Глава 2. Пока все хорошо

Глава 2. Пока все хорошо

Первый вопрос:

Многие люди на западе заняты созданием науки или технологии просветления. Это им несомненно, нужно, но, но ваш взгляд, возможно ли это? Разве это не безответственно заниматься этим, еще не достигнув состояния просветления?

Являются ли методы Арики правильным подходом?

ПЕРВОЕ и самое главное, что нужно понять — что для просветления никогда не требуется технологии. Это невозможно по самой его природе. Но весь западный мир охвачен жаждой технологии, поэтому все, что попадает в его руки, начинает превращаться в технологию. Технология — это мания. Для внешнего мира наука — это правильный подход, но только частичный, неполный; это не единственный подход, а только один из них. Поэзия столь же эффективна, как и наука.

Наука — это способ познания без любви, и в этом есть опасность. Из-за того, что наука — это знание без любви, она на службе у смерти, она не помогает жить. Поэтому весь научно-технический прогресс ведет человека к глобальному самоубийству. Однажды, когда человечество покончит с собой — во время Третьей мировой войны — тараканы будут говорить: «Мы — самые пригодные к жизни». Какой-нибудь Дарвин, тараканий Дарвин, докажет: «Мы наиболее жизнеспособны, потому что мы выжили; выживают сильнейшие».

Человек уже совершил самоубийство; он разрушил себя. Знание без любви опасно, потому что тогда оно — яд.

Любовь поддерживает баланс, она никогда не позволяет знанию идти слишком далеко, чтобы оно не стало разрушительным. Наука — это знание без любви, в этом и ее опасность. Это — один из верных подходов: объекты, материальные объекты можно познавать и без любви, для этого она не нужна. Но жизнь — это не только материя. Жизнь сплавлена с чем-то совершенно трансцендентальным. И это трансцендентальное упускается. И тогда наука постепенно автоматически превращается в технологию. Она становится механичной. Она все больше и больше становится средством для эксплуатации природы, для контроля над природой. Развитие началось со следующей идеи: как победить природу. Но это глупая идея.

Мы неразделимы с природой; как мы можем с ней соревноваться? Мы и есть природа, так кто кого будет побеждать? Это абсурд. И с этой своей абсурдностью наука уже много попортила: вся природа испорчена, климат нарушен, воздух, вода, моря-все отравлено

Гармония полностью нарушена, экология непрерывно нарушается. Пожалуйста, помните — этого уже достаточно, более чем достаточно.

Не пускайте науку вовнутрь. Если применение научной методологии было настолько опустошительным для внешней природы, оно подействует еще более опустошающе на внутреннюю природу — потому что вы будете затрагивать все более тонкие слои. Даже для внешней природы нужен совершенно другой вид знания, который основан на любви; но для глубочайшего центра вашего существа, для тончайшего, для запредельного, — знание не нужно вообще. Нужна невинность. Невинность и любовь — только тогда вы познаете внутреннее, тогда вы познаете содержание вашего существа, субъективное.

Но запад поглощен технологией. И кажется, что технология преуспела в области природы: мы стали более мощными. Мы не стали сильнее. Это была ложная идея; мы не стали сильнее! Мы становимся слабее и слабее с каждым днем, потому что природные ресурсы истощаются. Рано или поздно Земля опустеет, на ней ничего не будет расти. Мы не становимся сильнее, мы становимся с каждым днем все слабее, слабее и слабее. Мы уже на смертном одре. Человечество не выживет, если будет продолжать так поступать с природой, максимум пятьдесят лет, шестьдесят лет, или, самое большее, сто лет — а это ничто. Если не будет Третьей мировой войны, мы совершим медленное самоубийство. Пройдет сто лет, и нас не будет. Не останется и следа.

И человек будет не первым, кто исчезнет. Уже много других животных, очень сильных животных, исчезло с лица Земли. Они когда-то бродили по Земле, они были царями Земли, они были больше слонов. И их больше нет. Они тоже думали, что стали могучими. Они были огромных размеров, у них была неистощимая энергия, но скоро Земля уже не могла больше снабжать их пищей, так как они становились все больше, и больше, и больше, и пришел момент, когда пищи уже не хватило, и они вымерли.

То же самое происходит с человеком: человек думает, что становится все более и более могучим, он может достать до Луны, но сам разрушает Землю. Он разрушает всякую возможность жизни в будущем. Человечество медленно исчезает. Пожалуйста, не применяйте свою технологию ко внутренним поискам; вы уже и так наделали много вреда. Просветление не может быть низведено до уровня технологии.

Поэтому, во-первых, внутренний поиск — это невинность, а не знание; он определенно не связан с наукой и совершенно не имеет ничего общего с технологией. Он связан больше с любовью, невинностью, тишиной. Медитация — это, в действительности, не техника. И только потому, что вы не можете понять ничего, кроме техники, я вынужден говорить в терминах техники. Иначе, медитация — это вообще не техника. Медитация — это не то, что вы можете делать. Медитация — это нечто, куда вы попадаете, подобно любви. Медитация это нечто, в чем вы можете быть, но что вы не можете делать. Делание отпадает.

Каковы могут быть методы для не-делания? Технология уместна в делании, когда вы должны что-то сделать. Но медитация — это не что-то, что вы делаете. Она приходит только тогда, когда ваш делатель успокоился и вы полностью расслаблены, когда вы ничего не делаете, когда вы в глубоком покое, отдыхаете… вот где начинается медитация. Вот когда медитация расцветает. Это цветение вашего существа. Она никак не связана со становлением. Это не достижение, это не улучшение, это просто, когда вы становитесь тем, Чем вы уже являетесь. Разве нужна для этого техника?

