двигаться боком по кругу, стараясь чтобы этот круг не превысил полутора метров в диаметре. Если столб действительно находится от меня в трех метрах, то есть вне досягаемости моей руки, то придет момент, когда я окажусь к нему спиной. Я считал, что в этот момент столб исчезнет, так как в действительности он будет позади меня.

Я начал кружить таким образом, но столб все время оставался у меня перед глазами. В отчаянии и замешательстве, я схватил его обеими руками, но мои руки прошли сквозь него. Я схватил воздух. Я тщательно рассчитал расстояние между ним и собой. Выходило, что оно должно составлять менее одного метра. Некоторое время я играл с восприятием расстояния, поворачивая голову с боку на бок, по очереди фокусируя каждый глаз то на столбе, то на окружающем. Согласно моей оценке, столб определенно и несомненно, находился прямо передо мной, на расстоянии меньше метра. Выставив руки вперед, чтобы предотвратить удар головой, я изо всех сил бросился на него. Ощущение было тем же самым — я прошел сквозь столб, только на этот раз со всего размаха упал на пол.

Я тут же встал, и это было, пожалуй, самым необычным из всех моих действий той ночью. Я поднял себя мыслью! Для того чтобы подняться, я не мог пользоваться мышцами и скелетной основой, как я привык делать, потому что я больше не имел над ними контроля — я понял это в тот момент, когда упал на пол. Но мое любопытство к столбу было столь сильным, что я поднял себя мыслью, наподобие рефлекторного действия. И прежде, чем я полностью осознал, что не могу больше двигаться, я уже поднялся.

Я начал звать дона Хуана на помощь. Один раз я даже взвыл в полный голос, но дон Хуан не двинулся с места. Он продолжал искоса смотреть на меня, как будто не желая поворачиваться ко мне лицом. Я сделал шаг к нему, но вместо того, чтобы двигаться вперед, я качнулся назад и упал на стену. Я знал, что ударился о нее спиной, но стена не ощущалась твердой; я был погружен в мягкую губкообразную субстанцию, которая и была стеной. Мои руки были расставлены в стороны и я медленно тонул в ней. Я мог только глядеть вперед, в комнату. Дон Хуан все еще смотрел на меня, но не делал никаких попыток помочь. Я сделал сверхусилие, чтобы выдернуть свое тело из стены, но оно продолжало тонуть все глубже и глубже. В неописуемом ужасе я почувствовал, что губкообразная стена смыкается на моем лице. Я попытался закрыть глаза, но они не закрывались.

Я не помню, что еще случилось. Внезапно дон Хуан оказался передо мной, мы были в соседней комнате. Я видел стол и глиняную печь, а краем глаза я мог разглядеть изгородь за домом. Все это я воспринимал очень отчетливо. Дон Хуан принес керосиновую лампу и повесил ее в центре комнаты. Я попытался посмотреть в другую сторону, но мои глаза смотрели только вперед. Я не мог ни различить, ни почувствовать ни одну из частей своего тела. Мое дыхание было неощутимо. Но мои мысли были на редкость отчетливыми. Я ясно осознавал то, что происходило вокруг. Дон Хуан подошел ко мне, и моей ясности неожиданно пришел конец. Что-то, казалось, остановилось во мне, мыслей больше не было.

Дон Хуан стоял совсем рядом. В этот момент я его ненавидел. Я мог бы убить его тогда, но не мог двинуться с места. Вначале я чувствовал какое-то неясное давление на голову, но оно вскоре исчезло. Осталось одно — всепоглощающая ярость на дона Хуана. Я видел его близко возле себя и хотел рвать на части. Я чувствовал, что рычу. Что-то во мне начало содрогаться.

Я услышал, что дон Хуан говорит со мной. Его голос был мягким и успокаивающим, и внезапно я почувствовал бесконечное удовольствие. Он подошел еще ближе и стал напевать испанскую колыбельную:

— Сеньора св. Анна, почему дитя плачет? Из-за потерянного яблока? Я дам тебе яблоко. Я дам тебе два. Одно для ребенка, одно — для тебя.

Теплота охватила меня. Это была теплота сердца и чувств. Голос дона Хуана был далеким эхом, он поднимал забытые воспоминания детства.

Ненависть, которую я перед этим испытывал, прошла. Неприязнь сменилась завораживающей и радостной любовью к дону Хуану. Он сказал, что я должен не спать, что у меня нет больше тела, и я могу превратиться во что угодно, во что захочу. Он отступил назад. Мои глаза были на нормальном уровне, как если бы я стоял рядом с ним. Он вытянул руки перед собой и велел мне войти в них.

То ли я двинулся вперед, то ли он подошел ко мне ближе. Его руки были почти на моем лице — на моих глазах, хотя я их не чувствовал.

— Войди в мою грудь, — услышал я.

