10
10
Я снова посетил дона Хуана 30 мая 1969 года и прямо сказал ему, что я хотел проникнуть в «видение». Он покачал головой отрицательно и засмеялся, и я почувствовал необходимость протестовать. Он сказал мне, что я должен быть терпелив и было неподходящее время, но я упрямо настаивал, что я был готов.
Он не казался раздраженным моими изводящими просьбами. Он старался, тем не менее, сменить тему. Я не поддался и попросил его посоветовать, что мне делать, чтобы преодолеть мое нетерпение.
– Ты должен действовать, как воин, – сказал он.
– Как?
– Каждый учится действовать, как воин, действием, а не разговором.
– Ты говорил, что воин думает о своей смерти. Я делаю это все время, но, очевидно, этого недостаточно.
Казалось, что у него взрыв нетерпения, и он даже зачмокал губами. Я сказал ему, что я не хотел его рассердить и что, если я не нужен ему здесь, в его доме, то я готов уехать обратно в Лос-Анджелес. Дон Хуан мягко погладил меня по спине и сказал, что я знал, что значит быть воином.
– Что я должен делать, чтобы жить, как воин? – спросил я.
Он снял шляпу и почесал виски. Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся.
– Ты любишь все, выраженное в словах, не так ли?
– Мое сознание работает таким путем.
– Оно не должно так работать.
– Я не знаю, как измениться. Вот почему я прошу тебя рассказать мне точно, что нужно делать, чтобы жить, как воин; если бы я знал это, я мог бы найти способ приспособиться к этому.
Он, должно быть, подумал, что мое заявление забавно и долго хохотал, хлопая меня по спине.
У меня было чувство, что он собирается попросить меня уехать в любую минуту, поэтому я быстро сел на мой соломенный мат лицом к нему и начал задавать вопросы. Я хотел знать, почему я должен ждать.
Он объяснил, что если я буду пытаться «видеть» беспорядочным образом прежде, чем «залечу раны», которые я получил в битве со стражем, могло случиться, что я встречу стража снова, даже хотя я и не ожидал этого. Дон Хуан заверил меня, что никто в таком положении не был бы способен перенести такую встречу.
– Ты должен совершенно забыть стража, прежде чем ты можешь снова вступить на поиск видения, – сказал он.
– Как может кто-нибудь забыть стража?
– Ты начал учиться путям магов. Ты не имеешь больше времени для отступлений или для сожалений. У тебя есть время только для того, чтобы жить, как воин, и работать для достижения терпения и воли, нравится тебе это или нет.
– Как воин работает ради них?
Дон Хуан задумался перед ответом.
– Я думаю, что нет пути говорить об этом, – сказал он наконец, – особенно о воле. Воля – это нечто весьма особенное. Она появляется загадочно. Нет реального способа рассказать, как ее используют, кроме того, что результаты использования воли поразительны. Может быть, первой вещью, что нужно делать, это знать, что волю можно развить. Воин знает это и продолжает ждать волю. Твоя ошибка в том, что ты не знаешь, что ты ожидаешь свою волю.
Мой бенефактор говорил, что воин знает, что он ждет, и знает, чего он ждет. В твоем случае, что знаешь, что ты ждешь; ты был здесь со мной годы, и все же ты не знаешь, чего ты ждешь. Очень трудно, если не невозможно, для среднего человека знать, чего он ждет. Воин, однако, не имеет проблем; он знает, что он ждет свою волю.
– Чем точно является воля? Устремленность ли это, подобно устремленности твоего внука Люсио иметь мотоцикл?
– Нет, – сказал дон Хуан мягко и усмехнувшись, – это не воля. Люсио только предается удовольствию. Воля – это нечто другое, нечто очень ясное и мощное, что может направлять наши поступки. Воля – это нечто такое, что использует человек, например, чтобы выиграть битву, которую он, по всем расчетам, должен бы проиграть.
– Тогда воля, должно быть, то, что мы называем мужеством, – сказал я.
