14

14

28 сентября 1969 года.

Я стоял перед домом дона Хуана и не решался войти — было что-то жуткое и в самом доме, и в окружающем его пейзаже. Мне казалось, что дон Хуан спрятался где-то поблизости и наблюдает за мной. Я позвал его, а затем собрал достаточно мужества, чтобы войти внутрь. Дона Хуана там не было. Я поставил две сумки с продуктами на штабель дров и сел дожидаться его, как делал много раз раньше. Но в первый раз за все годы моего знакомства с доном Хуаном мне было страшно оставаться одному в его доме. Я чувствовал присутствие чего-то невидимого. Я вспомнил, что несколько лет назад уже испытывал похожее чувство, как будто что-то неизвестное бродит вокруг меня, когда я остаюсь один. Я вскочил и выбежал из дома.

Я приехал, чтобы увидеть дона Хуана и рассказать ему, что накопившиеся последствия задачи виденья начали сказываться на моем состоянии. Мне все чаще становилось не по себе, я почти все время чувствовал беспричинное беспокойство, утомление без усталости.

То ощущение, которое я испытал, сидя только что в доме дона Хуана, заставило меня вспомнить о том, как впервые появился у меня этот страх.

Несколько лет назад дон Хуан втянул меня в очень странное противостояние с женщиной-магом по имени Ла Каталина. Это началось 23 ноября 1961 года, когда приехав к нему домой, я нашел его сидящим с вывихнутой лодыжкой. Мне он объяснил, что это дело рук его врага — ведьмы, которая умела оборачиваться черным дроздом и которая уже неоднократно делала попытки убить его.

— Как только я смогу ходить, я тебе покажу ее, — сказал дон Хуан. — Ты должен знать, кто она.

— Почему она хочет тебя убить?

Он нервно пожал плечами и ничего не ответил.

Я вернулся к нему через десять дней и нашел его уже совершенно здоровым. Он покрутил своей лодыжкой, чтобы продемонстрировать, что она в прекрасном состоянии, и объяснил свое быстрое выздоровление особенностями жесткой повязки, которую он сам себе сделал.

— Хорошо, что ты здесь, — сказал он. — Сегодня я собираюсь взять тебя в небольшое путешествие.

Мы сели в машину и отправились в безлюдное место. Дон Хуан указывал дорогу. Когда мы приехали и остановились, он поудобнее устроился на сидении, вытянув ноги и откинувшись на спинку, словно собирался вздремнуть. Мне он велел тоже расслабиться и оставаться совершенно спокойным. Он сказал, что мы должны быть как можно более незаметными до наступления сумерек, потому что вечер — очень опасное время для дела, которым мы занимаемся.

— Каким делом мы занимаемся? — спросил я.

— Мы здесь для того, чтобы отметить Ла Каталину, — сказал он.

Когда совсем стемнело, мы тихо вышли из машины и очень медленно углубились в пустынный чаппараль.

С места, где мы остановились, я мог разглядеть темные силуэты холмов по обеим сторонам. Мы находились в плоском, довольно широком каньоне. Дон Хуан дал мне подробные инструкции о том, как оставаться слитым с чаппаралем, и научил способу сидеть «в готовности», как он назвал это. Нужно было сесть, подогнув левую ногу под правое бедро и поставить ступню полностью согнутой правой ноги на землю, подняв колено вертикально вверх. Он сказал, что подогнутая нога выполняет роль пружины, которая подбросит тело, если потребуется мгновенно встать. Затем он велел мне сесть лицом на запад, потому что именно в этом направлении находится дом женщины. Сам он сел рядом со мной, справа, и шепотом сказал смотреть на землю перед собой, ожидая нечто вроде порыва ветра, от которого кусты зашевелятся. Когда это случится, я должен буду мгновенно вскинуть голову и посмотреть вверх. Там я увижу ведьму «во всем блеске ее зловещего великолепия». Дон Хуан употребил именно эти слова. Когда я попросил его объяснить, что он имеет в виду, он сказал, что, если я обнаружу волнение в кустах, я должен буду просто посмотреть вверх и тогда я увижу все сам, потому что «летящая ведьма» является таким необыкновенным зрелищем, что это не поддается никакому описанию.

Дул довольно сильный ветер, от порывов которого кусты шевелились не раз и не два. Каждый раз я вскидывал голову, готовясь к трансцендентальному переживанию, но ничего не происходило. Каждый раз, когда ветер шевелил кусты, дон Хуан энергично бил ногой по земле, крутясь и двигая руками, словно плетьми. Сила его движений была чрезвычайной.

После нескольких неудачных попыток увидеть ведьму «летящей» я уверился, что не стану сегодня свидетелем никакого трансцендентального события, однако, дон Хуан показывал «силу» так остро, что я не заметил, как прошла ночь.

На рассвете дон Хуан сел рядом со мной. Он, казалось, был совершенно изнурен. Он едва мог двигаться. Он лег на спину и пробормотал, что ему не удалось «пронзить женщину». Я был сильно заинтригован этим заявлением. Он повторил его несколько раз, и каждый раз в его тоне появлялось все больше уныния и отчаяния. Я начал переживать необычное беспокойство. Мне с легкостью передавалось его настроение.

