10

10

Я вернулся к дону Хуану 30 мая 1969 года и прямо сказал ему, что хочу сделать новую попытку научиться видеть. Он отрицательно покачал головой и засмеялся. Я почувствовал себя обязанным выразить протест. Он повторил, что я должен быть терпеливым и что сейчас неподходящее время, но я упрямо настаивал на том, что готов.

Он не казался раздраженным моей настойчивостью, но старался, тем не менее, сменить тему. Я не поддался и попросил его сказать, что мне делать, чтобы преодолеть нетерпение.

— Ты должен действовать как воин, — ответил он.

— Как?

— Действовать как воин учатся при помощи действий, а не при помощи разговоров.

— Ты говорил, что воин думает о своей смерти. Я делаю это все время, но, очевидно, этого недостаточно.

Казалось, он был не в силах совладать с раздражением, он даже причмокнул губами. Я сказал ему, что не хотел его рассердить и что, если я ему не нужен здесь, в его доме, то я готов уехать обратно в Лос-Анджелес. Дон Хуан мягко похлопал меня по спине и сказал, что никогда не сердится на меня; просто он думал, что я знаю, что значит быть воином.

— Что я должен делать, чтобы жить, как воин? — спросил я.

Он снял шляпу, почесал виски, пристально посмотрел на меня и улыбнулся.

— Ты любишь обстоятельные объяснения, не так ли?

— Мой ум работает таким образом.

— Он не должен так работать.

— Я не знаю, как измениться. Вот почему я прошу тебя рассказать мне точно, что нужно делать, чтобы жить, как воин; если бы я знал, то смог бы найти способ приспособить себя к этому.

Он, должно быть, решил, что я шучу, и долго хохотал, хлопая меня по спине.

У меня было чувство, что он может попросить меня уехать в любую минуту, поэтому я быстро сел на соломенный мат лицом к нему и начал задавать вопросы. Я хотел знать, почему я должен ждать.

Он объяснил, что если я буду пытаться видеть кое-как, прежде чем «залечу раны», которые получил в битве со стражем, может случиться, что я встречу стража снова, даже не ожидая этого. Дон Хуан заверил меня, что в таких обстоятельствах никто не в состоянии выдержать эту встречу.

— Ты должен полностью забыть стража, прежде чем сможешь продолжить поиски виденья, — сказал он.

— Как может кто-то забыть стража?

— Воин использует свою волю и свое терпение для того, чтобы забывать. Фактически, воин имеет только свою волю и свое терпение, и с ними он создает все, что захочет.

— Но я не воин.

— Ты начал учиться путям магов. У тебя больше нет времени для отступлений или сожалений. У тебя есть время только для того, чтобы жить как воин и работать для достижения терпения и воли, нравится это тебе или нет.

— Как воин работает для этого?

Дон Хуан надолго задумался, прежде чем ответить.

— Я думаю, что нет способа говорить об этом, — сказал он наконец, — особенно о воле. Воля — это нечто весьма особое. Она появляется загадочно. Нет другой возможности объяснить как ее используют, кроме как сказать, что результаты использования воли поразительны. Может быть, первое, что необходимо, это знать, что волю можно развить. Воин знает это и ждет ее. Твоя ошибка в том, что ты не знаешь, что ты ждешь свою волю. Мой бенефактор говорил, что воин знает, что он ждет, и знает, чего он ждет. В твоем случае ты знаешь, что ты ждешь. Ты был здесь со мной много лет, и все же ты не знаешь, чего ты ждешь. Обычному человеку очень трудно, если не невозможно, знать, чего он ждет. Для воина тут нет никаких проблем: он знает, что он ждет свою волю.

— Чем в точности является воля? Это решимость вроде решимости твоего внука Люсио иметь мотоцикл?

— Нет, — сказал дон Хуан мягко и улыбнулся. — Это не воля. Люсио просто потакает себе в своей слабости. Воля — это нечто другое, нечто очень ясное и мощное, что может направлять наши поступки. Воля — это нечто такое, что человек использует, например, чтобы выиграть битву, которую он, по всем расчетам, должен был проиграть.