– Нет. Мужество – это нечто другое. Мужественные люди – это зависимые люди, благородные люди, из года в год окруженные людьми, которые толпятся вокруг них и восхищаются ими; однако, очень мало мужественных людей имеют волю. Обычно они бесстрашны и очень способны к совершению смелых поступков, отвечающих здравому смыслу; большей частью мужественный человек также внушает и страх. Воля, с другой стороны, имеет дело с поразительными задачами, которые побеждают наш здравый смысл.
– Является ли воля контролем, который мы имеем над самими собой? – спросил я.
– Ты можешь сказать, что это разновидность контроля.
– Ты думаешь, что я могу упражнять свою волю, например, отказывая себе в некоторых вещах?
– В таких, как задавание вопросов? – вставил он.
Он сказал это в таком озорном тоне, что я остановился, чтобы взглянуть на него. Мы оба засмеялись.
– Нет, – сказал он, – отказывать себе в чем-либо – это потакание себе, и я не советую ничего подобного. В этом причина, почему я позволяю тебе задавать все вопросы, какие ты хочешь.
Если бы я сказал тебе прекратить задавать вопросы, то ты мог бы поранить свою волю, пытаясь сделать это. Потакание себе при отказе в чем-то намного хуже; оно заставляет нас верить, что мы совершаем великое дело, в то время как, в действительности, мы просто застыли внутри себя. Перестать задавать вопросы – это не воля, о которой я говорю. Воля – это сила. И поскольку это сила, то должна быть контролируемой и настроенной, а это требует времени. Я знаю это, и я терпелив с тобой. Когда я был в твоем возрасте, я был также импульсивен, как и ты. Однако я изменился. Наша воля действует независимо от нашего потакания себе. Например, твоя воля уже приоткрывает твой просвет мало-помалу.
– О каком просвете ты говоришь?
– В нас есть просвет; подобно мягкому месту на голове ребенка, которое закрывается с возрастом, этот просвет открывается, когда развиваешь свою волю.
– Где этот просвет?
– В месте твоих светящихся волокон, – сказал он, показывая на свою брюшную полость.
– Чему он подобен? Для чего он?
– Это отверстие. Оно дает место для воли, чтобы та могла вылететь подобно стреле.
– Воля – это предмет? Или подобна предмету?
– Нет. Я просто сказал, чтобы ты мог понять. То, что маг называет волей, есть сила внутри нас самих. Это не мысль, не предмет, не желание. Перестать задавать вопросы – это не является волей, потому что для этого нужно думать и хотеть. Воля – это то, что заставляет тебя побеждать, когда твои мысли говорят тебе, что ты побежден. Воля – это то, что делает тебя неуязвимым. Воля – это то, что позволяет магу проходить сквозь стену, через пространство, на луну, если он хочет.
Я ничего больше не хотел спрашивать. Я был усталый и несколько напряжен. Я боялся, что дон Хуан собирается попросить меня уйти, и это раздражало меня.
– Пойдем на холмы, – сказал он неожиданно и встал.
По пути он снова начал говорить о воле и смеяться над моим замешательством из-за того, что я не мог записывать на ходу. Он описал волю, как силу, которая была истинным звеном между людьми и миром. Он очень тщательно отметил, что мир – это то, что мы ощущаем, каким бы способом мы ни делали это. Дон Хуан подчеркнул, что ощущение мира заключает в себе процесс восприятия всего того, что предстает перед нами. Это определенное «ощущение» совершается нашими чувствами и нашей волей.
Я спросил его, не была ли воля шестым чувством. Он сказал, что она, скорее, отношение между нами самими и ощущаемым миром.
Я предложил, чтобы мы остановились, чтобы я мог сделать заметки в блокноте, но он засмеялся и продолжал идти.
Этой ночью он оставил меня с собой ночевать, а на следующий день после завтрака он сам поднял разговор о воле.
– То, что ты сам называешь волей, – это характер и сильное стремление, – сказал он. – То, что маг называет волей, есть сила, которая выходит изнутри и привязывает к внешнему миру. Она выходит через живот, прямо здесь, где находятся светящиеся волокна.
Он потер свой пупок, указывая место.
– Я говорю, что она выходит отсюда, потому что чувствуешь ее выходящей.
– Почему ты называешь это волей.