Дон Хуан не упоминал ни об этом случае, ни об этой женщине несколько месяцев. Я думал, что он каким-то образом решил эту проблему сам. Но однажды я нашел его очень взволнованным. В совершенно не свойственной ему манере, он сообщил, что «черный дрозд» сидел перед ним предыдущей ночью, едва не касаясь его, а он даже не сразу проснулся. Искусство женщины было таким изощренным, что он совсем не чувствовал ее присутствия. Он сказал, что, к счастью, в последний момент он успел проснуться, чтобы подготовиться к чудовищной битве за собственную жизнь. Тон дона Хуана был почти патетическим. Я ощутил непреодолимую волну сочувствия и беспокойства.

Мрачно и драматически он сообщил, что у него нет возможности остановить ее и что в следующий раз, когда она придет, это будет его последний день на земле. Я пришел в уныние и едва не расплакался. Дон Хуан заметил мое глубокое беспокойство и засмеялся, как мне показалось, храбро. Он похлопал меня по спине и сказал, чтобы я не терзался, что не все еще потеряно, потому что у него есть еще одна карта, последняя козырная карта в этой смертельной игре.

— Воин живет стратегически, — сказал он, улыбаясь. — Воин никогда не берется за ношу, которую не может удержать в руках.

Улыбка дона Хуана имела силу разгонять тревожные мысли. Внезапно я ощутил радость и мы оба засмеялись. Он потрепал меня по волосам.

— Из всего, что есть на земле, только ты можешь оказаться моей последней козырной картой, — отрывисто сказал он, глядя мне прямо в глаза.

— Что?

— Ты — моя козырная карта в схватке с этой ведьмой.

Я не понял, что он имеет в виду, и он объяснил, что женщина не знает меня и что, если я поступлю так, как он скажет, у меня будет более чем хороший шанс «пронзить ее».

— Что ты имеешь в виду, говоря «пронзить ее»?

— Ты не сможешь ее убить, но ты смог бы пронзить ее, как протыкают воздушный шар. Если ты сделаешь это, она оставит меня в покое. Но не думай об этом теперь. Я скажу тебе, что делать, когда придет время.

Прошли месяцы. Я забыл этот случай, поэтому, приехав к нему однажды, был удивлен тем, что он выбежал из дома и, не дав мне выйти из машины, встревожено зашептал:

— Ты должен уехать немедленно! Слушай внимательно: купи ружье, или достань его любым возможным путем, но не бери свое собственное, понимаешь? Найди любое ружье, только не свое собственное, и привези его сюда как можно скорее.

— Зачем тебе ружье?

— Отправляйся сейчас же!

Я вернулся с ружьем. У меня не было при себе достаточно денег, чтобы купить новое, но один мой приятель одолжил мне свою старую двустволку. Дон Хуан даже не посмотрел на ее; он объяснил, смеясь, что был резок со мной, потому что черный дрозд сидел на крыше его дома и он не хотел, чтобы ведьма меня увидела.

— Обнаружив черного дрозда на крыше, я подумал, что ты мог бы принести ружье и с его помощью пронзить ее, — сказал дон Хуан выразительно. — Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, поэтому и предложил, чтобы ты купил ружье или достал его каким-нибудь другим путем. Видишь ли, ты должен уничтожить ружье после выполнения задачи.

— О какой задаче ты говоришь?

— Ты должен попытаться пронзить женщину с помощью ружья.

Он заставил меня натереть ружье свежими листьями и стеблями по-особому пахнущего растения, сам он натер оба патрона таким же образом и вложил их в стволы. Затем он сказал, что я должен спрятаться за его домом и ждать до тех пор, пока черный дрозд не сядет на крышу, а потом, тщательно прицелившись, я должен буду выстрелить из обоих стволов. Эффект удивления, в большей степени, чем дробь, пронзит женщину, и, если я буду сильным и решительным, я смогу заставить ее отказаться от своих намерений. Поэтому твердость моей руки должна быть безупречной. Таким же должно быть и мое решение пронзить ее.

— Ты должен закричать в момент выстрела, — сказал он. — Это должен быть мощный и пронзительный выкрик.

Затем он сложил кучу из охапок тростника и дров примерно в трех-четырех метрах от рамады и велел лечь на нее спиной. Положение было очень удобным. Я полулежал, и крыша была мне хорошо видна.

Он сказал, что для ведьмы время еще слишком раннее и что до темноты мы успеем сделать все приготовления. Потом он закроется в доме, чтобы привлечь ее внимание и тем самым спровоцировать нападение. Он велел мне расслабиться и найти удобное положение, чтобы я мог выстрелить, не совершая лишних движений. Он заставил меня прицелиться несколько раз и пришел к выводу, что я поднимаю ружье к плечу и прицеливаюсь слишком медленно и неловко. Острым железным прутом он проделал в земле два отверстия, в которые вставил по рогатине, а на них положил длинную жердь, крепко привязав ее веревкой. Положив ружье стволами на эту конструкцию, я мог без усилий держать его непрерывно нацеленным на крышу.