Но люди так глупы; вот почему приходится говорить о техниках. Если вы понимаете, ничего не нужно. Достаточно быть молчаливым, достаточно быть самим собой, не преследовать какую-либо цель, не надо вообще никуда идти, и вы увидите, насколько это лучше, вы почувствуете благословение, медитацию. Когда эта медитация станет настолько спонтанным потоком, что вам уже не нужно будет садиться в определенную позу, чтобы медитировать, что вам уже не нужно будет искать тихий угол в доме, где вас никто не потревожит, когда даже в миру ваша медитация будет продолжаться — говорите ли вы, идете ли вы, делаете ли что-то, едите ли — когда она станет непрерывной, даже когда вы спите, когда вы продолжаете ее чувствовать, когда она становится вашим дыханием или биением вашего сердца. Вот что Кабир называл сахадж самадхи, спонтанным экстазом. Для этого не нужно техники. Для этого нужна только спонтанность, для этого нужна только естественность, для этого нужна только простота.

Так что я скажу вам следующее: блаженны невежды, ибо их есть Царствие Небесное. Станьте невинными и станьте невеждами. Не держитесь за свои знания.

Но на западе это происходит. Сейчас они пытаются управлять умом. Они пытаются создать механизм, способный манипулировать умом. Это будет еще опаснее, чем наука. Это будет еще опаснее, потому что, как только вы узнаете, как манипулировать умом человека, вы превратите и его в автомат: вот что тогда произойдет. Как только вы узнаете, что человеком и его умом можно управлять, полностью управлять, то исчезнет всякая свобода, исчезнет всякая индивидуальность. Вам в голову могут погрузить электроды даже без вашего ведома, и вами начнут управлять из Дели, из Москвы, из Вашингтона, из Капитолия. Вами могут манипулировать просто при помощи радиоволн. Тогда вся страна может быть управляема, и никто не увидит Никакого приказа, пришедшего извне, он придет изнутри вас. Электрод уже вставлен, по радиоволнам вам могут приказать, и вы будете автоматически подчиняться. Вся ваша свобода исчезнет. Вас могут загипнотизировать в любой момент. Вам могут навязать любые галлюцинации, и вы в них поверите; они будут такими реальными — они будут возникать в вас самих. Тогда из Дели, из Москвы, из Вашингтона, из Лондона, из любой столицы… Не будет необходимости содержать полицию, не нужно будет содержать прокуратуру; это слишком дорого и неэкономично. Это все воловьи упряжки — они не нужны. Можно применить более тонкую технологию. Отпадет необходимость содержать всех этих людей для поддержания порядка, не будет необходимости даже в священниках, учащих морали и религии. Прямо из столицы могут дать указание, что вы все были счастливы — и вы все станете счастливыми; что вы все удовлетворены — и вы все почувствуете себя удовлетворенными. Вы, может быть, умираете, голодаете, но будете чувствовать себя удовлетворенными. Вы можете быть уже при смерти, страдая от болезни, но стоит прийти указанию, что вы счастливы, и что смерти нет, и вы поверите, что вы счастливы, и что смерти нет. И это будет приходить изнутри вас.

Именно это Дельгадо предложил сделать в будущем, и он сказал: «Тогда человек будет счастлив. Не останется несчастных». Но это счастье не будет подлинным счастьем.

Уже есть машины, которые способны создать альфа-волны в вашем уме просто посредством электростимуляции. Это опасно — потому что это не позволит вам познать реальность. Эти альфа-волны, будучи навязанными извне, не будут естественными, они не будут природными. И Бог просто исчезнет. Тогда отпадет необходимость в Боге. Вы уже не несчастны, так зачем тогда искать счастья? И вы поверите в догму — какая бы догма вам не предлагалась, пропагандируемая вашими политиками и вашими священниками — вы поверите в их догму, вы полностью поверите в догму, без малейших колебаний. Скептицизм исчезнет. Это опасный шаг.

Медитация не должна быть низведена до технологии, просветление не может быть низведено до технологии.

Просветление означает осознание, свидетельствование. Просветление не связано ни с телом, ни с умом. Оно запредельно. Телом можно управлять с помощью механизмов, умом можно управлять с помощью механизмов, но ваша душа выше всего этого и не может быть управляема никакими механизмами, какими бы они ни были.

Вы спрашиваете: «Многие люди на Западе заняты созданием науки и технологии просветления». Эти люди преступники. Они опасные люди; избегайте их. Это те же самые люди, которые были заняты созданием научной технологии двести лет назад. Они разрушили природу, а теперь взялись за сознание. Его они также разрушат.

Сейчас есть всемирное движение по защите экологии, по защите природы. Но это в действительности уже слишком поздно. Теперь уже ничего не сделаешь, ничего ощутимого уже не сделаешь. И эти люди, которые выступают за экологию, выглядят как эко-фанатики, как еще один вариант свидетелей Иеговы-фанатиками, отчаянно борющимися с чем-то, что кажется уже невозможным одолеть.

Пока чума технологии не направилась на человеческое сознание, остановите ее. Остановите ее в самом зачатке.

И вы говорите: «Это им, несомненно, нужно». Нет, конечно не нужно. Нет необходимости. «Но, на ваш взгляд, возможно ли это?» И невозможно так же. Но человек сам себе вредит: чем более невозможно то, что он делает, тем больше оно привлекает его и зовет. Вот что сказал Эдмунд Хиллари, когда взошел на Эверест. Кто-то его потом спросил: «А зачем вообще ты это делал? Какой смысл, для чего?» Эдмунд Хиллари ответил: «Я должен был, потому что Эверест есть. Он есть, значит я должен был это сделать. Он стоит как вызов». Все непобедимое призывает человеческое эго.

Естественно, что это невозможно, этого никогда не будет — но именно эта невозможность может привлечь таких сумасшедших, одержимых людей, которые хотят придумать технику для всего. Им не создать технологии для просветления. Это совершенно невозможно благодаря самой природе вещей. Но они вполне могут создать технологию для манипулирования умами и даже вводить людей в заблуждение, создавать иллюзию просветления.