– Я называю ее никак. Мой бенефактор называл ее волей?
– Вчера ты сказал, что можно ощущать мир как чувствами, так и волей. Как это возможно?
– Средний человек может «схватить» вещи мира только своими руками, глазами или ушами, но маг может схватывать их также своим носом, языком или своей волей, особенно своей волей. Я не могу реально описать, как это делается, но ты сам, например, не можешь описать мне, как ты слышишь. Так случается, что я тоже могу слышать, поэтому мы можем говорить о том, что мы слышим, а не о том, как мы слышим. Маг использует свою волю для того, чтобы ощущать мир. Однако, это ощущение не похоже на слышание. Когда мы смотрим на мир или когда мы слушаем его, мы получаем впечатление, что он вне нас и что он реален. Когда мы ощущаем мир нашей волей, мы знаем, что он не такой, как «вне нас», и мир не так реален, как мы думаем.
– Является ли воля тем же самым, что и видение?
– Нет, воля – это сила, энергия. Видение – это не сила, но, скорее, способ прохождения сквозь вещи. Маг может иметь очень сильную волю, но он, все же, может не видеть, что означает, что только человек знания ощущает мир своими чувствами и своей волей, а также своим видением.
Я сказал ему, что я еще больше смущен, чем тогда, при разговоре о том, как использовать мою волю, чтобы забыть стража. Это заявление и мое недоумение, казалось, развеселили его.
– Я уже говорил тебе, что, когда ты говоришь, ты только запутываешься, – сказал он и засмеялся. – Но, по крайней мере, теперь ты знаешь, что ты ждешь свою волю. Но ты все еще не знаешь, что это такое или как это может с тобой случиться. Поэтому тщательно следи за тем, что ты делаешь. Та самая вещь, которая может помочь тебе развить свою волю, находится среди всех мелких вещей, которые ты делаешь.
Дон Хуан ушел на все утро; он вернулся рано после обеда со связкой сухих растений. Он показал мне головой помочь ему, и мы работали в полном молчании несколько часов, сортируя растения. Когда мы кончили, мы сели отдохнуть, и он доброжелательно улыбнулся мне.
Я сказал ему очень серьезно, что я перечитывал свои записи и что я так и не могу понять, что значит быть воином и что представляет собой идея воли.
– Воля – это не идея, – сказал он.
Это был первый раз, когда он разговаривал со мной целый день.
После долгой паузы он продолжал:
– Мы различны, ты и я. Наши характеры непохожи. Твоя природа более насильственная, чем моя. Когда я был в твоем возрасте, я был не насильственным, но скромным; ты же наоборот. Мой бенефактор был таким; его бы полностью устроило быть твоим учителем. Он был великим магом, но он не видел, как вижу я или видит Хенаро. Я понимаю мир и живу, руководствуясь моим видением. Мой бенефактор, с другой стороны, должен был жить, как воин. Если человек видит, то ему нужно жить, как воину или как чему-нибудь еще, так как он может видеть вещи такими, какие они есть в действительности, и соответственно направлять свою жизнь. Но, принимая во внимание твой характер, я сказал бы, что ты можешь никогда не научиться видеть, в таком случае тебе придется прожить всю свою жизнь, как воину.
Мой бенефактор говорил, что человек, вступивший на путь магии, постепенно начинает осознавать, что обычная жизнь навсегда оставлена позади, что знание, в действительности, это пугающее пугало, что средства обычного мира больше не будут средствами для него и что он должен приспособиться к новому образу жизни, если он собирается выжить. Первая вещь, которую ему надо сделать, – это захотеть стать воином; это очень важный шаг и решение. Пугающая природа знания не оставляет никакой альтернативы – только стать воином.
К тому времени знание становится пугающим делом, и человек также осознает, что смерть является незаменимым партнером, который сидит рядом с ним на одной циновке. Каждая капля знания, которая становится силой, имеет своей центральной силой смерть. Смерть делает завершающий мазок, а все, что трогается смертью, действительно становится силой.