Дон Хуан посмотрел на небо и сказал, что ему пора идти в дом. Он встал и молча пошел внутрь, напомнив мне напоследок, что дело предстоит нешуточное и что я должен поразить птицу с первого выстрела.

После того, как дон Хуан ушел, всего лишь несколько минут продолжались сумерки, а затем стало совершенно темно. Казалось, темнота ждала пока я останусь один, чтобы внезапно на меня наброситься. Я сосредоточил все свое внимание на крыше, которая едва вырисовывалась на фоне неба; какое-то время на горизонте было достаточно света, чтобы очертания крыши были видны, но затем небо стало черным, и я едва мог различить дом. Несколько часов я неотрывно смотрел на крышу, не видя вообще ничего. Пару раз пролетали совы, но их невозможно было спутать с черным дроздом из-за большого размаха крыльев. В определенный момент, однако, я ясно различил силуэт маленькой птицы, севшей на крышу. Это определенно была птица! Мое сердце начало сильно стучать, в ушах зазвенело, я прицелился и нажал на оба спусковых крючка. Раздался очень громкий выстрел. Я почувствовал сильную отдачу, и в тот же момент услышал пронзительный человеческий крик. Он был громкий и жуткий и, казалось, шел с крыши. У меня был момент полного замешательства. Затем я вспомнил, что дон Хуан велел мне закричать в момент выстрела, а я забыл это сделать. Я собирался перезарядить ружье, когда дон Хуан открыл дверь и выбежал наружу. В руках он держал керосиновую лампу. Он казался очень взволнованным.

— Я думаю, ты попал в нее, — сказал он. — Теперь мы должны найти мертвую птицу.

Он принес лестницу и велел мне залезть на крышу рамады. Там я ничего не нашел. Тогда он сам влез на крышу и все осмотрел, но это тоже не принесло никаких результатов.

— Может быть, ты разнес птицу на куски, — сказал дон Хуан, — в таком случае, мы должны найти хотя бы перья.

Сначала мы осмотрели все возможные места вокруг рамады, а затем — вокруг дома. Мы искали до утра при свете керосиновой лампы. Затем мы еще раз осмотрели все то, что осматривали ночью. Около одиннадцати часов утра дон Хуан решил прекратить поиски. Он удрученно сел, простовато улыбнулся и сказал, что мне не удалось остановить его врага и что теперь его жизнь не стоит и крика совы, потому что женщина несомненно разъярена и жаждет отомстить.

— Ты, однако, в безопасности, — сказал дон Хуан ободряюще, — она не знает тебя.

По пути к своей машине я спросил его, нужно ли уничтожить ружье. Он сказал, что ружье не сделало ничего и что я могу вернуть его владельцу. Я заметил в его глазах глубокое отчаяние и, едва сдерживая рыдания, спросил:

— Могу я чем-нибудь помочь тебе?

— Нет, — ответил он. — Ты ничего не можешь сделать.

Мы молчали некоторое время. Я хотел уехать немедленно. Я чувствовал гнетущую муку. Мне было очень неловко.

— Ты действительно хотел бы попытаться помочь мне? — спросил дон Хуан тоном ребенка.

Я снова сказал ему, что я целиком в его распоряжении, а моя привязанность к нему настолько глубока, что я готов предпринять что угодно, чтобы помочь ему.

Дон Хуан улыбнулся и снова спросил, говорю ли я всерьез. Я горячо подтвердил свое желание помочь ему.

— Если это так, — сказал он, — у меня есть еще один шанс.

Он, казалось, был обрадован. Он широко улыбнулся и несколько раз хлопнул в ладоши, как делал всегда, когда хотел выразить свое удовольствие. Изменение его настроения было таким удивительным, что оно захватило и меня. Я внезапно почувствовал, что угнетенность и тоска исчезли и жизнь снова необъяснимо прекрасна. Дон Хуан сел, я сделал то же самое. Он смотрел на меня долгое время, а затем очень спокойно и взвешенно стал говорить, что я действительно единственный человек, который мог бы помочь ему в этот момент, и что он собирается попросить меня сделать нечто весьма опасное и очень особенное.

Он остановился на секунду, как будто хотел еще одного подтверждения с моей стороны, и я вновь подтвердил свое твердое желание сделать все, что угодно, для него.

— Я собираюсь дать тебе оружие, чтобы пронзить ее, — сказал он.

Он вынул какой-то длинный предмет из своей сумки и вручил его мне. Я взял его, осмотрел и едва не отбросил в сторону.

— Это кабан, — продолжал он. — Ты должен пронзить ее им.

Предмет, который я держал, был высушенной передней ногой кабана. Шкура была отталкивающей, а щетина — отвратительной на ощупь. Копыто было целым, а две его половины были развернуты таким образом, что казалось будто нога напряжена. Это была ужасно выглядевшая вещь. Она заставила меня испытывать тошноту. Он быстро взял ее назад.

