VII. Уильям Постель

VII. Уильям Постель

Вокруг имени Уильяма Постеля ходило немало легенд философического, вернее, оккультного толка, к их числу прибавилась и легенда, бытовавшая в народе; в ней этот миролюбивый, хотя и несколько ребячливый монах представлен в обличье величественного чернокнижника. Что касается философской легенды, то она полностью на совести Элифаса Леви и его последователей во Франции, считавших его своим лидером и, судя по всему, вместе с ним искренне восхищавшихся постелевскими творениями, написанными с самыми лучшими намерениями, но подчас пустопорожними. Среди них «Ключ от Вещей, Утаенных от Основания мира». Постель был отпрыском бедного нормандского крестьянина; благодаря своему упорству и усердию, отказывая себе во всем, он сумел получить образование и стать, по отзывам своих поклонников, одним из самых образованных людей своего времени. «Исполненный смирения и доброты, он работал как простой труженик, чтобы заработать на кусок хлеба, а после работы возвращался к научным штудиям. Бедность была верной спутницей его жизни и порой вынуждала его расставаться со своими книгами; но он владел всеми известными языками и всеми науками своего времени; он открыл редчайшие и бесценные рукописи, среди прочих Апокрифические Евангелия и Сефер Йециру; он погрузился в тайны трансцендентальной Каббалы, и его искреннее восхищение ее абсолютной истиной, ибо это высшее основание всех философий и всех вероучений, побудило его поделиться ею с миром»⁷³.

Оставим Элифаса Леви, неоспоримое влияние которого на весь современный оккультизм поставило еврейскую эзотерическую литературу на недосягаемую высоту, явно преувеличив ее философское значение и выставив ее предполагаемых последователей в ложном свете. Лучшим оправданием Постеля служит его возвышенное благочестие; приходится только сожалеть о его экстравагантности, его надмирном почитании набожной и скромной монахини зрелых лет и его вере в то, что он совершает процесс ее физического возрождения получением ее духовной субстанции через два года после ее кончины⁷⁴. Будучи обвиненным в ереси, связанной с Реформацией, он обратился к Тридентскому собору с благожелательным, но непрактичным посланием, призывая собор благословить весь мир, что было явно вне рамок чисто догматических задач, ради решения которых собор и был созван. Последствия всех этих благоглупостей были печальные: Постеля удалили в какой-то монастырь, причем это решение было принято не как проявление нетерпимости, а, напротив, скорее из чувства сострадания и даже милосердия по отношению к ученому человеку, неспособному контактировать с миром. В заключение, к тому же, он получил то, в чем больше всего нуждался, и скончался в мире с собой и миром, отрекшись от всего, что вызвало осуждение церковного начальства.

Как уже говорилось, Постеля связывает с Каббалой тот факт, что он открыл и сделал известной в Европе знаменитую Книгу Творения, содержащую некоторые основоположения еврейской доктрины⁷⁵. Он также изложил ее принципы в своего рода комментарии, к которым я вскоре вернусь⁷⁶. Его собственное учение тоже имеет отдаленную перекличку с зогарической традицией, но ее краткое изложение Элифасом Леви слишком вольное и неточное, как, впрочем, и вся литература и научные изыскания этого современного адепта.

«Троица, – так начинает он свой комментарий, – создала человека по своему образу и подобию. Тело человеческое двусоставно, а его троичное единство образуется единством его двух половин; они суть animus и anima; это ум и нежность; точно так же оно имеет два пола – мужской, располагающийся в голове, и женский, в сердце. Осуществление искупления тоже должно быть двояким в человечестве; ум своей чистотою должен очистить заблуждения сердца, а сердце своей щедростью должно исправить эгоистическое бесплодие головы.

До сих пор Христианство постигалось резонирующими головами; оно не проникло в сердца. Слово воистину сделалосъ человеком*, но, лишь когда Слово станет женщиной, мир спасется. Материнский гений религии должен научать мужчин возвышенным проявлениям духовного милосердия; тогда разум примирится с верой, ибо постигнет, изъяснит и возглавит святое преизбыточество Богопочитания»⁷⁷.