Человек, который следует путями магии, встречается с возможностью полного уничтожения на каждом повороте пути, и, обязательно, он начинает остро осознавать свою смерть. Без осознания смерти он будет только обычным человеком, погрязшим в обычных поступках. У него будет отсутствовать необходимая потенция, необходимая концентрация, которая преобразует его обычное время на земле в волшебную силу.
Таким образом, чтобы быть воином, человек должен, прежде всего, и по праву, остро осознавать свою собственную смерть. Но концентрация на смерти заставляет любого из нас фокусироваться на самом себе, а это является снижением. Поэтому, следующая вещь, которая необходима, чтобы стать воином, – это отрешенность. Мысль о неминуемой смерти вместо того, чтобы стать препятствием, становится безразличием.
Дон Хуан перестал говорить и взглянул на меня. Он, казалось, ожидал замечаний.
– Ты понимаешь? – спросил он.
Я понимал то, что он говорил, но я лично не мог увидеть, как кто-либо может прийти к чувству отрешенности. Я сказал, что с точки зрения моего собственного ученичества, я уже пережил момент, когда знание становится таким устрашающим делом. Я мог также правдиво сказать, что я больше не находил поддержки в обычных занятиях моей повседневной жизни. И я хотел, или, может быть, даже более чем хотел, я нуждался в том, чтобы жить, как воин.
– Теперь ты должен отрешиться, – сказал он.
– От чего?
– Отрешиться от всего.
– Это невозможно. Я не хочу быть отшельником.
– Быть отшельником – это потакание себе, и я никогда не имел этого в виду. Отшельник не отрешен, так как он по своему желанию покидает самого себя, чтобы стать отшельником.
Только мысль о смерти делает человека достаточно отрешенным, так что он не может отказать себе в чем-либо. Человек такого сорта, однако, не мудрствует, потому что он приобрел молчаливую страсть к жизни и ко всем вещам в жизни. Он знает, что его смерть подгоняет его и не даст ему времени прилипнуть к чему-либо, поэтому он испытывает, без мудрствований, все обо всем.
Отрешенный человек, который знает, что он не имеет никакой возможности отбиться от своей смерти, имеет только одну вещь, чтобы поддерживать себя – силу своего решения. Он должен быть, так сказать, мастером своего выбора. Он должен полностью понимать, что он сам полностью отвечает за свой выбор, и если он однажды сделал его, то у него нет больше времени для сожалений или укоров себя. Его решения окончательны просто потому, что его смерть не дает ему времени прилипнуть к чему-нибудь.
И, таким образом, с осознанием своей смерти, своей отрешенностью и силой своих решений воин размечает свою жизнь стратегическим образом. Знание о своей смерти ведет его и делает его отрешенным и молчаливо страждущим; сила его окончательных решений делает его способным выбирать без сожалений, и то, что он выбирает, стратегически всегда самое лучшее; и поэтому он выполняет все со вкусом и страстной эффективностью.
Когда человек ведет себя таким образом, то можно справедливо сказать, что он воин и что он достиг терпения!
Дон Хуан спросил меня, не хочу ли я чего-нибудь сказать, и я заметил, что задача, которую он описал, отнимает всю жизнь. Он сказал, что я слишком много протестовал ему, и он знал, что я вел себя или, по крайней мере, старался вести себя, на языке воина в моей повседневной жизни.
– У тебя достаточно хорошие когти, – сказал он, смеясь. – Показывай их мне время от времени. Это хорошая практика.
Я сделал жест наподобие когтей и зарычал, и он засмеялся. Затем он откашлялся и продолжал:
– Когда воин достиг терпения, то он на пути к своей воле. Он знает, как ждать. Его смерть сидит рядом с ним на его циновке, они друзья. Его смерть загадочным образом советует ему, как выбирать, как жить стратегически. И воин ждет! Я бы сказал, что воин учится без всякой спешки, потому что он знает, что он ждет свою волю; и однажды он добьется успеха в выполнении чего-либо, что обычно совершенно невозможно выполнить. Он может даже не заметить своего необычного поступка. Но по мере того, как он продолжает совершать необычные поступки, или по мере того, как необычные вещи продолжают случаться с ним, он начинает осознавать, что проявляется какого-то рода сила. Сила, которая исходит из его тела, по мере того, как он продвигается по пути знания. Сначала она подобна зуду в животе, или теплому месту, которое нельзя успокоить; затем это становится болью, большим неудобством. Иногда боль и неудобство так велики, что у воина бывают конвульсии в течение месяцев; и, чем сильнее конвульсии, тем лучше для него. Отличной воле всегда предшествует сильная боль.
