Дни плача
Дни плача
Удивительно много в народной повседневной речи упоминаний слова душа. Когда кто-либо чего-то боится, тревожится, то говорит: «У меня душа не на месте». Если кто-то поступает против совести, о нем высказываются: «Покривил душой». О мирно и дружно живущих толкуют: «Живут с ним душа в душу». О безумной, безотчетной любви говорят: «Он от нее без души, она в нем души не чает». Если человек еле жив, про него скажут: «В нем чуть душа держится». Умереть: «Отдать Богу душу».
Мыслит народ душу бессмертной. Потому у него на этот случай припасено меткое словцо: «Смерть дорогу сыщет и причину найдет», – говорит пословица. Поэтому «жить надейся, а умирать готовься». Ведь: «Смерть плотью живет», да и «кабы люди не мерли – земле бы не сносить». Народная мудрость советует: «Живи – пока душа жива»; «Без поры душа не выйдет». И добавляет: «Никто не увидит, как душа выйдет»; «Что припасла душа, то и на тот свет понесла»; «Тело в тесноту, а душа на простор».
Смерть от старости считалась естественно необходимым событием. В некоторых случаях дожившие до глубокой старости люди ее ждали и призывали, стесняясь жить. В народном восприятии смерть есть странное на первый взгляд сочетание: уважение к тайне и будничное спокойствие. Достойно умереть в глубокой старости означало то же самое, что достойно прожить жизнь. Смерти боялись только слабые духом, умирали труднее болевшие в расцвете лет, обделенные в чем-то судьбою.
Существовал среди сельских жителей и такой обычай: нередко человек, будучи здоровым, сам себе делал гроб. Наполнял гроб зерном и ставил в клеть, где он находился до самой смерти. Если этот человек не умирал до сборов хлебов нового урожая, то зерно из гроба он отдавал в корм скоту, а гроб заполнял зерном нового урожая. И так повторялось каждый год.
Дух Алтая. Изваяние древнетюркской эпохи около села Тюнгур на левом берегу Катуни. Подобные камни, как правило, устанавливали у захоронений воинов и героев.
В народе само слово «смерть» стараются не говорить, скажут: «отошел» или «скончался», то есть скончался для этого выражения бытия; или: «улетела душа». Есть у народа заветное знание о смерти и душе; есть свои напутствия умирающим и молитвы; есть страдательные, печальные песенные плачи по усопшим, поминальные обряды. Вот что сам народ говорит о смерти и душе:
«Чай известно, какая она, смерть. Вот ты каждую ночь спишь. Бывает ночь со снами, а бывает – без снов. Без снов он крепче, сон, словно переродился после такого сна и силы прибавка бывает. Недаром говорится: „Спит, будто мертвый лежит“; „Помер, словно крепким сном уснул“. И вот смерть она и есть такой сон, только он вечный».
«У нас о житье-бытье человека сказывают: „На земле взошел и в землю ушел“. Только от земли душа воспаряет в небеса к Богу. При выходе из тела, в момент смерти, душе бывает страшно. И особенно тяжело в первые три дня вне тела. Душа там встречает ангела-хранителя, данного ей при святом крещении. Встречает и злобных духов-демонов. Душа ужасается тому, страшится. Но усмиряется по воле Божией. У нас всегда домашние на подоконник к окну ставили чашку, наполненную водой, чтобы душа, улетая, смогла омыться».
«Когда у нас в семье кто-нибудь умирает, мы по-старинному все делаем, по-дедовски. Тело усопшего тотчас по смерти омываем – это чтобы духовную чистоту и праведность жизни умершего соблюсти, а также чтобы он в чистоте предстал перед лицом Божием по воскресении. Потом одеваем и кладем на лавку ногами в передний угол и покрываем холстом. Закрываем в доме все зеркала материей, чтобы ничто лишнее не рассеивало скорби и печали в тяжелые дни. Гроб кропим святой водой. Затем тело переносим в гроб. На лоб кладем венчик. Тело покрываем простыней. Некоторые у нас замыкают замок и кладут его в гроб. Ключ бросают в колодец, чтобы другие не умирали, называется „смерть замкнуть“. Гроб ставим обыкновенно посреди комнаты перед домашними иконами (в переднем углу), обращаем лицо умершего головой к иконам. Вокруг гроба зажигаем свечи, – это для того, чтобы там светом душа озарилась».
«Поминки по усопшему справляем три раза: на третий день – когда в гробу изменяется образ усопшего, на девятый – когда распадается тело, и на сороковой – когда истлевает сердце. На поминки обязательно выпекаем блины. Известно – кто их печет, тот печется о насыщении души покойного. Также выпекаем из теста ржаные лесенки, чтобы этой душе легче было сбираться на небо. В первую ночь после похорон ставим на стол отдельно миску, ложку и чашку с водой, яйца, ломоть хлеба – для души. На место, где спал умерший, кладем белую подстилку. Душа возвратится в дом в последний раз, будет есть, пить и отдыхать. На сороковой день тряпичку эту закапывают под могильный крест».