Именно это происходит от принятия наркотиков: наркотики уже стали технологией для просветления. И гуру наркоманов, Ален Гинсберг, говорит все те же вещи, которые говорили все великие мистики мира, как будто бы все они раскрывали то же самое, что дает ЛСД, или псилоцибин, или марихуана. Это чушь. Никакие наркотики не могут привести вас к просветлению, но они могут создать иллюзию просветления.

Разве это не безответственно — заниматься этим, еще не достигнув состояния просветления?

Только те, кто не знает просветления, могут этим заниматься. А те, кто познал, не будут даже интересоваться этим. И это действительно безответственно.

Является ли метод Арики правильным подходом?

Метод Арики — это технология, техника, знание без любви — и поэтому он опасен. Он будет превращать людей в роботов.

Всегда помните, свобода — единственная цель; мокша, полная свобода — вот цель. Вы можете превратить человеческие существа в роботов, они будут менее несчастными. Ведь, если вы полностью станете роботом, как вы можете остаться несчастными? Машины не бывают несчастными: конечно, и счастливыми тоже, но никогда несчастными — это определенно. Метод Арики, как и любой другой метод, который существует без любви, опасен. Но это очень трудно отличить, потому что тот же самый метод может быть использован с любовью, и тогда он станет полезным. Тот же метод может быть использован без любви, и он станет опасным. И очень трудно отличить, глядя со стороны, используется метод с любовью или нет.

Методы Арики были заимствованы из различных школ: суфийской, гурджиевской, тибетской, индийской, японской. Это эклектика. Со всего света они собрали техники. Во-первых, они взяты из различных школ — в них нет гармонии, в них отсутствует центр. Это просто нагромождение — куча, толпа, но вовсе не семья — потому что техники взяты из разных школ.

Суфийские техники обязательно будут отличаться от техник Дзен. И то и другое действует, и то и другое работает, но работает по-разному. Техники сами по себе не могут работать вне своей системы. Это будет так, как если бы вы взяли одну деталь от машины и стали устанавливать ее на машину другой марки. Она не устанавливается, и вы озадачены: «Почему же она не работает?» В первой машине она работала, она была в гармонии, она была предназначена специально для той машины. Методы Дзен работают в философии Дзен, методы суфиев работают в суфийской школе, тибетские методы работают в тибетском эзотерическом буддизме, методы йоги работают в системе Патанджали. Нельзя просто набрать всяких методов отовсюду, иначе у вас получится машина, в которой часть деталей из «Роллс-ройса», часть из «Линкольна», часть из «Кадиллака», а часть от «Фиата» — вы напихаете в свою машину кучу всевозможных деталей. Ваша машина станет опасной… Во-первых, она никуда не поедет, и вам очень повезет, если она никуда не поедет. Если она тронется, вас можно только пожалеть. Арика выбрал техники из разных школ. Арика очень жаден, эклектичен; и во всем этом нет центра. Это не оркестр, это шумный базар.

Во-перых, если вы следуете методам Арики слишком часто, вы не придете к своему центру. Вы будете получать различные переживания на периферии, но никогда не придете к своему центру. И все ваши переживания не будут одной целой семьей, они будут фрагментарными. И это опасно; вы развалитесь на части.

Во-вторых, там нет любви, потому что там нет центра — а любовь возникает только там, где есть центр. Скопище столь многих техник пусто, в нем нет души. Так что вы можете очень хорошо освоить техники, но ваше сердце так и не расцветет. Вы станете искусными, но не станете блаженными. Вы можете стать менее несчастными, менее напряженными, вы станете способны лучше собой владеть, ваше эго может стать более сильным, но в вас не будет души.

Все методы работают в своем собственном контексте. Но у Арики еще нет никакой своей философии, нет никакой гармонии. И это не путь, чтобы создать гармонию, это прямо противоположный путь. Ведь буддизм возник тогда, когда Будда стал просветленным. Сначала появился центр, и он затем начал развивть несколько методов, чтобы Помочь тем, кто еще не был просветленным, чтобы помочь им прийти к центру так же, как пришел он. Сначала появился центр, а затем периферия.

Так же было и с Джалалутдином Руми: он стал просветленным, когда танцевал, когда кружился — не для того, чтобы стать просветленным, он и не знал, что это такое. Просто ему очень нравилось вращение, оно приносило ему большой покой. Просто так случилось, что, когда он кружился, он стал просветленным. Когда он стал просветленным, он начал думать, как помочь другим людям; сначала возник центр. И затем он начал создавать суфийские методы. Так же обстояло дело и с Патанджали.

А с Арикой все совершенно иначе. У него нет просветленного бытия в центре. Конечно, он очень умный человек человек, который собрал множество методов из разных источников, из разных стран и разных традиций — но нет центра. Это всего лишь периферия. Поэтому люди, которые заинтересовались Арикой, рано или поздно почувствуют, что они остановились. Они достигнут некоторого состояния, и вдруг увидят: роста больше не будет. И вы станете высохшими, подобно пустыне… потому что пока любовь не расцветет, цветы никогда не появятся, деревья не вырастут, реки не потекут.

Высшее цветение всегда принадлежит любви.

Второй вопрос:

Как-то вы сказали, что вы эгоист. Позже — что эгоист не может быть счастливым, а сами сказали, что вы счастливы. Прокомментируйте — это, пожалуйста.

Никогда не слушайте, что я говорю! Просто смотрите на меня, слушайте меня. Совсем не беспокойтесь о моих словах. Посмотрите вперед: можете ли вы видеть какое-либо эго в человеке, который здесь сидит и говорит с вами? Не принимайте так серьезно то, что я говорю. На самом деле, только человек, у которого нет никакого эго, может сказать: «Я величайший в мире эгоист».