— Ты должен забить это прямо в ее пупок, — сказал дон Хуан.

— Что? — спросил я слабым голосом.

— Ты должен взять кабана в левую руку и заколоть ее им. Она — колдунья, кабан войдет ей в живот, и никто на свете, за исключением другого мага, не увидит его воткнутым. Это не обычная битва, это дело магов. Опасность для тебя в том, что, если тебе не удастся пронзить ее, она смертельно ударит тебя, или ее компаньоны и родственники тебя застрелят или зарежут. С другой стороны, ты можешь уйти без единой царапины. Если тебе удастся сделать это, для нее наступит ужасное время — с кабаном в теле она оставит меня в покое.

Гнетущая боль охватила меня снова. Я был глубоко привязан к дону Хуану. Я восхищался им. К этому времени я уже научился смотреть на его образ жизни и на его знание как на высшее достижение. Как можно было позволить умереть такому человеку? Но, с другой стороны, он сам сказал, что я должен буду пойти на смертельный риск. Я так погрузился в анализ своих истинных мотивов, что не заметил, как дон Хуан встал. Он немного постоял рядом со мной, а потом мягко похлопал меня по плечу. Я поднял глаза; он благожелательно улыбнулся.

— Когда ты почувствуешь, что действительно хочешь помочь мне, ты вернешься, — сказал он, — но не раньше. Если ты вернешься, я знаю, что мы будем делать. Теперь отправляйся. Если ты не захочешь вернуться, я это тоже пойму.

Я автоматически поднялся, сел в свою машину и поехал. Дон Хуан действительно отпустил меня с крючка. Я мог уехать и никогда не возвращаться, но почему-то мысль о том, что я свободен уехать, не успокаивала. Я ехал довольно долго, а затем импульсивно развернул машину и поехал назад к дому дона Хуана.

Он все еще сидел под своей рамадой и не выразил удивления, увидев меня.

— Садись, — сказал он. — На западе прекрасные тучи. Скоро будет темно. Сиди спокойно и позволь сумеркам охватить тебя. Пока ты можешь делать что хочешь, но, когда я скажу тебе, ты должен будешь посмотреть прямо на те сияющие облака и попросить сумерки дать тебе силу и спокойствие.

Около двух часов я сидел лицом к облакам на западе. Дон Хуан вошел в дом и остался внутри. Когда стало темно, он вернулся.

— Сумерки пришли, — сказал он. — Встань и, не закрывая глаз, смотри на облака; подними руки с открытыми ладонями и растопыренными пальцами и беги на месте.

Я последовал его инструкциям: подняв руки над головой, я начал бежать на месте. Дон Хуан подошел сбоку и корректировал мои движения. Он вложил ногу кабана в ладонь моей левой руки и велел прижать ее большим пальцем. Затем он опустил мои руки вниз, пока они не стали указывать на оранжевые и темно-серые тучи над горизонтом на западе. Он растопырил мои пальцы подобно вееру и велел не сгибать их. Решающее значение имело то, чтобы я сохранял свои пальцы распрямленными, потому что если я согну их, то не смогу просить сумерки о силе и спокойствии, но буду угрожать им. Он также исправил мой бег. Он сказал, что бег должен быть спокойным и однообразным, как будто я действительно бегу к сумеркам с протянутыми руками.

Я не смог уснуть в течение этой ночи. Было так, как будто вместо того, чтобы успокоить, сумерки возбудили во мне бешенство.

— В моей жизни еще так много всего, что ждет своего решения, — сказал я. — Так много неразрешенных проблем…

Дон Хуан мягко усмехнулся и сказал:

— Ничто в мире не ожидает своего решения. Ничто не закончено, но нет и ничего нерешенного. Иди спать.

Слова дона Хуана были необычайно успокаивающими.

Около десяти часов на следующее утро дон Хуан дал мне что-то поесть, и мы отправились в путь. Он прошептал, что мы должны подойти к женщине около полудня, или перед полуднем, если возможно. Он сказал, что идеальным временем были бы ранние часы дня, потому что ведьма всегда имеет меньше силы и меньше осознанности утром, но она никогда не уйдет из-под защиты своего дома в эти часы. Я не задавал никаких вопросов. Он указал направление к шоссе, затем в определенном месте велел остановиться и припарковать машину возле дороги. Он сказал, что мы должны ждать здесь.

Я посмотрел на часы — было пять минут одиннадцатого. Я непрерывно зевал. Мне очень хотелось спать, мои мысли бесцельно блуждали.

Внезапно дон Хуан выпрямился и толкнул меня. Я подпрыгнул на своем сиденье.

— Вот она! — сказал он.

Я увидел женщину, идущую к шоссе по краю вспаханного поля. Она несла корзину, перехватив ее правой рукой. До этого времени я не замечал, что мы остановились возле перекрестка. Две узкие тропинки шли параллельно обеим сторонам шоссе, а третья, пошире, шла перпендикулярно; очевидно, что люди, которые по ней ходили, должны были пересекать дорожное покрытие.