— Тогда воля — это, должно быть, то, что мы называем мужеством, — сказал я.

— Нет. Мужество — это нечто другое. Мужественные люди — это надежные люди, благородные люди, вечно окруженные теми, кто толпится вокруг и восхищается ими; однако, очень мало мужественных людей имеют волю. Обычно они бесстрашны и расположены к совершению смелых поступков, отвечающих здравому смыслу; часто мужественный человек внушает еще и страх. Воля, с другой стороны, имеет дело с поразительными задачами, которые побеждают наш здравый смысл.

— Может быть, воля — это контроль, который мы можем иметь над собой? — спросил я.

— Можно сказать, что это разновидность контроля.

— Как ты думаешь, могу ли я упражнять свою волю, например, отказывая себе в некоторых вещах?

— В таких, как задавание вопросов? — дополнил он.

Он сказал это таким вкрадчивым тоном, что я перестал писать, чтобы взглянуть на него. Мы оба засмеялись.

— Нет, — сказал он. — Отказывать себе в чем-либо — это потакание себе, и я не советую ничего подобного. Именно поэтому я позволяю тебе задавать все вопросы, какие ты хочешь. Если бы я сказал тебе прекратить задавать вопросы, ты мог бы повредить свою волю, пытаясь сделать это. Потакание себе посредством отказа от чего-то хуже всего; оно заставляет нас верить, что мы совершаем великие дела, тогда как в действительности мы просто застыли внутри себя. Перестать задавать вопросы — это не воля, о которой я говорю. Воля — это сила. И поскольку это сила, она должна быть контролируемой и настроенной, а это требует времени. Я знаю это, и я терпелив с тобой. Когда я был в твоем возрасте, я был так же импульсивен, как и ты. Однако, я изменился. Наша воля действует независимо от нашего потакания себе. Например, воля уже приоткрывает твой просвет мало-помалу.

— О каком просвете ты говоришь?

— В каждом нас есть просвет. Он, как мягкий участок на голове ребенка, закрывается с возрастом, но может открыться, если ты развиваешь свою волю.

— Где этот просвет?

— В месте светящихся волокон, — сказал он, показывая на свой живот.

— На что он похож? Для чего он?

— Это отверстие. Оно предоставляет воле просвет, чтобы та могла вылететь подобно стреле.

— Воля — это предмет? Или подобна предмету?

— Нет. Я просто сказал так, чтобы ты мог понять. То, что маг называет волей, — это сила внутри нас. Это не мысль, не предмет, не желание. Перестать задавать вопросы — не является волей, потому что для этого нужно думать и хотеть. Воля — это то, что заставляет побеждать, когда твои мысли говорят тебе, что ты побежден. Воля — это то, что делает тебя неуязвимым. Воля — это то, что позволяет магу проходить сквозь стены, сквозь пространство, на Луну, если он захочет.

Я ничего больше не хотел спрашивать. Я чувствовал усталость и был несколько напряжен. Я боялся, что дон Хуан собирается попросить меня уехать, и это беспокоило.

— Пойдем на холмы, — сказал он неожиданно и встал.

По пути он снова начал говорить о воле, посмеиваясь над моим замешательством из-за того, что я не мог записывать на ходу. Он описал волю, как силу, которая является истинным звеном между людьми и миром. Он очень тщательно объяснил, что мир — это то, что мы воспринимаем, каким бы способом мы ни делали это. Дон Хуан подчеркнул, что восприятие мира заключает в себе процесс «схватывания» всего того, что предстает перед нами. Это особое «схватывание» происходит благодаря нашим чувствам и благодаря нашей воле.

Я спросил его, не является ли воля шестым чувством. Он ответил, что она скорее является отношением между нами самими и воспринимаемым миром.

Я предложил, чтобы мы остановились, чтобы я мог сделать пометки в своем блокноте, но он засмеялся и продолжал идти.

Этой ночью он не отправил меня домой, а на следующий день после завтрака сам возобновил разговор о воле.

— То, что ты называешь волей, — это характер и сильное стремление, — сказал он. — То, что маг называет волей, — это сила, которая выходит изнутри и прикрепляется к внешнему миру. Она выходит через живот, прямо здесь, где находятся светящиеся волокна.