Обычно эго пытается себя спрятать. Вы говорите кому-то: «Ты эгоист»; он обидится. Он действительно может быть эгоистом, но он обидится. Чем больший он эгоист, тем больше он обидится. Эго хочет действовать только из подсознания, из-за темного угла. Оно никогда не выходит на свет. Оно может вам сказать, что я самый отъявленный в мире эгоист, просто потому, что для этого нет никакого повода.

А я говорю вам, что мое эго всеобъемлюще. Как эго может включать в себя все? Эго должно, наоборот, исключать, иначе оно потеряет устойчивость. Эго должно сказать: «Вы — это вы, а я — это я, и я выше, чем вы и лучше, чем вы». Эго должно настаивать на определенности, разграничении. Когда я говорю, что во мне вы все, мое эго настолько огромно, что оно включает все — оно не исключает ровно ничего, даже дьявола — и тогда «вы» исчезает. А когда «вы» исчезает, то как может продолжать существовать «я»?

Но вопрос задал англичанин. Для них это естественно. У англичан плохо с юмором. Он воспринял это серьезно, ведь они — серьезные люди. Он, должно быть, начал думать: «Этот человек сам себе противоречит». А я несерьезный человек. Мне можно и попротиворечить. Говорят, что, когда англичанину рассказывают анекдот, он смеется три раза. Первый раз — когда он выслушивает анекдот — естественно, что он его так и не понимает. Он смеется просто из вежливости, чтобы другой человек не обиделся — что его не поняли, или что его шутка оказалась несмешной. И чтобы не смущать человека, он громко смеется. Затем он смеется во второй раз — ночью, посреди ночи, когда анекдот до него доходит. Он говорит: «Понял!» и смеется. И, наконец, он смеется в третий раз — над самим собой: смеяться над анекдотом посреди ночи! «Как глупо! И как не по-английски!»

Третий вопрос:

Любопытство и сильной жажда вечного привели меня в ваш лагерь. Может ли любопытство, недоверие помешать человеку стать достойным учеником? Ваш совет мне — немедленно покинуть лагерь — кажется достаточно жестоким.

Первое: любопытство никогда не бывает вместе с сильной жаждой. Любопытство никак не связано с жаждой. Любопытство — что-то детское: человек просто хочет узнать. Это как чесотка — никаких серьезных намерений, вы не готовы за это заплатить. Вы просто любопытствуете. Вам это не очень нужно, ваша жажда не глубока. Вы не собираетесь, узнав это, изменить свою жизнь, свое поведение, свой путь, свое существо. Просто, попутно, вы хотите знать: вы этим не очень сильно интересуетесь.

Многие люди уже приходили ко мне и спрашивали. Один пришел и сказал: «Как вы думаете? Бог есть или ого нет?» Чтобы задать такой вопрос, нужен очень глупый человек. Вопрос столь необъятен, столь невыразим. Как можно такое сказать? Даже сказать такое — уже значит опошлить; это уже кощунство. Вы можете плакать, вы можете стенать, но вы не можете даже произнести этого. Вопрос столь таинствен, столь свят, что вы будете биться, но не сможете его сформулировать.

Я знаю и других людей. Они приходят и начинают дрожать, и говорят: «Мы не знаем, что спросить». Иногда приходит человек и спрашивает: «Ошо, что я должен спросить!» Это уже совершенно другой человек. Он даже не может сформулировать вопрос — потому что жизнь так обширна и неизмерима. Как выразить ее словами? Стоит только выразить ее в словах, и она покажется по-детски глупой. Вопросы и ответы годятся только для школы, но не для жизни.

Некто приходит и спрашивает: «Есть ли Бог?» И он ожидает услышать ответ: либо да, либо нет. Вас натренировали в ваших школах, колледжах, университетах отвечать. На все, на любой вопрос вас учили отвечать. Вас никогда не учили спрашивать, помните: вас учили отвечать. Ваши экзаменационные билеты просто дают вам несколько вопросов, и вы должны на них ответить. От вас ожидается только Ответ. Важен не вопрос, а ответ — «Есть ли Бог?» — и вы ждете ответа. И естественно, что может быть только два ответа: де иль: чет. Но разве это будет иметь какой-то смысл, если сказать: «Да, Бог есть»? Решит ли это что-нибудь? Вы уже должны были слышать этот ответ раньше. Или, если ответ будет: «Нет, Бога нет», разве это как-нибудь поможет? Это ответ вы также уже знаете, оба ответа вам уже знакомы. Так что же вы хотите спросить?

Уж лучше помолчать, уж лучше колебаться. Уж лучше плакать навзрыд. Уж лучше открыть свое сердце. Ваша интенсивность, ваша жажда тогда не будет просто любопытством. Любопытство никогда не бывает рядом с сильной жаждой. И вы говорите: любопытство а сильная жажда вечного привел и меня в ваш лагерь. Я так не думаю. Вас могло привести любопытство. И этот человек задавал дурацкие вопросы; он задал, наверное, сотню вопросов за те десять дней.

Сильная жажда приведет к одному вопросу, который оставит позади все остальные вопросы. Если ваша жажда сильна, тогда все вопросы собираются в один, который означает: «Кто я?» И с этих пор все остальное становится неуместным.

Жаждущий человек не интересуется Богом, его не интересует, есть ли ад и есть ли рай, его не интересуют прошлые жизни, его не интересует теория кармы и перевоплощений. Весь его поиск заключается в одном: «Я не знаю, кто я». Это его первый и последний вопрос: «Я должен это понять. Если я это пойму, тогда все остальное разъяснится само по себе, но если я не знаю себя, то зачем мне интересоваться всем остальным?» Если есть страсть узнать правду, тогда у вас есть только один вопрос: «Кто я?» И среди сотни вопросов, которые задал этот человек, не было ни одного о том, «Кто я?» Этого вопроса он так и не задал. Этот человек просто любопытствовал, он сказал жажда вечного — он к тому же и жадный.

