Глава 3 Имя
Глава 3
Имя
«Это слово, которое не есть слово, однажды было распространено по всему земному шару, и оно всё ещё сохраняется, как отдалённое замирающее эхо в сердцах некоторых привилегированных людей…»
Е. П. Блаватская «Разоблачённая Изида»
Мы спустились к пляжу. Тёплая музыка из детства окутала моё сердце ласковой пеленой. Ретроспектива счастливых кадров из ленты детства волной любви захлестнула сознание, и я превратился в маленького ребёнка. Все проблемы, заботы, страхи и комплексы оставили меня. У Лены же их, судя по всему, просто не было. И поэтому мы с ней веселились, как могли. Раздарив все цветы, мы принялись петь песни. Сначала мы спели напару песенку из детского фильма «Красная шапочка». У нас это очень мило получилось, и люди улыбались, когда мы вместе с Леной повторяли слова внучки-путешественницы, носившей красный головной убор:
А-а, в Африке горы вот такой вышины.
А-а, в Африке небо вот такой ширины.
А-а, крокодилы, бегемоты,
А-а, обезьяны, кашалоты,
А-а, и зелёный попугай,
А-а, и зелёный попугай!
Потом мы решили спеть «Крылатые качели», потом мы исполнили «Над нами огромное небо», затем ещё что-то.
Удивительный дар маленькой девочки, её умение вкладывать всю душу в песню привлекали внимание многих отдыхающих, которые уже заполнили весь пляж. Когда мы проходили мимо группы сидевших в тени деревьев молодых людей, один из них сказал:
— Эй, артисты! Ай-да к нам.
— К вам? — спросила Лена.
— Да, к нам. Мы ведь тоже поём, — ответила ей молодая девушка. — У нас есть, к тому же, инструмент.
Мы увидели под деревом гитары, гармошку и даже саксофон.
— Где же вы поёте? — спросил я.
— Вообще-то мы — студенты. Сейчас на каникулах. Помимо отдыха катаемся в электричках и веселим народ. А народ, в свою очередь, иногда подкидывает нам деньжат. Свои деньги у нас давно кончились, а на море хочется ещё побыть, — ответили мне.
— Понятно, — сказал Олег.
— Ясно, — сказал я.
— Пошли за мной, — радостно воскликнула Лена. — Я знаю хорошее место.
— Что, прям вот так сразу? — переглянулись озадаченно студенты.
— Да!
Музыканты задумались.
— Ну, что ж, пойдем — после некоторой паузы произнёс один из них, шутливо окая.
— Пойдемте, — стали окать другие, вставая и собираясь. Лена, смеясь, подтвердила:
— Да-да, пойдем.
И мы пошли. Мы отстранённо и легко брели по горячему песку мимо шума прибоя, детских ликующих криков, смеха и радости пляжных отдыхающих. Праздник жизни радовал меня в тот день. Мне было не жарко, но тепло, несмотря на то, что солнце нещадно палило. Было какое-то приятное светлое тепло, оно было в сердце. И вокруг. Вокруг, возле нас — идущих, лежащих, плавающих, смеющихся, плачущих, воюющих, мертвых и живых. Оно окружало людей и меня, но тогда я не обратил на это новое и все же давным-давно знакомое чувство должного внимания. Я невольно сосредоточился на другом. Чем радостнее билось мое сердце, тем теплее становился талисман, подаренный Леной. Случилось даже так, что некоторое время он жёг мою грудь, как горчичник. Он реагировал на радость. Чем больше радости наполняло мою грудь, тем горячее он становился. Это странное свойство небольшого талисмана в тот день немного озадачило меня, и я, думая над этим, шёл молча, пока Олег и Лена болтали со студентами-музыкантами.
Через некоторое время мы прибыли на центральную, если можно так выразиться, площадь базы отдыха, в одном из стационарных домиков которой жил я и те, с кем я приехал на море. Студенты принялись готовиться, раскладывать свои инструменты, а я присел на корточки в тени дерева. Олег уселся на железные перила, огромным обручем охватывающие площадь и болтал ногами, а Лена подошла и сдула на меня одуванчик.
— Вот я тебе задам, — сказал я ей шутливо, но как-то задумчиво.
Мой, украшенный морщиной глубокомыслия лоб, наверное, привлек её внимание. И она, как будто догадавшись о ходе моих мыслей, вдруг произнесла:
— Там, на чёрном талисмане буковки, они очень похожи на те, которые были давно-давно в Риме и которыми сейчас называют лекарства и букашечек с травкой.
— Про что ты говоришь?
— Ну, про буковки же! Я говорю про буковки, которыми врачи называют лекарства.
— Про латынь?
— Про неё самую. Буковки на талисмане похожи на латынь. Но читаются они не слева направо, а справа налево.
— Как на иврите?
— Иврите?
— Ну да, еврейский язык.
— Да-да, как по-еврейски. Там семь буковок, и читаются они наоборот. Эти буковки странные, но если присмотреться, то они похожи на латынь. Прочти их, когда никого не будет рядом. Если ты прочтёшь, ты узнаешь, как Его зовут.
— Его? Кого это — Его? — шутливо спросил я, принимая слова девочки за игру.
— Просто Его.
— Но кто это?
— Ты не поверишь…
— Как так? Ну-ка, скажи, кто это — Он? Теперь я точно от тебя не отвяжусь, пока не скажешь.
— Это ты…
— О чем ты говоришь, Лена? Не понимаю.