Я почувствовал, что он вбирает меня. Это было то же самое ощущение, что и с губкообразной стеной. Потом я слышал только его голос, приказывающий мне смотреть и видеть. Я больше не мог его различать. Мои глаза были, очевидно, открыты, так как я видел вспышки света на красном фоне. Это было так, как если бы я смотрел на свет через сомкнутые веки. Затем мои мысли снова включились. Они вернулись нагромождением картин, лиц, стен; сцены без всякого порядка появлялись и исчезали. Это было подобно быстрому сну, где картины накладываются и постоянно меняются. Затем поток мыслей стал убывать в количестве и интенсивности, пока не исчез совсем. Осталось лишь осознание счастья.

Я не мог различить каких-либо изменений освещения. Совершенно внезапно я был вытолкнут на поверхность. Я определенно чувствовал, что меня куда-то подняли. Я был свободен и двигался с огромной скоростью то ли в воде, то ли в воздухе. Я плавал, как угорь — извивался, крутился, взмывал и опускался как мне этого хотелось. Но тут подул холодный ветер, и я начал скользить как перышко, вперед и назад — вниз, и вниз, и вниз.

Суббота, 28 декабря 1963 года.

Я проснулся вчера во второй половине дня. Дон Хуан сказал, что я проспал почти двое суток. У меня была тяжесть в голове. Я попил воды, и мне стало нехорошо. Я чувствовал себя усталым, исключительно усталым, и после еды опять лег спать.

Сегодня я уже чувствовал себя полностью отдохнувшим. Мы с доном Хуаном поговорили о моем опыте с дымком. Думая, что он хочет, чтобы я рассказал ему всю историю так же, как я делал это всегда, я начал описывать свои впечатления, но он остановил меня, сказав, что это не нужно. Он сказал, что в действительности я ничего не сделал, что я почти сразу уснул, поэтому и говорить не о чем.

— Но как насчет того, что я чувствовал? Разве это совсем не важно? — настаивал я.

— Нет. Не с дымком. Позднее, когда ты научишься путешествовать, мы поговорим. Когда ты научишься проникать внутрь предметов.

— Проникать внутрь предметов можно реально?

— Разве ты не помнишь? Ты проник в эту стену и прошел сквозь нее.

— Я думаю, что в действительности я сошел с ума.

— Нет, ты не сошел с ума.

— Я вел себя так же, как ты, дон Хуан, когда ты курил впервые?

— Нет, это было не так. У нас разные характеры.

— Как ты себя вел?

Дон Хуан не ответил. Я перефразировал вопрос и задал его снова. Но он сказал, что не помнит своих впечатлений и что мой вопрос равносилен тому, что спрашивать у старого рыбака, какие у него были впечатления, когда он удил впервые. Он сказал, что дымок, как олли, уникален. Я напомнил ему, что то же самое он говорил о Мескалито. Он настаивал, что каждый из них уникален, но что они различаются качественно.

— Мескалито — защитник, потому что он разговаривает с тобой и может направлять твои поступки, — сказал он, — Мескалито учит правильному образу жизни. И ты можешь видеть его, потому что он вне тебя. Дымок — это олли. Он изменяет тебя и дает силу, не показывая даже своего присутствия. С ним нельзя говорить. Но ты знаешь, что он существует, потому что он убирает твое тело и делает тебя легким, как воздух. И все же ты никогда не видишь его. Но он здесь и дает тебе силу для совершения невообразимых дел, вроде того, как он сам убирает твое тело.

— Я действительно чувствовал, что потерял тело, дон Хуан.

— Да, ты его потерял.

— Ты имеешь в виду, что у меня на самом деле не было тела?

— А что ты сам думаешь?

— Ну, я не знаю. Я могу только описать то, что я чувствовал.

— Вот это и есть то, что было на самом деле, — то, что ты чувствовал.

— Но как ты видел меня, дон Хуан? Каким я казался тебе?

— Как я тебя видел — не имеет значения. Помнишь, когда ты ловил столб? Ты чувствовал, что его там нет, и ты ходил вокруг него, чтобы убедиться, что он там. Но когда ты прыгнул на него, ты снова почувствовал, что в действительности его там нет.

— Но ты видел меня таким, какой я сейчас, не так ли?

— Нет! Ты не был таким, какой ты сейчас.

— Верно. Я согласен с этим. Но у меня было мое тело, да? Хотя я и не мог его чувствовать?

— Проклятье! У тебя не было того тела, которое есть у тебя сейчас.

— Что случилось в таком случае с моим телом?

— Я думал, что ты понимаешь. Дымок взял твое тело.

— Но куда же оно делось?

— Откуда, по-твоему, я могу это знать?

Бесполезно было упорствовать в попытках получить рациональное объяснение. Я сказал ему, что не хочу спорить или задавать глупые вопросы, но если я соглашусь с мыслью, что можно терять собственное тело, то я потеряю всю свою рациональность. Он сказал, что я преувеличиваю, как обычно, и что ничего я не потерял и не потеряю из-за маленького дымка.

Вторник, 28 января 1964 года.

