Вторая печать – катарсис

Вторая печать – катарсис

Катарсис – критерий, цель и единственно возможное оправдание неизбежной мимолетности Игры.

По определению Аристотеля, «совершающее очищение страстей, главным образом посредством сострадания и страха в момент их возникновения у зрителя, который отождествляет себя с трагическим героем»[146]. Как говорил Караваджо, «ужас можно победить только изображением ужаса»[147], то есть только очерчивая его территорией игры. Изначально понятие катарсисиспользовалось в мистериях и означало акт интенсивной эмоциональной разгрузки.[148]

В Игре же слово катарсис означает непосредственное присутствие в процессе самоосвобождающегося проявления. Оно связано, благодаря символической смерти и возрождению воспринимающего Я, с чувством временной утраты формы и катарсической вспышки узнавания подлинных размеров себя. Так, «вся алхимия свидетельствует на самом деле только об одном – родиться заново!»[149] Возможно, кому-то будет интересна следующая формула: катарсис – оргазм Образа. А оргазм Образа не что иное, как оргазм реальности, в мгновение которого происходит своеобразная переинсталляция, или, лучше – переоткрытие, пересотворение! Это означает, что с точки зрения Пути Игры катарсис – не финальный аккорд трагической постановки, но непосредственный стиль присутствия на сцене. Он не схлопывает пространство, но как бы «расчищает» его для свободной игры, для свободного течения энергии. Это подобно бесстрашному сожжению старой, ложной «самости»[150], из пепла которой «подобно фениксу восстает новое представление о своей идентичности. Этот новый образ будет многократно умирать и возрождаться, пока мы наконец не поймем, что то, чем и кем мы являемся на самом деле, далеко превосходит все образы и понятия. И тогда у нас больше нет образа себя, который мог бы умереть, и остается только то, что бессмертно»[151].

Одним словом, именно эта бесстрашная адекватность своим собственным масштабам является манифестацией столь трудно понимаемой концепции жестокости великого Арто; то есть жестокости по отношению к границам эго; жестокости человека, готового «отказаться от своей личности, от надежд на признание, от всех земных радостей»[152], от всего тварного и сиюминутного. Ибо только там, «где кончается Рынок и Слава, начинается все великое: только там обитают Изобретатели Новых Ценностей»[153]. Или, говоря словами Антонио Менегетти, здесь «речь идет о большем: необходим не только катарсис, но достижение атараксии[154], то есть высшей независимости от всех вещей и эмоций»[155]. Об этом говорят, что это ваш подлинный облик! «Он не родился, когда родились вы, и не умрет, когда вы умрете. Небеса не могут скрыть его, земля не может вместить его, огонь не может сжечь его, а вода – потопить… Ничто под небесами не может стать ему на пути».[156]

И здесь, по определению маэстро Гротовского, «ритуальность прокладывает свой путь в сакральном событии, в котором зрелищный акт превращается в священнодействие, в обряд жертвоприношения актера и коллективного перехода в состояние высшего сознания». Здесь же обнаруживается стремление вернуться к священному театру, который, по словам Питера Брука, становится «единственным для театра шансом выжить в соприкосновении с массовым индустриализованным стилем искусства»[157]. И только тот, кто вышел на битву с этим драконом и не дал ему победить себя, «только он один и может реально претендовать на самоуважение. Ибо он находится лицом к лицу с темной глубиной собственного „я“ и отвоевал самого себя. Он достиг внутренней уверенности, которая вызывает в нем чувство собственной надежности, он достиг того, что алхимики называли „психическим единством“»[158]. Следствием же развития этих технологий становится потенция мультикатарсического стиля игры!