Посмотрев на меня с некоторой долей наигранной укоризны, она сказала:
— Я говорю про Его Имя. На самом деле это твое настоящее Имя. Это слово, если его произнести… Это очень доброе слово. Оно… Оно очень сильное. Но ты никогда не говори его просто так и тем более вслух. Только в опасности. И тогда оно соберёт всё добро, находящееся рядом, и прогонит опасность…
И опять мне показалось, что рядом кто-то есть. Опять возникло ощущение наполненности окружающего пространства чем-то живым и разумным. Чем-то огромным, похожим на пропасть, на бездну. Может быть, это чувство было только плодом моего разума? Тогда почему студенты вдруг перестали заниматься своими инструментами, и все дружно сначала уставились на нас, а потом принялись удивлённо оглядываться? Почему некоторые из проходивших мимо людей вдруг останавливались, растерянно моргали и с интересом, но всё также растерянно начинали озираться. Ни студенты, ни прохожие не могли слышать нашего разговора с Леной, но все они чуяли то же, что и я. И чем ближе к Лене находился человек, тем более сильными становились ощущения…
— Привет, Максим. — обратился ко мне кто-то. — Где тебя носит?
Я оглянулся и увидел девчонку из нашего домика. Она с большими сумками проходила мимо меня.
— Я гуляю. А ты куда с сумками-то?
— Как куда? Мы же сейчас уезжаем! Ты что, забыл?
Сначала до меня не доходило, но потом я понял. Я почти опоздал на автобус. Вон он стоит, уже заведённый, а возле его открытой двери собрались наши «туристы». Все с сумками. Все готовы к отъезду. Один я не готов. Один я забыл про то, что сегодня и сейчас должен отбыть домой. Ну, конечно же, я совсем забыл.
Знакомая девчонка стояла и смотрела, как я растерянно соображал, потом сказала, слегка улыбаясь:
— Да не волнуйся ты. Твоя сестра собрала все вещи. Мы все уже готовы. И вещи все готовы. Вот тебя только ищем, да найти не можем. Гуляка!
— А я взял, да и нашёлся, — сказал я. — Давай помогу нести сумки. Тяжёлые небось.
— Да уж, тяжёлые.
Я взял у неё сумки, и мы пошли к автобусу. Там мне сказали, что у меня ветер в голове, что я растяпа, ну и так далее. Я довольно-таки спокойно всё это выслушал, ответил что-то невнятное и помог сложить сумки в багажник. Затем мы все расселись по местам. Быстро расселись, потому что водитель попросил поторопиться. Он стоял возле открытой двери автобуса и докуривал сигарету, когда на площади заиграла музыка.
Музыка, как музыка, но вдруг… Мы все услышали этот чудесный звонкий детский голос. Голос Лены. Она пела одну из самых моих любимых песен. И исполнение было безупречным. Площадь как будто замерла. Все остановились и слушали знакомые слова незнакомого красивого голоса маленькой девочки:
Слышу голос из прекрасного далёка,
Голос в утренней серебряной росе.
Слышу голос, и манящая дорога
Кружит голову, как в детстве карусель…
Мы все слушали. Я это заметил. Мои попутчики прильнули лицами к окнам автобуса. В салоне стало удивительно тихо, хотя пять минут назад он гудел, как улей с пчёлами. Да и на улице всякое движение прекратилось. Все, кто был в это время на площади, подошли к студентам, чтобы посмотреть на юное дарование. Даже продавцы мороженного оставили свои лотки и смешались с гигантской толпой, окружившей крохотный оркестр. Из-за этой толпы я не видел ни Лену, ни Олега. Зато я слышал этот волшебный голос. Студенты даже не посмели подпевать. Они не хотели портить это волшебство. В самом деле, происходило что-то нереальное. Как в кино…
Когда пение прекратилось, наступила глубокая тишина. Все молчали. Было тихо, как в лесу зимой. Потом кто-то хлопнул в ладоши, ещё и ещё, и вот уже гром аплодисментов захлестнул площадь и наш автобус. Все сидящие в автобусе тоже хлопали.
Водитель уже перебрался в кабину, и, поаплодировав некоторое время, закрыл дверь и принялся заводиться.
Люди в салоне стали возражать, они хотели остаться и посмотреть на концерт. Но водитель сказал, что у него строгий график и что он не может ничего поделать. Смирившись с этим, люди успокоились. А я…
До меня только тогда дошло, что в суматохе я не взял у Лены и Олега никаких координат, чтобы с ними связаться. Я вообще ничего не знал о них, у меня не было никаких путей для общения с ними, которое так сильно хотелось продолжить. Я даже не попрощался с ними…
Вдруг осознав, что весь пережитый день и события были похожи на сказку, на радостную счастливую сказку, которую, возможно, я больше никогда не увижу, я бросился к кабине водителя. Просил остановиться, говорил, что сам найду способ добраться до дома, но все попытки уговорить водителя оказались тщетными. Он объяснял, что должен доставить каждого из нас в целости и сохранности, всё дальше уезжая от музыкальной группы студентов. Никто из пассажиров не мог понять, что я расстаюсь с чем-то необыкновенным, поэтому никто не поддержал меня.
Махнув рукой в сторону кабины, я прошёл в конец салона и посмотрел в задние стёкла. Другие тоже смотрели. Толпа, окружившая Лену, вдруг повернулась к нам и замахала руками, как будто говоря: «До свиданья!».
— Смотрите, они нам машут.
— Да ну?
— Правда, нам!
— Чего это они? — то тут, то там возле задних стёкол раздавались возгласы удивления. Многолюдная толпа сотней рук провожала автобус. И среди этой сотни я пытался отыскать ту одну, ту единственную ручку, которая, я знаю, махала мне, именно мне, прощаясь. И вся толпа по просьбе юной обладательницы этой руки махала именно мне. И я был растроган. Мне захотелось плакать.