Вы еще не знаете, кто вы есть, а уже жаждете вечного. Жадность, эго — они жаждут чего-то в этом мире, они же жаждут чего-то и в другом мире. Они хотят денег, больше денег в банке, больший дом, большую машину, а затем они начинают желать рая и Бога. Они все должны взять в свои руки… жадные люди.

Вы должны сначала понять, кто вы есть, и только благодаря этому знанию вам может открыться вечное. Вы не познаете себя через овладение вечным. И вы никогда не овладеете вечным. Вы такие крошечные. Просто подумайте: человек, какой-то маленький человечек, вздумал схватить вечное! Ведь вас даже небольшое повышение температуры может убить. Тридцать шесть и семь десятых градусов — с вами все в порядке. Достаточно шести-семи градусов выше — и вас нет. Вы не можете существовать при температуре выше сорока пяти градусов, а хотите ухватить саму вечность?

Вы не можете жить без дыхания более, чем несколько минут — более восьми минут вам не выдержать — и все еще хотите ухватить вечность?

Тело, которое уже умирает… с самого момента рождения ваше тело умирает. Семьдесят лет — ничто в этой бесконечности, в этой вечности. Человек, который будет жить только семьдесят лет, хочет ухватить вечность? Такая маленькая голова — куда вы вместите всю вечность? Это будет подобно человеку, пытающемуся уместить целое море в одной ложке.

Я слышал о великом философе: это наверняка был Аристотель. Я точно не знаю, но подозреваю, что это так.

Он шел по берегу моря под утренним солнцем и увидел сумасшедшего.

Этот человек выглядел сумасшедшим. Он носил воду из моря в ложке и быстро ее выливал. Он для этого выкопал яму и бегал туда-сюда, к морю и обратно. Аристотель увидел его и сказал: «Что это ты делаешь?» Человек ответил: «Я решил перелить весь океан в эту яму». Аристотель сказал: «Ты что, с ума сошел? Ложкой? И в эту маленькую ямку? И такой необъятный океан?» А сумасшедший рассмеялся и сказал: «А я думал, что это ты сошел с ума. Я слышал, что ты хочешь понять вечную истину. Такой маленькой головой? Так кто же из нас сумасшедший?»

Этот человек, должно быть, был большим мудрецом. Он потряс Аристотеля, так как был прав. Правда всегда шокирует. Не будьте так жадны до истины, ибо истина приходит только тогда, когда вы не жадны. А когда вы не жадны, вы не такой уж маленький. Жадность делает вас маленькими. Когда исчезает всякая жадность, исчезают границы вокруг вас. Тогда вы уже не маленькая ямка на берегу океана. Тогда, наоборот, океан будет маленькой лужицей на вашем берегу… когда не останется жадности. Правда — это не то, чем вы должны обладать, это нечто, что должно овладеть вами. Вы просто должны ей это позволить.

Но человек слишком умен, а знания никогда не позволят правде войти. Во всех своих ста вопросах он показывал свои знания: все святые писания, которые он знал; все, что он слышал и все, чем была забита его голова. Может ли любопытство, недоверие помешать человеку стать достойным учеником? Любопытный человек, недоверчивый человек не может стать даже просто учеником. Достойный ученик далек от всего этого, потому что, чтобы стать учеником, вы должны довериться. Чтобы пойти с кем-то в неизвестное, вы должны, по крайней мере, иметь немного доверия. А этому человеку доверие неведомо. Подозревать он умеет, но доверять — нет. Сомнения не позволят вам отправиться во внутреннее путешествие. Сомнения хороши в науке; наука зависит от сомнений. Сомнения полезны в мире науки.

Если вы доверяете, вы ни на шаг не продвинетесь в науке; там вам придется не доверять. Наука — это враждебный подход; она зависит от антагонизма.

Религия, мистицизм совершенно противоположны, диаметрально противоположны науке. Их метод — доверие, а не сомнение. Если вы мне доверяете, вы можете со мной пойти. Другого пути нет.

И спрашивающий сказал: «Ваш совет мне — немедленно покинуть лагерь — кажется достаточно жестоким».

Жестоким? Вы сказали — жестоким? Тогда вы ничего не знаете о Мастерах. Это еще не жестоко! Это очень вежливо… Вы слышали что-нибудь о Мастерах Дзен? Если бы вы задали подобный вопрос Мастеру Дзен, он бы на вас набросился. Он бы вас хорошенько отколотил. Он бы выбросил вас вон из ашрама. Когда-нибудь я тоже это сделаю, подождите. Зачем, вы думаете, здесь Сант, Камал, Гурудаял? Бить будут они. Еще немного осталось подождать, можешь мне поверить: сам увидишь.

Ты сказал: жестокими Это не жестокость; это просто сострадание к тебе. Тебе это было нужно, ты это заслужил — потому что знающий человек нуждается во встряске, в электрошоке. Я здесь не для того, чтобы вы накапливали свои знания. Я здесь для того, чтобы помочь вам выбросить все ваши знания. Эта работа подобна пробуждению глубоко спящего. Естественно, что это невежливо. Разве вы сами не видели? — когда ранним утром звенит будильник, напоминающий, что вам пора на динамическую медитацию, и вы хотите сказать: «Черт бы ее побрал!», — и хотели бы выбросить эти часы. Это жестоко.