Недомыслие Постеля состояло в том, что он признавал воплощение этого материнского духа в личности той самой благочестивой монашки, о которой шла речь выше. Элифас Леви, который не воспринимал всерьез ни озарений, ни энтузиазма, трактует эту духовную страсть как ребяческую лирику и небесную галлюцинацию, однако в латыни Постеля нет и доли лирики, и, каков бы ни был источник фантазма, дама умерла, не послав никакого знамения. Вдаваться же в вопрос об их последующем воссоединении в духе, напоминающем status embryonnatus каббалистической парапсихологии, было бы здесь, мягко говоря, смешно. Во всяком случае, с этого момента мистик именует себя не иначе как Postellus Restitutus; говорят, что седины у него вновь почернели, морщины изгладились на лбу, а щеки порозовели, как у юноши. Легковерные биографы, как водится, сообщают об этом со всей серьезностью, будто, по меткому замечанию Леви, «недостаточно изобразить его глупцом, надо выставить этого столь достойного и столь щедрого человека в виде паяца и шарлатана. Гораздо больше выспренних словоизвержений восторженных сердец поражает глупость и маловерие нестойких и скептических умов, которые берут на себя право судить их»⁷⁸. Менее бесчувственный историк, нежели те, кого с негодованием бичует Леви, сводит доктрину Постеля к двум пунктам: 1) «что евангельское царство Христово, установленное апостолами, может поддерживаться среди христиан или распространяться среди иноверных только в свете разума», что весьма правдоподобно; 2) что будущему королю Франции предопределено быть главой вселенской монархии и «что его путь должен быть приуготовлен завоеванием сердец и убеждением умов, дабы отныне мир имел лишь одну веру и Иисус Христос мог править через одного Царя, единый закон и единую веру». Если речь идет о мировой монархии как возможности будущего, то ясно, что любой француз, верный своим традициям, несомненно, предпочтет, чтобы ее правил король французский. Тем не менее одно из этих положений или оба вместе наводят биографа, о котором идет речь, на мысль, что Постель безумец, и я привожу этот вывод не столько на основании его, так сказать, собственного достоинства, сколько в силу того, что он побуждает Леви на характерную для него горячую отповедь: «Безумец, потому лишь, что мечтает о том, чтобы религия правила умами посредством высшей разумности ее вероучения и чтобы монарх сильный и правящий долго связал сердца завоеваниями общественного мира и благоденствия! Безумец, потому что верует в пришествие Его Царствия, к Кому он изо дня в день вопиет: «Да приидет Царствие Твое!» Безумец, ибо верил в разум и справедливость на земле! Безумец, воистину так оно и есть, бедняга Постель был безумцем!» Он написал немного книг, которые, положа руку на сердце, должен признать, читать почти невозможно, а что касается Сефер Йециры, то печатник сделал все, чтобы трудности постелевского перевода сделать окончательно непреодолимыми; но поскольку я обещал поговорить о сопровождающем текст комментарии, то скажу лишь, что его правильнее было бы назвать подборкой разрозненных примечаний. Франк советует ни в коем случае не руководствоваться излагаемыми им взглядами, но они едва ли претендуют на руководство, потому что ничего особо интересного в них нет, а иные просто детский лепет. Из положений, достойных внимания: а) отстаивание законности и необходимость сокрытия вещей сакральных; б) настойчивое и полезное различение понятий «творение», «формирование» и «создание» применительно к Сефер Йецире; в) древность вероучения о десяти сфирот на небесах; г) обращение к нумерологической мистике с целью показать, почему сфирот, словами Сефер Йециры, «десять, а не девять», необходимость числа десять демонстрируется прогрессией от единицы до четверицы в таком виде: 1 + 2 + 3 + 4 = 10. А это, сообразно мистическому модусу счисления, возвращает нас обратно к единице, подобно тому как материальная вселенная возвращает обратно душу Всевышнему; д) приписывание сфирот ангельских сонмов, чем подтверждается, что Постель изучал Каббалу не по одному памятнику, который он, как известно, перевел.

Что касается собственных произведений Постеля, то, скажем, о трактате De Rationibus Spiritus Sancti Libri Duo. 1543 в общем можно сказать, что он трезвый и вполне разумный;

если, к сожалению, он не имеет отношения к Каббале, то имеет, по крайней мере, к здравому смыслу. Полезно оно для тех – буде таковые еще имеются среди нас, не считая Францию, – кто склонен испытывать влияние Элифаса Леви, а посему воспринимать Постеля адептом их мистерий. Если справедливо говорить, что в своих взглядах и высказываниях, весьма экстравагантных в филологическом и конвенциональном смысле этого термина, он был мечтателем, не совсем справедливо говорить, будто он перескочил или обогнал общепринятые доктринальные взгляды своего времени, как не был он, судя по всему, носителем какого-то особого света в части положений учения, которые можно было бы считать важными для его времени. Так, например, он разделяет учение о вечном проклятии и оправдывает его в таких выражениях, которые не оставляют места для предположения, будто он не то имел в виду. А в остальном Постель был добрым и прямодушным христианином, который, несмотря на его Clavis Absconditorum a Constitione Mundi и на панегирики Элифаса Леви, не имел ни малейшего представления о пресловутой Книге Тота и никогда не мечтал о доктрине абсолютной религии за Престолом святого Петра.