«Душа отделяется от тела. Телесные очи перестают видеть белый земной свет, и тогда начинаются видения духовные. Они видят то, чего не видят другие. В первые два дня душа наслаждается волей, свободой и посещает на земле те места, которые ей были дороги, но на третий день она попадает в иные места – небесные. В этот третий день душа проходит через страшные мытарства, ей путь преграждают злые демонские, бесовские силы тьмы и обвиняют в различных грехах. Их есть двадцать таких препятствий, на каждом из которых истязуется тот или иной грех. Если успешно пройдет душа через мытарства, то предстает перед Богом. Потом душа на протяжении еще 37 дней посещает небесные обители и адские бездны, еще не зная, где она останется. Только на сороковой день назначается ей место до воскресения мертвых».
Смерть святой Феодоры и видения мытарств души. Русский рисованный лубок. Конец XVIII – начало XIX века.
«Загробная жизнь души – это таинственное, неведомое есть для нас знание. Дни плача по умершим продолжаются сорок дней. Поминки справляем уже на третий день. Из книг духовных известно, когда святой Макарий Александрийский просил ангела, сопровождавшего его в пустыне, объяснить значение церковного поминовения в третий день, то ангел ответил ему: „Когда в третий день бывает в церкви поминовение за душу усопшего, тогда душа умершего получает от стерегущего ангела облегчение в скорби, которую чувствует от разлучения с телом. Получает потому, что славословие и приношение в церкви Божией за нее совершено, от чего в ней рождается благая надежда, ибо в продолжение двух дней позволяется душе вместе с находящимися при ней ангелами ходить по земле, где хочет. Поэтому душа, любящая тело, скитается иногда около дома, в котором положено тело, и, таким образом, проводит два дня, как птица, ища себе гнезда. Добродетельная же душа ходит по тем местам, в которых имела обыкновение творить правду. В третий день Господь повелевает, в подражание Его воскресению, вознестись на небеса, для поклонения Богу. После поклонения Богу, в третий день, повелевается душе показать различные приятные обители святых и красоту рая. Все это рассматривает душа в шесть дней. Глядя на все это, душа изменяется и забывает скорбь, которую чувствовала, находясь в теле и после выхода из него. Но если она виновата в грехах, то при виде наслаждений Святых страшно скорбит и укоряет себя. В девятый день, по рассмотрении же в течение шести дней всей радости праведных, она опять возносится ангелами на поклонение к Богу. После второго поклонения Всевышний повелевает отвести душу в ад и показать ей там места мучений и ужасов грешников. По этим разным местам мук душа носится тридцать дней – с девятого по сороковой, трепеща и страдая. На сороковой день душе определяется, по делам ее, место заключения для ожидания воскресения мертвых и Страшного суда, второго пришествия Господа, когда он будет судить живых и мертвых. Некоторые души спустя сорок дней оказываются в состоянии предвкушения вечной радости и блаженства, а другие – в страхе вечных мучений“.
«Во время похорон, на поминках и на кладбище всяк голосит по-своему. Причитывают, плачут больше кто-то из родных умершего. А есть еще такие бабушки-вопленки, их приглашают на похороны голосить по умершему. Больно слезно, тоскливо они умеют это делать, от сердца у них выходит, от души. Я по своим близким голосила. А когда мой сынок умер, я по нему плакала: „Ой ты, сизый мой голубочек, ясный мой да соколочек. Уж отпало от меня да право крылышко, отлетело от меня да лево перышко, отстало от меня да мое дитятко. Закрывается да гробова доска, зарывается да мать сыра земля. Вы слетитесь, птицы-пташицы, со ракитовых со кустышков, со малиновых со прутышков, вы из теплых своих гнездышков. Прилетите, птицы-пташицы, ко глубокой ко могилочке, ко желанному детиночке. Вы воспойте, птицы-пташицы, разбудите непробудного. Не могла, беда, докликаться, не могла да довопитеся до желанного малюточки, разбудить его от сна тяжелого, от сна крепкого, от мертвого. Я скажу-скажу, победнушка, уж у меня, несчастной матушки, да у меня горюшка – два морюшка, слез горючих – три озерушка. Уж не могу тебя повыкликать, да не могу тебя повыплакать. Уж верно век тое не водится, да живой с мертвого не родится, да с погоста не воротится“».