Мастер и есть такой вот будильник. Мастер должен давать встряску: он должен встряхнуть вас до самых корней, потому что он должен вырвать ваш ум с корнем и пересадить его в совершенно иной мир. Он должен изменить ваш уровень бытия. Это непросто, это тяжелая работа. И это больно. Для этого нужно многим пожертвовать. Только если вы готовы к пожертвованию, оставайтесь здесь. Если нет, уйдите — потому что тогда и вы и я напрасно теряем время. Если вы готовы пройти через все эти лишения, что обязательно должно быть; через это пожертвование…

Это слово «пожертвование» прекрасно. Оно означает: сделать что-то святым, сделать что-то священным. Если вы готовы перенести мои встряски с глубоким доверием, с любовью, они станут священными. Тогда и моя жестокость уже не будет выглядеть как жестокость, она будет выглядеть как сострадание. Вы почувствуете, что я так сказал, потому что я вас так люблю. Иначе зачем мне все это?

Четвертый вопрос:

Вы, Будда, Иисус и прочие — все мужчины. Вы сказали, что женщины ближе к состоянию не-ума. Почему же вы избрали на этот раз тело мужчины? Почему нет Мастеров-женщин?

Это вопрос от Дева Чандан — естественно, женщины, сторонницы движения за свободу женщин. Это очень важный вопрос, и его нужно рассмотреть.

Такого никогда не было В прошлом — чтобы женщина была Великим Мастером — и этого не будет в будущем. Причина в том, что женский ум, по самой своей природе, неагрессивен. А чтобы быть Мастером, человек должен быть агрессивен. Я не имею в виду мужской шовинизм. Эта агрессивность никак не связана с нашим огрубевшим мужеподобным обществом. Твой вопрос подобен следующему: «Почему мужчина всегда отец, а не мать?» С этим ничего не поделаешь — это естественно. Было только одно исключение: позволь мне рассказать один анекдот.

Священник лег в больницу на операцию для выяснения причины постоянных болей в области живота. В больнице в то же самое время одна незамужняя девушка родила мальчика, которого, как она объяснила доктору, она не желала забирать.

Не долго думая, врач подошел к постели священника после того, как тот проснулся после операции, и сказал ему, что случилось чудо: Бог дал ему сына. Священник, оправившись от шока, взял малыша в руки и молитвенно склонил голову, благодаря Бога за чудо.

Что еще ему оставалось делать?

Прошло много лет. Священник и мальчик жили вместе, как отец и сын. Пришло, наконец, время для мальчика оставить дом и поступать в колледж. В ночь перед его отъездом священник подошел к нему и глухо сказал: «Мой сын, я должен признаться тебе в одной неприятной вещи». Мальчик озадаченно на него посмотрел, и священник продолжал: «Я всегда заставлял тебя верить, что я твой отец. Так знай, сын мой: это неправда. Я — твоя мать. Твой отец — епископ».

Только человек с мужским типом ума может быть Мастером. Быть Мастером означает быть агрессивным. Женщина не может быть агрессивной Женщина восприимчива по самой своей природе. Женщина — это матка, и поэтому она может стать лучшим учеником. Мужчине очень трудно стать учеником, а для женщины это очень легко.

Общение между Мастером и учеником — это общение между мужчиной и женщиной. Вы, может быть, и не рассматривали это с такой точки зрения, но попробуйте. Ученик восприимчив, ученик-это матка. Вот почему очень трудно для мужчин стать учениками — некоторое нежелание, некоторое сопротивление, борьба, эго продолжает упираться. Для мужчины очень трудно стать учеником. Величайшие ученики всегда были женственными: Мария Магдалина была величайшим учеником Иисуса. Но она не могла стать его апостолом, она не могла стать Мастером. Да, вокруг Будды тоже были прекрасные, замечательные женщины. Вокруг Махавиры тоже: у Махавиры было сорок тысяч саньясинов, среди них тридцать тысяч женщин и десять тысяч мужчин. Эта пропорция всегда такова. Из приходящих четырех учеников три — женщины, а четвертый — мужчина. И этот мужчина не очень-то открыт: Он мог прийти из-за женщин, а не из-за Мастера. Всегда есть такая возможность.

Но великие Мастера всегда были мужчины. Это может показаться парадоксальным, но так уж оно есть — потому что Мастеру приходится использовать тысячу и один способ, чтобы над вами работать. Мастер должен на вас воздействовать — чтобы вам помочь, чтобы повести вас за руку, чтобы вас защитить, чтобы вас встряхнуть, чтобы заманить вас в неизвестное, чтобы толкнуть вас. Он должен делать для вас тысячу й одну вещь, которые не назовешь мягкими — вот почему. Это никак не связано с противоборством мужского и женского. Это никак не связано с грубостью общества. Даже в будущем, когда равенство будет окончательно установлено, мужчина будет отцом, а женщина — матерью. Чудес не бывает.

Пятый вопрос:

Все в полном порядке, но, с другой стороны, Третьи мировой война уже начинается. Вы сказали: «Не пытайтесь изменить мир», но, стоит лишь выйти за ворота ашрама, как видишь нищих детей, почти умирающих от голода. Что же делать?

Все в полной порядке, но, с другой стороны, Третья мировая война уже начинается, — и с ней все будет в полном порядке. Она все уничтожит. Она будет последней войной — совершенной, наиболее совершенной. Возникает вопрос: начинается мировая война, а вы что делаете? Медитируете? Вы должны отправиться в мир и предотвратить мировую войну. Вы сможете это сделать? Возможно ли ее остановить? Возможно ли что-либо для этого сделать? Вы только напрасно потратите время. У вас же очень короткая жизнь. Эти несколько мгновений очень ценны — и они никогда не были столь ценны раньше, потому что надвигается Третья мировая война. Раньше у вас всегда было много времени. А теперь, кажется, в любой момент его уже. не останется. Это может произойти завтра утром. Начать может любой сумасшедший.