Он потер свой пупок, указывая место.

— Я говорю, что она выходит отсюда, потому что ты ощущаешь ее выходящей.

— Почему ты называешь это волей?

— Я не называю это никак. Мой бенефактор называл это волей, и другие люди знания называют это волей.

— Вчера ты сказал, что можно воспринимать мир как чувствами, так и волей. Как это возможно?

— Средний человек может «схватить» вещи мира только своими руками, глазами или ушами, но маг может схватывать их также своим носом, языком или своей волей, особенно волей. На самом деле я не могу описать как это делается, но ты сам, например, не смог бы описать мне, как ты слышишь. Так случается, что я тоже могу слышать, поэтому мы можем говорить о том, что мы слышим, но не о том, как мы слышим. Маг использует свою волю для того, чтобы воспринимать мир. Однако, это восприятие не похоже на слушание. Когда мы смотрим на мир или когда мы слушаем его, мы получаем впечатление, что он вне нас и что он реален. Когда мы воспринимаем мир нашей волей, мы понимаем, что он не настолько «вне нас», и не так «реален», как мы думаем.

— Является ли воля тем же самым, что и видение?

— Нет, воля — это сила, энергия. Видение — это не сила, а скорее способ проходить сквозь вещи. Маг может иметь очень сильную волю и все же не видеть. Это означает, что только человек знания воспринимает мир и своими чувствами, и своей волей, и своим видением.

Я сказал ему, что теперь мне меньше чем когда бы то ни было ясно как использовать волю, чтобы забыть стража. Это заявление и мое недоумение, казалось, развеселили его.

— Я все время повторяю тебе, что, когда ты говоришь, ты только запутываешься, — сказал он и засмеялся. — Но, по крайней мере, теперь ты знаешь, что ты ждешь свою волю, хотя и не знаешь еще, что это такое и как это может с тобой случиться. Поэтому тщательно следи за всем, что ты делаешь. Та самая вещь, которая поможет тебе развить волю, находится среди мелочей, которые ты делаешь.

Дона Хуана не было все утро; он вернулся вскоре после полудня со связкой сухих растений. Кивком он предложил помочь ему, и мы работали в полном молчании несколько часов, сортируя растения. Закончив, мы сели отдохнуть, и он доброжелательно улыбнулся мне.

Я сказал ему очень серьезно, что перечитал свои записи, но так и не смог понять, что значит быть воином и что представляет собой идея воли.

— Воля — не идея, — сказал он.

Это были первые слова, сказанные им за сегодня.

После долгой паузы он продолжил:

— Мы различны, ты и я. Наши характеры непохожи. Твоя природа более насильственна. Когда я был в твоем возрасте, я не был агрессивным, более того — я был робким; ты же наоборот. Мой бенефактор был таким. Его полностью устроило бы оказаться твоим учителем. Он был великим магом, но он не видел, как вижу я или Хенаро. Я понимаю мир и живу, руководствуясь своим видением. Мой бенефактор, с другой стороны, вынужден был жить, как воин. Если человек видит, то он не должен жить как воин или как кто-либо еще, так как он может видеть вещи такими, какие они есть, и соответственно направлять свою жизнь. Но, принимая во внимание твой характер, я сказал бы, что ты можешь никогда не научиться видеть, и в этом случае ты должен будешь прожить всю свою жизнь, как воин.

Мой бенефактор говорил, что человек, вступивший на путь магии, постепенно начинает осознавать, что обычная жизнь навсегда оставлена позади, что знание в действительности пугающая вещь, что средства обычного мира больше не будут помощниками для него и что он должен приспособиться к новому образу жизни, если собирается выжить. Первая вещь, которую ему надо сделать, — это захотеть стать воином; это очень важный шаг и решение. Пугающая природа знания не оставляет никакой альтернативы — только стать воином.

К тому времени, когда знание становится пугающим делом, человек также осознает, что смерть является незаменимым партнером, который всегда рядом. Каждая капля знания, которая становится силой, имеет своим центральным фактором смерть. Прикосновением смерти завершается все, и все, чего она коснулась, действительно становится силой.