Когда конвульсии исчезают, воин замечает, что у него появилось странное чувство относительно вещей. Он замечает, что он может, фактически, трогать все, что он хочет, тем чувством, которое исходит из его тела, из точки, находящей прямо под или прямо над пупком. Это чувство – есть воля, и когда он способен схватываться им, то можно справедливо сказать, что воин – маг и что он достиг воли.
Дон Хуан остановился и, казалось, ждал моих замечаний или вопросов. Мне нечего было сказать. Я был слишком занят мыслью, что маг должен испытывать боль и конвульсии, но мне было неудобно спрашивать его, должен ли я также проходить через это. Наконец, после долгого молчания я спросил его, и он рассмеялся, как будто он ждал моего вопроса. Он сказал, что боль не была абсолютно необходима, он, например, никогда не имел ее, и воля просто пришла к нему.
– Однажды я был в горах, – сказал он, – и я наткнулся на пуму, самку; она была большая и голодная. Я побежал, и она побежала за мной. Я влез на скалу, и она остановилась в нескольких футах, готовая к нападению. Я бросал камнями в нее. Она зарычала и собиралась атаковать меня. И тогда моя воля полностью вышла, и я остановил ее волей до того, как она прыгнула на меня. Я поласкал ее своей волей. Я действительно потрогал ее соски ею. Она посмотрела на меня сонными глазами и легла, а я побежал, как сукин сын, до того, как она оправилась.
Дон Хуан сделал очень комичный жест, чтобы изобразить человека, которому дорога жизнь, бегущего и придерживающего свою шляпу.
Я сказал ему, что мне неловко думать, что меня ожидают только самки горных львов или конвульсии, если я хотел волю.
– Мой бенефактор был магом с большими силами, – продолжал он. – Он был воин до мозга костей. Его воля была, действительно, его самым чудесным достижением. Но человек может пойти еще дальше этого – человек может научиться видеть. После того, как он научится видеть, ему не нужно будет жить, как воину или быть магом. Научившись видеть, человек становится всем благодаря тому, что он становится ничем. Он, так сказать, исчезает, и, тем не менее, он здесь. Я бы сказал, что это то время, когда человек может быть всем или получить все, что он пожелает. Но он ничего не желает, и вместо того, чтобы играть окружающими его людьми, как игрушками, он встречается с ними в центре их глупости. Единственная разница между ними состоит в том, что человек, который видит, контролирует свою глупость, в то время как окружающие его люди этого не могут. Человек, который видит, не имеет больше активного интереса в окружающих его людях. Видение уже отрешило его абсолютно от всего, что он знал прежде.
– Одна лишь мысль о существе, отрешенном от всего, что я знаю, вгоняет меня в дрожь.
– Ты должно быть шутишь! Вещь, которая вгоняет тебя в дрожь, – это не иметь ничего, на что можно было бы смотреть впереди, а только всю свою жизнь делать то же самое, что ты делал раньше. Подумай о человеке, который из года в год сеет зерно, до тех пор, пока он не становится слишком старым и усталым, чтобы подняться; поэтому он валяется, как старая собака. Его мысли и чувства – лучшее в нем – ползут бесцельно к единственной вещи, которую он когда-либо делал, – сеять зерно. Для меня это самая пугающая трата.
Мы – люди, и наша судьба – это учиться и быть вовлекаемыми в неощутимые новые миры.
– Действительно ли есть какие-нибудь новые миры для нас? – спросил я полушутливо.
Мы не исчерпали ничего, глупец, – сказал он повелительно, – видение это не для мелочных людей. Настраивай свой дух теперь, стань воином, учись видеть; и тогда ты узнаешь, что нет конца новым мирам для нашего восприятия.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.