Свидетельство покойника

Свидетельство покойника

Свидетельство покойника ранее было одним из доказательств того, что подозреваемый в убийстве на самом деле убил данного человека. Ведьм и колдунов, причастных к смерти кого-либо путем околдовывания, также определяли таким же образом. Свидетельством покойника называлась способность трупа внезапно кровоточить при приближении или касании его ведьмы, виновной в его смерти, если иных доказательств не находилось.

Свидетельство покойника признавали за безупречный факт такие известные демонологи, как дель Рио, де Ланкр и Лафатер. В записях далкейтского суда, проходившего в Шотландии в 1661 году, например, описывается, как некая особа Кристина Вильсон, подозреваемая в причастности к убийству путем колдовства, «…отказывалась приблизиться к трупу или дотронуться до него, заявляя, что никогда в жизни не дотрагивалась до мертвых. Но поскольку священник и бейлиф категорично настаивали на этом, то подозреваемой девице пришлось подойти к трупу, дабы это не сделали с ней по принуждению силой. Как только ее палец оказался на ране мертвеца, до этого очень белой и чистой, без всякого пятнышка крови или чего-то подобного, так тотчас кровь хлынула из раны, к удивлению всех очевидцев, воспринявших это как доказательство убийства».

Этот метод применяется в глухой глубинке иногда и поныне. Лично я был свидетелем такого действа, будучи подростком. Тогда в пригородной лесополосе возле железнодорожной платформы Западная остановился табор цыган. В то время мои родители уехали отдыхать на юг, и я временно проживал в частном доме у тетки в обозначенном выше пригороде. Там я познакомился и подружился с таким же по возрасту, как и я, цыганенком подростком, которого звали Мануш, и он иногда приводил меня в табор. Таборные цыгане не то что радушно встречали меня, но и без особого энтузиазма, просто как-то мало обращали на меня внимания, кроме цыганят моего возраста, и я мог там свободно перемещаться.

И вот однажды мы с Манушем по очереди катались на моем велосипеде, когда со стороны табора послышались душераздирающие женские вопли и плач. Мы с Манушем стремглав помчались туда. Там в дальнем конце лесополосы толпилась группа цыган, голосили женщины, хмуро переговаривались мужчины. Когда мы с Манушем пробились внутрь круга, то увидели лежащую на спине молодую, красивую цыганку, почти девочку, ноги ее были неестественно подогнуты, а белая блузка на ее груди была пропитана запекшейся кровью. Она была мертва. Ее голова, с разметавшимися чернокудрыми волосами, лежала на коленях молодой еще женщины, проливавшей над ней слезы, – очевидно, матери девушки. Рядом, понуро опустив плечи, стоял мужчина лет тридцати пяти, он держался за плечо рыдающей в голос цыганки, и на его лице играли желваки.

Через некоторое время в круг протиснулся прилично и вполне цивильно одетый в белый твидовый костюм цыган лет сорока, его руки были в массивных перстнях, на груди, на фоне черной водолазки, червонным огнем мерцала тяжелая золотая цепь с непомерных размеров крестом на ней. Вместе с ним, держась за его локоть, приковыляла хромая, седовласая старуха, с лицом кирпичного цвета и сморщенным, как высохший стручок перца.

Подошедший что-то властно проговорил по-цыгански и стал куда-то указывать ладонью по сторонам. Тогда Мануш потащил меня за собой.

– Кто это? – тихо спросил я Мануша, следуя за ним.

– Баро, он у нас главный.

Вскоре я понял, чего добивался Баро. Все люди, кроме родителей убитой, отошли в разные стороны метров на десять – двенадцать и разбились на группы. В одной оказались мужчины и юноши, в другой женщины, а в третьей – дети и подростки не более тринадцати – четырнадцати лет, где оказались и мы с Манушем.

Потом старая цыганка повернулась к группе мужчин и стала по одному выкликать их оттуда. Каждый из них подходил и, коснувшись руки или ноги мертвой, отходил в сторону. Все это происходило на фоне гнетущей тишины, прерываемой лишь воплями матери убитой девушки.

– Что делает эта старуха? – спросил я шепотом.

– Это Ратори – таборная колдунья. Она ищет убийцу.

– А как она ищет?

– Ты смотри, сам увидишь…

Старая ведьма тем временем выкликнула новое имя: «Гожо!» – его я запомнил ввиду скоротечности последующих событий. От поредевшей группы мужчин отделился юноша, почти мальчик, в красной, в белый горох, рубахе и кожаной жилетке. У него были вьющиеся, черные, воронова крыла, волосы и едва пробивающиеся усики над верхней губой.

Несмотря на смуглость лица, выглядел он очень бледным. Он подошел к мертвой девушке и остановился пошатываясь. Старуха что-то сказала ему, но он не двигался с места. Тогда Баро подтолкнул его, и юноша упал к ногам мертвой, уткнувшись в них головой. В тот же момент из раны убиенной взбурлила темная кровь, всколыхнувшая рубашку на ее груди. Гожо моментально вскочил и бросился вон, но был задержан возмущенно гогочущей толпой. В следующее мгновение около него оказался отец убитой девушки и вонзил ему нож прямо в сердце. Парень коротко всхрапнул и упал замертво. От группы испуганных женщин тут же отделилась какая-то цыганка и, на ходу сорвав с головы шифоновый платок в блестках, упала с громкими причитаниями на тело юноши.

От этой картины меня затрясло. Но еще больше я испугался, когда на мне остановился недобрый взгляд Баро, и он пальцами поманил меня к себе. Заплетающейся походкой, на вмиг ставших ватными ногах, я подошел к нему. Следом за мной поплелся и Мануш.

– Ты кто? – подозрительно оглядывая меня с головы до ног, хриплым голосом спросил Баро.

У меня от страха онемел язык, и я стоял, переминаясь с ноги на ногу и умоляюще поглядывая на Мануша. Тот ответил за меня:

– Это мой друг, дадэ, он живет рядом в поселке.

Баро тяжело вздохнул и, взяв за плечо Мануша, отвел его в сторонку, где они о чем-то эмоционально стали разговаривать, широко жестикулируя руками.

Через несколько минут Мануш вернулся ко мне и повел меня из табора прочь.

– Не бойся, Баро – мой отец, – сказал Мануш, – он тебе ничего плохого не сделает. Только ты забудь о том, что тут видел. Ладно? Никому не говори, особенно милиция ничего не должна знать. У нас тут свои законы. Ты меня понял?

– Конечно, Мануш, я буду молчать! Это ваше дело, цыганское, – ответил я, постепенно приходя в себя.

– Вот и хорошо. Дадэ сказал, что, если проболтаешься, тебя найдут и зарежут.

Я остановился как вкопанный и воззрился на Мануша так, словно увидел маленького черта. Он улыбнулся и добавил с холодной улыбкой:

– И родителей твоих тоже… А меня сегодня из-за тебя накажут – ремнями сырыми бить будут.

– А это очень больно? – опешенно спросил я, пораженный его предыдущей фразой.

– Меня так в прошлом году уже били, когда я дадэ ослушался.

Он повернулся, задрал рубаху, и я увидел его спину, исполосованную рубцами и шрамами.

– И еще, – опустив рубаху и повернувшись ко мне, грустно проговорил Мануш, – ты не приходи к нам больше. Так дадэ хочет… Прощай!

Он порывисто обнял меня, развернулся и побежал назад в табор.

Утром следующего дня табора в пролеске уже не было. Мануша я тоже больше никогда не встречал, так что расспросить подробности того загадочного случая мне было уже не у кого…