«PRIMUS IN ORBE DEOS FECIT TIMOR»

«Богов первым на земле создал страх» — эта ставшая крылатой фраза принадлежит римскому поэту I века н. э. Публию Папинию Стацию (Фиваида, III, 661).

В самом деле, религия, то есть вера в сверхъестественное, в какой бы форме она ни выражалась — в виде веры в фетиш и тотем, духов и богов, табу и колдовство, бессмертие души и загробный мир и связанных с ней обрядовых действий и эмоциональных переживаний, — зародилась в результате бессилия первобытных людей в борьбе с природой. Именно ограниченность власти человека над природой неизбежно привела к тому, что психика и сознание человека оказались целиком во власти надежды или страха. А это наиболее благоприятная почва для повышенной внушаемости, так как страх, растерянность, неуверенность снижают тонус коры головного мозга, не говоря уже о том, что неизбежные спутники таких ситуаций — голод, усталость, истощение — ведут к тому же результату. Известный французский ученый JI. Леви-Брюль (1857—1939) не без основания утверждал, что «преобладающее место в представлениях о невидимых силах занимает обычно тревожное ожидание, совокупность эмоциональных элементов, которые сами первобытные люди чаще всего характеризуют словом «страх» (Леви–Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994, с. 391).

По мнению Л. Леви–Брюля и целого ряда других исследователей, мышление первобытных людей, а точнее, их коллективные представления, глубоко отличны от современных. Главное отличие следующее: психическая деятельность первобытных людей является мистической. Действительно, если представление современного человека — это по преимуществу явление интеллектуального или познавательного порядка, то у первобытных людей под формой деятельности сознания следует понимать «не интеллектуальный или познавательный феномен в его чистом или почти чистом виде, но гораздо более сложное явление, в котором то, что считается у нас собственно «представлением», смешано еще с другими элементами эмоционального или волевого порядка, окрашено и пропитано ими, предполагая, таким образом, иную установку сознания в отношении представляемых объектов».

«Кроме того, — как пишет Л. Леви–Брюль о первобытном мышлении, — коллективные представления достаточно часто получаются индивидом при обстоятельствах, способных произвести глубочайшее впечатление на сферу его чувств. Это верно, в частности, относительно тех представлений, которые передаются члену первобытного общества в тот момент, когда он становится мужчиной, сознательным членом социальной группы, когда церемонии посвящения заставляют его пережить новое рождение, когда ему, подчас среди пыток, служащих суровым испытанием, открываются тайны, от которых зависит сама жизнь данной общественной группы.

Трудно преувеличить эмоциональную силу представлений. Объект их не просто воспринимается сознанием в форме идеи или образа. Сообразно обстоятельствам теснейшим образом перемешиваются страх, надежда, религиозный ужас, пламенное желание и острая потребность слиться воедино с «общим началом», страстный призыв к охраняющей силе; все это составляет душу представлений, делая их одновременно дорогими, страшными и в точном смысле священными для тех, кто получает посвящение. Прибавьте к сказанному церемонии, в которых эти представления периодически, так сказать, драматизируются, присоедините хорошо известный эффект эмоционального заражения, происходящего при виде движений, выражающих представления, то крайне нервное возбуждение, которое вызывается переутомлением, пляской, явлениями экстаза и одержимости, все то, что обостряет, усиливает эмоциональный характер коллективных представлений; когда в перерывах между церемониями объект одного из представлений выплывает в сознании первобытного человека, то объект никогда, даже если человек в данный момент один и совершенно спокоен, не представится ему в форме бесцветного и безразличного образа. В нем сейчас же поднимается эмоциональная волна, без сомнения, менее бурная, чем во время церемонии, но достаточно сильная для того, чтобы познавательный феномен почти потонул в эмоциях, которые его окутывают» (Л. Леви–Брюль. С. 28—29.)

Именно бессилие и страх перед окружающим миром в совокупности с мощным эмоциональным посылом и привели к тому, что вся природа для первобытного человека была полна скрытой жизни и таинственных влияний. Он жил в мире, где всегда действуют или готовы к действию бесчисленные, вездесущие тайные силы, почти всегда невидимые и страшные: часто это души покойников и множество духов с более или менее определенным личным обликом. Во всяком случае, так считают большинство антропологов и этнографов. Один из известнейших среди них Дж. Дж. Фрэзер в «Золотой ветви» собрал огромное количество свидетельств подобного рода: «воображение фараонов в страхе блуждает среди целого мира привидений… нет скалы, дороги, реки, леса, где их не было бы… везде — духи…», «кадары считают себя окруженными множеством невидимых сил. Одни из них являются душами предков, другие как будто служат только воплощением того неопределенного чувства тайны и беспокойства, которым уединенные горы, реки и леса наполняют воображение дикаря…».

Поэтому любое, самое рядовое событие принимается за проявление одной или нескольких таких сил. Льет ли долгожданный дождь или продолжительная засуха губит урожай — первобытный человек не сомневается, что это произошло потому, что предки или духи таким образом засвидетельствовали свою благосклонность или, наоборот, посчитав себя обиженными, требуют умилостивления. Точно так же никакое предприятие не может иметь удачу без содействия невидимых сил. Поэтому первобытный человек не отправится на охоту, не примется за изготовление орудий труда, если мистические силы не обещали помощи, если начало предприятия не освящено и не осенено магической силой.

Одним словом, видимый и невидимый миры в его представлении едины, и события видимого мира в каждый момент зависят от сил невидимых. Этим и объясняется то место, которое занимали в жизни первобытного человека жертвоприношения, ритуальные церемонии — магия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.