Когда женщина была еще на грунтовой дороге, дон Хуан велел мне выйти из машины.

— Теперь сделай это, — сказал он твердо.

Я повиновался. Женщина была почти на шоссе. Я побежал и догнал ее. Я был так близко, что ее одежда коснулась моего лица. Я вынул кабанье копыто из-под рубашки и с силой ткнул им в нее. Я не почувствовал никакого сопротивления твердому предмету, который находился в моей руке. Я видел тень, промелькнувшую перед глазами подобно занавеске. Моя голова повернулась вправо и я увидел женщину, стоявшую в пятнадцати метрах от меня на противоположной стороне дороги. Она была довольно молодой, темной, с сильным приземистым телом. Она улыбнулась мне. Ее зубы были белыми и крупными, а улыбка — спокойной. Она полузакрыла глаза, как будто предохраняя их от ветра. Она все еще держала свою корзину, перехваченную правой рукой.

У меня был момент полного замешательства. Я обернулся и посмотрел на дона Хуана. Он делал неистовые жесты, зовя меня назад. Я побежал. Трое или четверо мужчин приближались, догоняя меня. Я вскочил в машину и помчался прочь со всей возможной скоростью.

Я попытался спросить дона Хуана о том, что там случилось, но не смог ничего сказать. Уши лопались от чрезмерного давления, я задыхался. Он, казалось, был удовлетворен и начал смеяться. Моя неудача как будто не беспокоила его. Мои руки с такой силой сжимали руль, что я не мог двинуть ими, они были застывшими, такими же были и мои ноги. Фактически, я не мог оторвать ногу от педали газа.

Дон Хуан похлопал меня по спине и велел расслабиться. Мало-помалу давление в ушах ослабло.

— Что произошло там? — наконец спросил я.

Он захохотал, как ребенок, не отвечая. Затем он спросил, не заметил ли я как эта женщина от меня увернулась. Он восхищался ее превосходной скоростью. Слова дона Хуана казались такими неуместными, что я не мог уследить за ними. Он восхищался женщиной! Он сказал, что ее сила была безупречной и что она была безжалостным врагом.

Я спросил дона Хуана, помнит ли он о моей неудаче. Я был искренне удивлен и встревожен переменой его настроения. Он, казалось, был действительно рад.

Он велел мне остановиться. Я остановился на обочине дороги. Он положил руку мне на плечо и пронзительно на меня посмотрел.

— Все, что я делал с тобой сегодня, было хитростью, — сказал он прямо. — Существует правило, что человек знания должен обманывать своего ученика. Сегодня я обманул тебя и обманом заставил учиться.

Я был ошеломлен. Я не мог собрать свои мысли. Дон Хуан объяснил, что все, что касалось этой женщины, было хитростью; что она никогда не представляла для него опасности и что его задачей было ввести меня в соприкосновение с ней в особых условиях отрешенности и силы, которые я испытал, пытаясь пронзить ее. Он похвалил мою решимость и назвал ее актом силы, который продемонстрировал женщине, что я способен на серьезное действие. Дон Хуан сказал, что хотя я и не сознавал этого, все что я делал, должно было представить меня ей в выгодном свете.

— Ты никогда не смог бы коснуться ее, — сказал он, — но ты показал ей свои когти. Теперь она знает, что ты не боишься. Ты бросил ей вызов. Я использовал ее, потому что она сильна и безжалостна и никогда ничего не забывает. Мужчины обычно слишком заняты, чтобы быть безжалостными врагами.

Я почувствовал ужасный гнев. Я сказал, что никто не должен играть с глубокими чувствами и преданностью других людей.

Дон Хуан смеялся до тех пор, пока слезы не покатились у него по щекам, а я ненавидел его. Я был переполнен желанием ударить его и уехать, однако в его смехе был такой необычный ритм, что он почти парализовал меня.

— Не надо так сердиться, — сказал он успокаивающе.

Затем дон Хуан объяснил, что его действия никогда не были фарсом и что когда-то он тоже долгое время растрачивал свою жизнь, пока его собственный бенефактор не обманул его так же, как он обманул меня теперь. Дон Хуан сказал, что его бенефактор был безжалостным человеком, который не возился с ним так, как он, дон Хуан, возится со мной сейчас. Он добавил очень сурово, что женщина действительно испытывала свою силу против него и пыталась убить.

— Теперь она знает, что я играл с ней, — сказал он, смеясь, — и она возненавидит тебя за это. Она ничего не сможет сделать мне, поэтому она выместит свою злость на тебе. Она пока не знает, сколько у тебя силы, поэтому она будет приходить и испытывать тебя мало-помалу. Теперь у тебя нет выбора, и ты должен будешь учиться, чтобы защитить себя, или ты сделаешься жертвой этой леди. Она не шутит.

Дон Хуан напомнил мне о том, как она перелетела через дорогу.

— Не сердись, — сказал он. — Это не обычный обман. Это правило.