Человек, который следует путями магии, встречается с возможностью полного уничтожения на каждом повороте пути и неизбежно начинает остро осознавать свою смерть. Без осознания смерти он будет только обычным человеком, совершающим заученные действия. У него будет отсутствовать необходимые скорость и концентрация, которые преобразуют его обычное время на земле в волшебную силу.

Таким образом, чтобы стать воином, человек должен прежде всего — и правильно, что это так, — остро осознавать свою собственную смерть. Но озабоченность смертью заставляет любого из нас фокусироваться на самом себе, а это ослабляет. Поэтому, следующая вещь, которая необходима, чтобы стать воином, — это отрешенность. Мысль о неминуемой смерти вместо того, чтобы стать навязчивой идеей, перестает играть роль.

Дон Хуан остановился и взглянул на меня. Он, казалось, ожидал замечаний.

— Ты понимаешь? — спросил он.

Я понимал то, что он говорил, но я лично не мог представить, как кто-либо может прийти к чувству отрешенности. Я сказал, что с точки зрения моего собственного ученичества, я уже пережил момент, когда знание становится устрашающим. Я мог также абсолютно искренне сказать, что я больше не находил поддержки в обычных занятиях моей повседневной жизни. И я хотел, или, может быть, даже более, чем хотел, — я нуждался в том, чтобы жить, как воин.

— Теперь ты должен отрешиться, — сказал он.

— Отрешиться от чего?

— Отрешиться от всего.

— Это невозможно. Я не хочу быть отшельником.

— Быть отшельником — это потакание себе, и я никогда не имел этого в виду. Отшельник не отрешен, так как он сознательно предается отшельничеству. Только мысль о смерти может сделать человека достаточно отрешенным, так что он не сможет больше ни предаваться чему-либо, ни в чем-либо себе отказать. Человек такого сорта, однако, ничего не жаждет, потому что он приобрел молчаливую страсть к жизни и ко всем вещам жизни. Он знает, что смерть нагоняет его и не даст ему времени за что-либо зацепиться, поэтому он испытывает, без алчности, все и вся.

Отрешенный человек, который знает, что у него нет никакой возможности отбиться от своей смерти, имеет только одну вещь, чтобы поддерживать себя, — силу своих решений. Он должен сделаться, так сказать, хозяином своего выбора. Он должен полностью понимать, что он сам отвечает за свой выбор, и если он однажды сделал его, то у него нет больше времени для сожалений или упреков в свой адрес. Его решения окончательны просто потому, что смерть не дает ему времени привязаться к чему-либо.

И, таким образом, с осознанием своей смерти, со своей отрешенностью и силой своих решений воин организует свою жизнь стратегически. Знание о своей смерти ведет его, делает отрешенным и молчаливо страстным; сила его окончательных решений делает его способным выбирать без сожалений, и то, что он выбирает, стратегически всегда самое лучшее; поэтому он выполняет все, что он должен выполнить, со вкусом и страстной эффективностью. Когда человек ведет себя таким образом, можно справедливо сказать, что он воин и что он приобрел терпение.

Дон Хуан спросил, не хочу ли я что-то сказать, и я заметил, что задача, которую он описал, отнимает всю жизнь. Он сказал, что я слишком часто возражаю ему, но он знает, что я вел себя или, по крайней мере, старался вести себя в своей повседневной жизни как воин.

— У тебя достаточно хорошие когти, — сказал он, смеясь. — Показывай их мне время от времени. Это неплохая практика.

Я жестом изобразил когти и зарычал, и он засмеялся. Затем он откашлялся и продолжал:

— Когда воин достиг терпения, он на пути к своей воле. Он знает, как ждать. Его смерть сидит рядом с ним на циновке, они друзья. Его смерть загадочным образом советует ему, как выбирать, как жить стратегически. И воин ждет! Я бы сказал, что воин учится без всякой спешки, потому что он знает, что он ждет свою волю; и однажды он добьется успеха в выполнении чего-либо, что обычно совершенно невозможно выполнить. Он может даже не заметить своего необычного поступка. Но по мере того, как он продолжает совершать необычные поступки, или по мере того, как необычные вещи продолжают случаться с ним, он начинает осознавать, что проявляется какого-то рода сила. Сила, которая исходит из его тела, по мере того, как он продвигается по пути знания. Сначала она подобна зуду в животе, или ощущению тепла, которое нельзя успокоить. Затем это становится болью, большим неудобством. Иногда боль и неудобство так велики, что у воина бывают конвульсии в течение нескольких месяцев. Чем сильнее конвульсии, тем лучше для него. Отличной воле всегда предшествует сильная боль.