Ричард Никсон во время беспорядков после Ватергейта хотел развязать Третью мировую войну. В его власти было ее начать, и, естественно, он очень переживал и мучился. И я должен сказать одну вещь, за которую я очень его уважаю: он поборол искушение. Было очень легко начать войну, и он стал бы тогда последним президентом Америки… дорогой ценой… и на нем закончилась бы вся история. Он бы стал самым знаменитым историческим лицом. Естественно, что некому уже. было бы писать историю, но это уже другая вещь. И это было бы лучше, по крайней мере, для него: не оказаться в таком позоре. Он остался верен себе. Такой вот подвиг совершил этот человек: он преодолел искушение, что было непросто. Он мог просто начать сбрасывать атомные бомбы на Москву. За пятнадцать минут — всего за пятнадцать минут — все живое на Земле бы умерло.

У нас есть средства, чтобы убить все живое на земле семь раз. У нас есть все возможности к такому сверхубийству. Каждый человек на земле может быть убит семь раз — так много атомных и водородных бомб, готовых, нацеленных, ожидающих своего часа. В любой момент любой политик может сойти с ума — а политики — уже сумасшедшие. Они не совсем нормальные, иначе почему они политики?» Вы сидите на вулкане. Никогда еще не было такой опасной обстановки. И вы думаете: «Что я здесь делаю? Медитирую?» А что еще вы можете сделать?

Пока все это продолжается, медитируйте. Если вулкан прорвется и вы умрете, медитируя, вы узнаете вкус бессмертия. И если много людей решат медитировать, Третья мировая война может никогда не начаться: столетиями люди замечали, что, если в деревне, где живет сто человек, один начнет медитировать, то изменится качество сознания у всей деревни. Достаточно лишь одного процента — потому что этот один человек общается с сотней других людей в деревне, в маленькой деревне. Он со всеми связан: кто-то дядя, кто-то — брат, а кто-то — родственник жены. Он связан, он в переплетении. В нем начинает вибрировать другая энергия, медитативная энергия. Качество сознания деревни полностью меняется из-за одного-единственного медитирующего человека. Если даже один процент человечества начнет медитировать, появится возможность избежать третьей мировой войны. И другой возможности нет.

Почему, во-первых, люди так агрессивны, что им приходится драться снова и снова? За три тысячи лет было пятнадцать тысяч войн — пять войн в год. Все человечество, кажется, ненормальное: мы ничем не занимались, кроме войн. А теперь, после этих трех тысяч лет войн, наступает развязка — окончательная война, всеобщая война. Вы бы хотели пойти в мир и убедить политиков, либо организовать марш протеста к Вашингтону или к Москве. Это не поможет. Потому что разве вы не видели? — люди, собравшиеся на марш протеста — очень агрессивные люди. Разве вы не видели сами? Их выкрики, их лозунги? Они все — агрессивные, жаждущие насилия люди. Они, может быть, за мир, но сами готовы сражаться за него. Сражаться против войны. Что же вы делаете? Вы начинаете кричать, выкрикивать лозунги — и сами же будете ими побиты, вы сами начнете воевать.

Это именно то, чем всегда занимались политики. И Москва, и Вашингтон против войны. Коммунисты говорят: «Мы должны быть готовы к войне, чтобы сохранить мир на Земле». И капиталисты говорят то же самое. Что капиталисты, что коммунисты, что фашисты — безразлично, они все готовятся к войне, и все они говорят, что готовятся отстоять мир. Вы тоже пойдете На марш протеста, и вы будете насильственны.

Может быть только один возможный марш протеста: медитируйте, сидите в тишине, создавайте медитативную энергию.

Однажды в этом Ашраме был конкурс-испытание, в котором требовалось объяснить, что такое медитативный человек. И естественно, Как и следовало ожидать, первым выступил Мулла Насреддин. Его объяснение было действительно замечательным. Мулла Насреддин объяснил, в чем разница между медитирующим человеком и не медитирующим. Он сказал: «Немедитативный человек — это тот, который, прыгнув с небоскреба, летит, разбивается вдребезги, и с ним все кончено. А медитативный человек летит и, прищелкивая пальцами, говорит: «Пока все хорошо».

Если это произойдет — а это произойдет, — щелкайте пальцами и говорите: «Пока все хорошо». Ведь вы все еще живы. Третья мировая война еще не началась, не лишайте себя этой возможности потанцевать. И я уверен, что, танцуя, вы вызовете в людях отголосок. Медитируйте: через свою медитацию вы высвободите в мир новую форму энергии.

Если бы вы могли обратить хотя бы одного человека во всем мире, чтобы он тоже стал сумасшедшим в оранжевом, чтобы он танцевал, пел, медитировал, чтобы забыл всякую политику… Те, что идут с маршем протеста, политики.

А главной проблемой является именно политика. Нам нужны неполитичные люди. Я никогда в жизни не голосовал, и люди приходили ко мне и говорили: «Но ты бы мог проголосовать за какого-либо человека, который тебе; нравится». Я отвечал: «За кого бы я ни голосовал, это будут политики. Я не, могу голосовать. Я не соучастник. Они все одинаковы, только имена разные».

Пацифисты тоже политики. Я бы хотел, чтобы благодаря вам хоть немного людей стали неполитичными. Неполитичный — вот что я имею в виду, говоря: религиозный человек — человек, который говорит: Хорошо. Если уж это должно произойти, пусть происходит. Зачем я буду тратить свое время? Я буду медитировать, я буду наслаждаться, я буду радоваться. Пока есть время, я буду танцевать. Если это должно случиться, оно случится, но почему я должен упускать свой танец? Время не ждет. Если вы начнете танцевать, если вы начнете любить, если вы станете дружелюбными, если вы начнете наслаждаться жизнью, вы создадите энергию, которая принесет мир — даже совершенно не думая о мире. Поэтому я никогда не говорю о мире, я говорю о любви. А мир следует за энергией любви, как тень.