В способе, которым женщина отпрыгнула от меня, было что-то, поистине сводящее с ума. Я сам был этому свидетелем: она перепрыгнула шоссе в мгновение ока. Деться от этого факта было некуда. Этот случай крепко засел в моей памяти и мало-помалу я накопил «доказательства», что Ла Каталина действительно преследовала меня. В конце концов я вынужден был отказаться от ученичества под давлением своего иррационального страха.

Я вернулся к дому дона Хуана несколько часов спустя, сразу после полудня. Он, очевидно, ожидал меня. Он подошел ко мне, когда я вышел из машины, и с явным любопытством меня осмотрел, обойдя вокруг несколько раз.

— Почему ты взволнован? — спросил он, прежде чем я успел что-либо сказать.

Я объяснил, что что-то испугало меня этим утром, что я ощутил что-то крадущееся поблизости, как в прошлом. Дон Хуан сел и погрузился в размышления. Его лицо имело необычно серьезное выражение. Казалось он был уставшим. Я сел рядом и стал приводить в порядок свои записи.

После очень долгой паузы его лицо прояснилось, и он улыбнулся.

— Это был дух источника, — сказал он. — Я говорил тебе, что ты должен подготовиться к неожиданной встрече с этими силами. Мне показалось, ты понял.

— Да, я понял.

— Тогда откуда страх?

Я не мог ответить.

— Этот дух на твоей тропе, — сказал дон Хуан. — Он уже коснулся тебя в воде. Уверяю тебя, он попробует сделать это снова. Если ты не будешь подготовлен — эта встреча станет твоим концом.

Слова дона Хуана заставили меня почувствовать действительное беспокойство. Однако, мои чувства были необычными: я был обеспокоен, но не боялся. Что бы ни случилось со мной, это не могло вызвать прежнее чувство слепого страха.

— Что я должен делать? — спросил я.

— Ты слишком легко все забываешь, — сказал он. — Путь знания — это вынужденный путь. Для того чтобы мы учились, нас нужно пришпоривать. На этом пути мы всегда с чем-то боремся, чего-то избегаем, к чему-то готовы; и это что-то всегда необъяснимо, оно всегда больше и могущественнее нас. Необъяснимые силы будут приходить к тебе. Сейчас это дух источника, позднее это будет твой собственный олли. Поэтому нужно готовиться к борьбе. Много лет назад Ла Каталина подстегнула тебя, но она всего лишь колдунья, это был фокус для новичков. Мир полон устрашающих вещей. Мы — беспомощные создания, окруженные силами, которые необъяснимы и непреклонны. Обычный человек, по незнанию, верит, что эти силы могут быть объяснены или изменены; он не знает, как это сделать, но думает, что действия человечества, рано или поздно, объяснят их или изменят. Маг, с другой стороны, не думает об объяснении или об изменении их, вместо этого он учится использовать такие силы, чтобы перенаправить себя, приспособившись к направлению их действия. Это его хитрость. В магии нет ничего особенного, достаточно лишь узнать эту хитрость. Маг немногим лучше обычного человека. Магия не помогает ему жить лучшей жизнью. Я бы сказал, что в действительности магия мешает ему — она делает его жизнь сложной и опасной. Открывая себя знанию, маг становится более уязвимым, чем обычный человек. С одной стороны, окружающие люди ненавидят и боятся его и будут стараться покончить с ним при первой возможности; с другой стороны, безжалостные и необъяснимые силы, которые окружают каждого из нас, по праву того, что мы живем, являются для мага источником еще большей опасности. Если тебя поразит собрат — это по-настоящему больно, но это ничто по сравнению с тем, что бывает, если тебя заденет олли. Маг, открывая себя знанию, становится легкой добычей для таких сил и имеет только одно средство уравновесить себя — свою волю, поэтому он должен чувствовать и действовать как воин. Я повторю это еще раз: только воин может выжить на пути знания. То, что помогает магу жить лучшей жизнью, — это сила жизни воина. Научить тебя видеть — мое обязательство. Я делаю это не потому, что я лично хочу сделать так, а потому, что ты был избран — мне указал на тебя Мескалито. Однако, научить тебя чувствовать и действовать, как воин — это мое личное стремление. Лично я верю, что быть воином — наиболее подходящий способ жить, из всех, какие только возможны. Я старался показать тебе силы, с которыми сталкивается маг, потому что только под их ужасающим воздействием можно стать воином. Видение без того, чтобы стать воином, ослабило бы тебя ложным смирением и желанием отступить. Твое тело разрушилось бы, потому что тебе стало бы все равно. Это мое личное решение — сделать тебя воином, чтобы ты не разлетелся на куски. Ты много раз говорил, что всегда готов к смерти. Я не рассматриваю это чувство, как необходимое. Я думаю, что это бесполезное потакание себе. Воин должен быть готов только к битве. Еще ты говорил, что родители покалечили твой дух. Я думаю, что дух человека — это нечто такое, что хотя и можно легко покалечить, но не теми средствами, которые ты сам считаешь ранящими. Я полагаю, родители искалечили тебя тем, что сделали мягким, потакающим себе и предающимся прозябанию. Дух воина не приспособлен к потаканию себе и жалобам, он не приспособлен к победам или поражениям. Дух воина приспособлен только к борьбе, и каждое усилие — это последняя битва воина на земле, исход которой не имеет значения. В этой последней битве воин позволяет своему духу лететь свободно. Пока он ведет битву, он знает, что его воля безупречна. И поэтому он смеется.