Я спросил дона Хуана о том, можно ли дать дымок любому, кто захочет испытать такой опыт. Он убежденно заявил, что дать дымок кому бы то ни было — совершенно то же самое, что и убить его, потому что вести этого человека будет некому. Я попросил дона Хуана объяснить, что он имеет в виду, он сказал, что я здесь, живой и говорю с ним, потому что он вернул меня назад. Он сохранил мое тело. Без него я бы никогда не проснулся.

— Как ты сохранил мое тело, дон Хуан?

— Ты узнаешь об этом позднее, но ты должен научиться делать это самостоятельно. Вот почему я хочу, чтобы ты научился как можно большему, пока я еще рядом с тобой. Ты потерял достаточно много времени, задавая мне глупые вопросы. Но может быть, это и не твое призвание — научиться всему о дымке.

— И что же мне делать?

— Позволь дымку обучить тебя всему, чему сможешь научиться.

— Разве дымок тоже учит?

— Конечно, он учит!

— Он учит так же, как Мескалито?

— Нет, он не учитель, как Мескалито. Он не показывает таких же вещей.

— Но чему же тогда учит дымок?

— Он показывает, как обращаться с его силой и как научиться принимать его как можно чаще.

— Твой олли очень пугает меня, дон Хуан. Это непохоже ни на что из того, что я испытывал ранее. Я думал, что я сошел с ума.

По какой-то причине это была самая упорная мысль, которая приходила мне в голову. Я воспринимал все с точки зрения человека испытавшего и другие галлюциногенные переживания, с которыми мог сравнивать, и единственное, что снова и снова приходило мне в голову, это что с дымком теряешь рассудок.

Дон Хуан отверг мои страхи, сказав, что то, что я чувствовал, было его невообразимой силой. И для того, чтобы управлять этой силой, необходимо вести сильную жизнь. Причем это касается не только подготовительного периода, но определяет и отношение человека ко всему после опыта. Он сказал, что дымок так силен, что человек может соответствовать ему только за счет своей стойкости. Иначе его жизнь будет разбита на куски.

Я спросил, имеет ли дымок одинаковое действие на каждого. Дон Хуан сказал, что дымок производит изменение, но далеко не в каждом.

— Тогда какова же особая причина того, что дымок произвел изменения во мне?

— Это, я думаю, очень глупый вопрос. Ты послушно следовал всем требуемым шагам. Нет никакого чуда в том, что дымок изменил тебя.

Я еще раз попросил его рассказать о том, как я выглядел. Я хотел узнать о том, как я выглядел, так как мысль о бестелесном существе, которую он во мне поселил, была поистине невыносимой. Он сказал, что, по правде говоря, он боялся смотреть на меня. Он чувствовал то же самое, что должен был чувствовать его бенефактор, когда дон Хуан курил в первый раз.

— Почему ты боялся? Я выглядел таким страшным? — спросил я.

— Я до этого никого не видел курящим.

— Ты не видел, как курил твой бенефактор?

— Нет.

— Ты даже никогда не видел себя самого?

— Как я мог видеть?

— Ты мог бы курить перед зеркалом.

Он не ответил, а уставился на меня и потряс головой. Я спросил, можно ли смотреть на себя самого в зеркало. Он сказал, что хотя это и возможно, но бессмысленно — так как, пожалуй, умрешь от испуга или от чего-нибудь еще.

Я спросил:

— Значит, при этом выглядишь устрашающе?

— Я всегда хотел это узнать, — ответил он, — и все же я не спрашивал и не глядел в зеркало. Я даже не думал об этом.

— Но как же я тогда смогу узнать?

— Тебе надо ждать, так же как ждал я, пока не сумеешь передать дымок кому-нибудь еще — конечно, если ты когда-либо освоишь его. Тогда и увидишь, как при этом выглядит человек. Таково правило.

— Что будет, если я буду курить перед фотокамерой и сделаю снимок самого себя?

— Я не знаю. Вероятно, дымок обратится против тебя. Мне кажется, ты находишь его столь безобидным, что считаешь, с ним можно играть.

Я сказал, что вовсе не собираюсь с ним играть, но ранее он говорил мне, что дымок не требует определенных шагов, и я подумал, не будет большого вреда в том, чтобы попытаться узнать, как ты выглядишь. Он поправил меня, сказав, что имел в виду необязательность определенного порядка действий с дымком в отличие от действий с травой дьявола — все, что требуется для дымка, сказал он, это правильное отношение, и с этой точки зрения следует быть точным в соблюдении правил. В качестве примера он объяснил, что не имеет значения, какая из составных частей курительной смеси собрана первой, если количественное соотношение соблюдено.

Я спросил, будет ли какой-нибудь вред, если я расскажу другим о том, что я испытал. Он ответил, что есть два секрета, которые нельзя раскрывать: как приготовить курительную смесь и как возвращаться. Все остальное, относящееся к этому предмету, не важно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.