Я знаю, что вокруг бедность, везде нищие, но что вы можете сделать? Что бы вы ни делали, это не поможет. Уже на протяжении столетий люди давали подаяния другим, давали пищу, деньги, одежду. Было много всякой филантропии, но так ничего и не изменилось. Затем они создали коммунистические страны, когда увидели, что религия бессильна. В действительности, религии никогда и не пытались, но со стороны кажется, что религия оказалась бессильной, потому что те люди, которые давали подаяния и делали другие подобные вещи, считали себя религиозными людьми. Они не религиозные люди. Они виноватые люди. Они чувствовали себя виноватыми. Когда человек накапливает слишком много денег, ой начинает испытывать чувство вины. И теперь приходится что-то делать, чтобы снять с себя эту тяжесть, он идет и дает подаяние. Это он делает просто затем, чтобы успокоить свою совесть.

Однажды случилось следующее. Эндрю Карнеги давал деньги многим библиотекам, многим колледжам, многим университетам, медицинским и тысяче прочих заведений. Когда он умирал — а он был одним из королей резины, — он спросил у своего секретаря: «Какую сумму я раздал за всю мою жизнь?» Он был уже при смерти, но хотел знать: на какую сумму он раздал подаяний? Он раздал миллионы долларов. Секретарь побежал к казначею и спросил. Это был огромный список. Карнеги выслушал. Общая сумма составляла миллионы и миллионы долларов. Он был удивлен. Он открыл глаза, он вдруг ожил и сказал: «Но откуда, я удивляюсь, я мог взять столько денег? Откуда? Неужели я столько отдал? Но откуда я взял все эти деньги?»

Вы берете их у тех же людей, которым даете подаяния. Вы берете из одного кармана и кладете в другой, и естественно, что вы отдаете не все, не полную сумму. Вы отдаете только часть. Это трюк. И это никогда не помогало.

Если вы хотите, чтобы мир был без бедности, нужно добиться того, чтобы исчезла жадность. Нет, подаяния не помогут; они никогда не помогали. Жадность должна исчезнуть, отчуждение должно исчезнуть. Вот чему я пытаюсь вас научить: если вы полюбите жизнь, вы никогда не станете скрягой. Жизнь так прекрасна; зачем беспокоиться о завтрашнем дне? Вот почему я повторяю снова и снова: живите от момента к моменту, и тогда не будет нищих. Но вы живете в будущем — тогда обязательно появятся нищие. Вы копите на будущее, и тогда естественно, что это не будет доступно всем, кто живет в данный момент.

Земля имеет достаточно всего для людей, которые на ней живут. И если никто не будет копить на будущее, прятать на будущее, думать о будущем, то все станут счастливыми и всем всего хватит. Но вы думаете о будущем. В данный момент вы не счастливы; вы думаете: «Завтра я буду счастлив». Таким образом вы жертвуете своим настоящим и одновременно вы жертвуете настоящим кого-то еще, чтобы оставить на будущее. Нищий на улице — это не проблема, нищий на улице — это просто симптом; проблема — это ваша жадность. Вы, конечно, можете подать что-то нищему; я не говорю: «Не давайте». Это вас успокоит: вы сделали что-то, вы подали нищему. А нищий в одной лодке с вами: он тоже что-то утаивает. Он может быть не таким уж нищим, как кажется; я знаю нищих, у которых есть счет в банке. Может быть, это просто его профессия, которая требует от него быть нищим. Он должен показать, что он умирает, потому что вы стали такими жесткими; пока вы не увидите, что кто-то умирает, вы не растаете. Он должен сидеть, дрожа от холода. Он может позволить себе иметь одеяло, у него достаточно денег; но он не позволяет себе этого — потому что, если у него будет одеяло, вы не станете его жалеть, вы не будете чувствовать себя виноватыми. Его дрожь даст встряску и вам. Он должен притворяться.

Я знал одного студента. Он учился у меня в университете. Я поинтересовался у него: «Где ты живешь?» Он ответил: «Лучше не спрашивайте». Я настаивал, и тогда он сказал: «Я никогда еще никому этого не говорил, потому что мой отец просил меня никому не говорить. Я скажу вам, но, пожалуйста, никому не говорите». Я спросил: «Так в чем же дело?» Он сказал: «Мой отец — нищий. Вы, наверное, его видели, он попрошайничает у железнодорожного вокзала». Я спросил: «Он твой отец?» — Он мой отец. И у него достаточно много денег. Но я не могу этого никому говорить, иначе его престиж нищего упадет». И этот парень жил всегда, как богатый. А того нищего я знал, потому что постоянно путешествовал, и почти каждый день бывал на той станции. И я был одним из тех, кого он обманывал; он всегда что-то у меня выпрашивал. Приезжал ли я или уезжал, я должен был ему что-нибудь дать. Иначе он от меня не отставал. Я сказал: «Хорошо, на днях я посмотрю».

Вскоре я пришел туда, и он подбежал: «Я умираю, а моя жена больна и лежит в больнице». Я сказал: «А как насчет твоего сына?» Он удивился: «Какого сына?» Я сказал: «Он мой студент». Он ответил: «Господин, пожалуйста, не говорите этого никому, я вас никогда больше не буду беспокоить». Если вы хотите помочь, помогайте. Но помните, что это совершенно меня не касается. Это ваше дело, и, пожалуйста, не пытайтесь перекладывать ваши дела на меня. Если вы хотите помогать нищим, помогайте. Помогайте, насколько можете. Когда вы сами станете нищими, другие будут помогать. Так всегда и было — из-за того, что раздача подаяний не помогла нищим, возник коммунизм, и коммунизм тоже не помог. Он никого не сделал богаче. Он просто сделал богатых бедными. Бедные остались бедными, только богатые исчезли. Теперь все равны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.