Я закончил писать и поднял глаза. Дон Хуан пристально смотрел на меня. Затем он покачал головой и улыбнулся.

— Ты действительно все записываешь? — спросил он с недоверием. — Хенаро говорит, что он никогда не может быть серьезным с тобой, потому что ты все время пишешь. Он прав — как можно быть серьезным, если ты все время пишешь?

Он усмехнулся. Я попытался отстоять свою позицию, но он меня остановил.

— Это не имеет значения, — сказал он. — Если ты когда-либо научишься видеть, то, я полагаю, ты сделаешь это своим собственным загадочным путем.

Он встал и посмотрел на небо. Было около полудня. Он сказал, что еще есть время поехать поохотиться в горах.

— На кого мы собираемся охотиться? — спросил я.

— На особое животное. Может быть на оленя, или на кабана, или даже на горного льва, — он замолчал на миг, а затем добавил: — или даже на орла.

Я встал и пошел за ним к машине. Он сказал, что на этот раз мы собираемся только наблюдать, чтобы выяснить, на кого нам следует охотиться. Уже почти забравшись в машину, он вдруг остановился, о чем-то вспомнив. Улыбнувшись, он сказал, что наше путешествие должно быть отложено, пока я не узнаю одну вещь, без которой такая охота невозможна.

Мы вернулись и снова сели под его рамадой. Я хотел о многом спросить, но он меня остановил и заговорил сам.

— Мы подошли к последнему, что ты должен знать о воине, — сказал он. — Воин отбирает вещи, которые создают его мир. В тот день, когда ты встретился с олли и я был вынужден дважды окунать тебя в воду, знаешь, что было с тобой не так?

— Нет.

— Ты потерял свои щиты.

— Какие щиты? О чем ты говоришь?

— Я сказал, что воин отбирает вещи, которые создают его мир. Он отбирает их осознанно, потому что каждая вещь, которую он выбирает, становится его щитом, который он будет использовать для защиты. Воин будет использовать свои щиты, чтобы защититься от своего олли, например. Обычный человек, который точно так же окружен этими необъяснимыми силами, недоступен для них, потому что он имеет другие виды особых щитов для защиты себя.

Он сделал паузу и посмотрел на меня с вопросом в глазах. Я не понимал, что он имеет в виду.

— Что это за щиты?

— То, что делают люди, — сказал он.

— Что же они делают?

— Посмотри вокруг. Люди заняты деланьем того, что делают люди. Это и есть их щиты. Когда маг встречается с теми необъяснимыми силами, о которых мы говорим, его просвет открывается, делая его более доступным смерти, чем обычно; я говорил тебе, что мы умираем через тот просвет, поэтому, если он открывается, необходимо чтобы воля была готова заполнить его; это в том случае, если человек — воин. Если человек не является воином, как ты, тогда у него нет иного пути отступления, кроме как воспользоваться деятельностью повседневной жизни, чтобы отвлечь свой ум от страха встречи с необъяснимым и, таким образом, позволить своему просвету закрыться. Ты рассердился на меня в тот день, когда встретился с олли. Я специально разозлил тебя, когда остановил твою машину, потом ты замерз, когда я окунал тебя в воду. Ты купался в одежде и от этого замерз еще сильнее. То, что ты был в ярости и замерз, позволило твоему просвету закрыться. Холод и ярость стали твоими щитами в тот день. Теперь, однако, ты не можешь больше использовать эти щиты столь же эффективно, как обычный человек. Ты слишком много знаешь об этих силах, и теперь, наконец, ты на грани того, чтобы чувствовать и действовать, как воин. Твои старые щиты больше не являются надежными.

— Что я должен делать?

— Действуй как воин и отбирай составные части своего мира. Ты не можешь больше окружать себя вещами как попало. Я говорю тебе это самым серьезным образом. Теперь ты впервые не в безопасности при своем старом образе жизни.

— Что ты имеешь в виду под отбором составных частей моего мира?

— Воин встречает эти необъяснимые силы, потому что он намеренно ищет их, поэтому он всегда готов к встрече. Ты, напротив, никогда не готов к ней. Фактически, если эти силы явятся к тебе, то они захватят тебя врасплох; испуг откроет твой просвет, и твоя жизнь беспрепятственно ускользнет сквозь него. Поэтому первое, что тебе необходимо, — это быть готовым. Думай о том, что олли может появиться перед твоими глазами в любую минуту — ты должен быть готов к этому. Встреча с олли — это не воскресный пикник. Воин берет на себя ответственность по защите своей жизни. Поэтому, если какая-либо из этих сил стучится к тебе и открывает твой просвет, ты должен бороться и намеренно закрыть его. Для этого тебе нужно иметь избранный ряд вещей, которые приносят тебе удовольствие и покой. Вещей, которые ты можешь намеренно использовать для того, чтобы отвлечь свои мысли от испуга, закрыть просвет и сделать себя цельным.