Когда конвульсии исчезают, воин замечает, что у него появилось странное чувство относительно вещей. Он замечает, что он может, фактически, трогать все, что захочет, чем-то, что исходит из его тела, из точки, находящей прямо под или прямо над пупком. Это чувство и есть воля, и когда он оказывается способен «хватать» этим, то можно справедливо сказать, что воин — маг и что он достиг цели.

Дон Хуан остановился и, казалось, ждал моих замечаний или вопросов. Мне нечего было сказать. Я был слишком занят мыслью, что маг должен испытывать боль и конвульсии, но мне было неудобно спрашивать его должен ли и я также проходить через все это. Наконец, после продолжительного молчания я спросил его, и он рассмеялся, как будто ждал этого вопроса. Он сказал, что боль не является абсолютно неизбежной, он, например, никогда не имел ее, и воля просто пришла к нему.

— Однажды я был в горах, — сказал он, — и наткнулся на пуму, самку; она была большая и голодная. Я побежал, и она побежала за мной. Я забрался на большой камень, а она остановилась в метре от меня, готовая к нападению. Я бросал в нее камнями. Она рычала и была готова атаковать. И тогда моя воля полностью вышла, я остановил пуму своей волей до того, как она прыгнула. Я ласкал ее своей волей. Я действительно потрогал ею ее соски. Она посмотрела на меня сонными глазами и легла, а я побежал, как сукин сын, пока она не пришла в себя.

Дон Хуан сделал очень комичный жест, изображающий человека, которому дорога жизнь, бегущего и придерживающего свою шляпу.

Я сказал ему, что мне неприятно думать, что меня ожидают только самки горных львов или конвульсии, если я стану искать волю.

— Мой бенефактор был магом большой силы, — продолжал он. — Он был воин до мозга костей. Его воля действительно была его самым чудесным достижением. Но человек может пойти дальше этого — человек может научиться видеть. После того, как он научится видеть, ему не нужно будет жить как воину или быть магом. Научившись видеть, человек становится всем благодаря тому, что он становится ничем. Он, так сказать, исчезает, и, тем не менее, он здесь. Я бы сказал, что это то время, когда человек может быть всем или получить все, что он пожелает. Но он ничего не желает, и вместо того, чтобы играть с окружающими его людьми, как с игрушками, он встречается с ними в самом центре их глупости. Единственная разница между ними состоит в том, что человек, который видит, контролирует свою глупость, в то время, как окружающие его люди этого не могут. Человек, который видит, не имеет больше активного интереса в окружающих его людях. Виденье уже отрешило его абсолютно от всего, что он знал прежде.

— Одна лишь мысль о существе, отрешенном от всего, вгоняет меня в дрожь.

— Наверно, ты шутишь! Вещь, которая должна вгонять в дрожь, — это не иметь впереди ничего, кроме перспективы всю свою жизнь делать то же самое, что ты всегда делал. Подумай о человеке, который из года в год сеет зерно, до тех пор, пока не становится слишком старым и усталым, чтобы подняться, и поэтому валяется, как старая собака. Его мысли и чувства — лучшее в нем — ползут бесцельно к единственной вещи, которую он когда-либо делал, — сеять зерно. Для меня это самая пугающая неудача, которая только может быть. Мы — люди, и наша судьба — учиться, чтобы проникать в непостижимые новые миры.

— Действительно ли есть какие-то новые миры для нас? — спросил я наполовину жестом.

— Мы не исчерпали ничего, дурень, — сказал он твердо. — Виденье — для безупречных людей, — настраивай свой дух, чтобы стать таковым. Стань воином, учись видеть и тогда ты узнаешь, что нет конца новым мирам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.