— Что это за вещи?

— Несколько лет назад я говорил тебе, что в своей повседневной жизни воин выбирает путь, имеющий сердце. Именно последовательный выбор пути с сердцем отличает воина от обычного человека. Воин знает, что путь имеет сердце, когда он един с этим путем, когда он испытывает спокойную радость идя по нему. Вещи, которые воин отбирает, чтобы сделать свои щиты, — это частицы пути с сердцем.

— Но ты сказал, что я не воин, как же мне выбрать путь с сердцем?

— Это твоя поворотная точка. Можно сказать, что раньше для тебя не было прямой необходимости жить как воин. Теперь все иначе, теперь ты должен окружить себя предметами пути с сердцем и отказаться от всего остального, или же ты погибнешь при следующей встрече. Могу добавить, что этой встречи тебе больше не нужно искать. Теперь олли может прийти к тебе во сне, во время твоего разговора с друзьями или когда ты пишешь.

— Уже годы я честно стараюсь жить в согласии с твоими учением, — сказал я. — Очевидно, я делал это недостаточно хорошо. Как я могу делать лучше теперь?

— Ты думаешь и разговариваешь слишком много. Ты должен прекратить разговор с самим собой.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты слишком много разговариваешь с собой. Ты в этом не исключение. Каждый из нас делает это. Мы ведем внутренний разговор. Подумай об этом. Когда ты один, что ты делаешь?

— Я разговариваю с самим собой.

— О чем ты разговариваешь с собой?

— Не знаю, о чем угодно, я полагаю.

— Я скажу тебе, о чем мы разговариваем сами с собой. Мы разговариваем о нашем мире. Фактически, мы создаем наш мир своим внутренним разговором.

— Как мы это делаем?

— Пока мы разговариваем с собой, мир продолжает оставаться таким, каким по нашему предположению он должен являться. Мы обновляем его, мы наполняем его жизнью, мы поддерживаем его своим внутренним разговором. Но не только это, еще мы выбираем свои пути в соответствии с тем, что говорим себе. Так мы повторяем один и тот же выбор снова и снова, потому что продолжаем повторять один и тот же внутренний разговор до самого последнего дня своей жизни. Воин осознает это и стремится остановить этот разговор. Это последнее, что ты должен знать, если хочешь жить как воин.

— Как я могу перестать говорить с самим собой?

— Прежде всего ты должен использовать уши, чтобы снять часть нагрузки со своих глаз. Мы с самого рождения использовали свои глаза для того, чтобы судить о мире. Мы говорим с другими и с собой главным образом о том, что мы видим. Воин сознает это и прислушивается к миру, он прислушивается к звукам мира.

Я отложил свои записи. Дон Хуан засмеялся и сказал, что он не имел в виду, что я должен вынуждать себя силой, и что прислушиваться к звукам мира нужно гармонично и с большим терпением.

— Воин осознает, что мир изменится, как только он перестанет говорить с собой, и что он должен быть готов к такому необычайному событию.

— Что ты имеешь в виду, дон Хуан?

— Мир такой-то и такой-то или еще какой-нибудь только потому, что мы говорим себе, какой он. Если мы перестанем говорить себе это — мир перестанет быть прежним. В настоящий момент я не думаю, что ты готов к такой встряске, поэтому ты должен постепенно прекратить создавать мир.

— Я действительно не понимаю тебя!

— Твоя беда в том, что ты смешиваешь мир с тем, что делают люди; и опять же, ты не одинок в этом. Каждый из нас поступает так. Вещи, которые делают люди, являются щитами против сил, которые нас окружают. То, что мы делаем как люди, дает нам удобство и чувство безопасности. То, что делают люди, по праву очень важно, но только как щит. Мы не осознаем, что все, что мы делаем, как люди, это только щиты, которым мы позволяем господствовать и попирать наши жизни. Я мог бы сказать, что для человечества то, что делают люди, значительнее и важнее самого мира.

— Что ты называешь миром?

— Мир — это все, что здесь, — сказал он и топнул ногой по земле. — Жизнь, смерть, люди, олли и все остальное, что окружает нас. Мир необъятен. Мы никогда не сможем понять его, мы никогда не разгадаем его тайны. Поэтому, мы должны относиться к нему, как к тому, чем он и является, как к чудесной загадке! Однако, обычный человек не делает этого. Мир никогда не является для него загадкой, поэтому когда он приближается к старости, он обнаруживает, что для него больше нет ничего нового. Старик не исчерпал мира. Он исчерпал только то, что делают люди. Но в своем глупом замешательстве он верит, что в мире нет больше загадок для него. Вот ужасная цена, которую приходится платить за наши щиты! Воин осознает эту путаницу и учится относиться к вещам правильно. Вещи, которые делают люди, ни при каких условиях не могут быть более важны, чем мир. И, таким образом, воин относится к миру, как к бесконечной тайне, а к тому, что делают люди, как к бесконечной глупости.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.