* * *
В этнографических, фольклорных экспедициях по различным районам России удавалось записывать народные погребальные обряды, песенные причитания по умершим, древние предания и понятия о загробной жизни. Встречалось также большое количество сообщений людей, соприкоснувшихся в своих предсмертных видениях с потусторонним миром или рассказами людей, которые слышали такие сообщения. Вот несколько таких рассказов:
«Случалось, что мать „засыпала“ до смерти своего дитёнка. Придет, уставшая, с поля, ляжет рядом с дитём грудью покормить. Вот, замаянная, невзначай уснет, неловко повернется и придавит, зажмет его своим телом. У нас так „приспала“ одна мать своего младеничка. И вот бабка ее умирала, трое суток без дыхания лежала – то ли жива, то ли мертва? Уж собрались хоронить, на погост тащить. А она взяла да и ожила. У нее спрашивают: „Что ты очнулась, во сне видела?“ – „Ой, много чего видела, – отвечает она. – И где только не побывала. Мне кладбище показывали: вот кто этот „приспанный“ матерью дитёнок, у того ручонки черные, а кто своею через болезнь смертью помер, то они розовые. И сказали мне: „Пойди и расскажи всем, чтоб матери не спали крепко с дитём, чтоб не присыпали, а то грешно!“ Это хорошо, если он до смерти крещенный, а если не крещенный, да еще и „приспанный“, – это будет двойной грех“».
«Случилось у нас в семье несчастье. У моего брата был сын, ну совсем еще мальчишка. Повздорил он с родителями и в петлю полез – повесился. Повисел минуту, да на счастье крюк, что к матице прибит был и на котором веревка висела, сорвался. После того он день в себя не приходил. Думали, что уже помер. Да опамятовался, к жизни вернулся. И страшно было на него смотреть, так он был чем-то напуган. Когда он оправился от всего случившегося, рассказал: „Я будто отлетел от себя. И вижу тело сверху свое на веревке. Меня в темное пятно потащило, словно в туманное облако засосало. Тоскливо мне стало, тяжело. И вдруг свет появился, ясный, сверкающий. От него теплота пошла, доброта какая-то ко мне. Боль моя сразу улеглась. Понимаю, что благодатный светоносец мои мысли читает, меня понимает. Вдруг меня будто вихрем подхватило и понесло. Очутился я на краю пропасти. Глянул вниз – страшный глубокий провал без дна, одна черная пустота, и от этой пустоты горем, тоской веет. Через пропасть радуга пролегает. На другом конце пропасти свет воссияет, здесь же темь страшная стоит. Люди у края пропасти ждут, все они словно тени. И переходят по радуге по одному. Кто только шагнет, сколько-то пройдет, проваливается в радужное облако и в пропасть летит. Кто-то до середины дойдет и падает в черный провал, кто и дальше доберется и сваливается. Ни один перейти не может. Я страшно испугался… И тут меня подхватило, словно ветром пушинку, понесло и обратно потащило через туманное облако. И оказался в теле своем. Я так думаю, что это самоубивцы – удавленники да утопленники по радужному мосту черную пропасть переходили. И мне это показали“».
«Я на лесозаготовках работала. Обед стряпала мужикам. И случилось так, по неосторожности моей, краем падающего дерева меня зацепило-зашибло. Три дня я как мертвая лежала. И все помню, что со мной случилось. Я как облачком воспарила от своего тела. И светлое, необыкновенное сияние ко мне снизошло. И жизнь вся моя в мгновение стала проноситься, все ясно так проявилось, как в жизни. Из этого воссиянного благодатного света явился мне необыкновенной красоты белоснежный ангел. Он молчит, а я его понимаю мысли: „Следуй за мной“. Привел меня ангел к яме глубокой, как колодец. А там маленькие детки, словно комарики в пузыре, – пищат жалобно, плачут, живые все. И голос детский оттуда: „Мама, мама, вытащи нас отсюда!“ – „Кто это?“ – спросила я ангела. „Твои детки, – ответил он, – забыла разве, что муж твой велел не рожать?“ Тут я вспомнила, как забеременела, как не хотела губить дитя, а муж выгнал из дома и приказал извести его у врачей; как после операции выяснилось, что я носила двойняшек. Заплакала я горько над своими детками у этой ямы. И спросила у ангела: „Когда же детки освободятся?“ – „Когда родители умрут, то сойдут в яму, а детей невинных Господь освободит. За каждого убиенного по твоей вине младенца – нужно вымаливать, беспрестанно поклоны бить, и умолить у Господа столь тяжкий грех простить – убийство своих детей“».
«Во время операции сердце остановилось, я умерла. Когда наложили скобки на мой живот, я стояла между двумя врачами и с ужасом смотрела на свое тело… Я смотрела и думала: „Почему нас двое: я лежу и я стою?“ Врачи сказали: „Ей уже не жить“. Мое тело повезли в мертвецкую. А я шла за каталкой и все удивлялась: почему нас двое? Завезли меня в мертвецкую, покрыли простыней. Тут в мертвецкую зашел мой брат с моим мальчиком Андрюшей. Сын мой побежал ко мне и целовал меня в лоб, горько плакал, говорил: „Мамочка, зачем ты умерла, я еще маленький; как я без тебя буду жить, у меня нет папы“. Я его обняла и целовала, а он не обращал на меня никакого внимания. Мой брат плакал. Потом я очутилась дома. И вот в моем доме началась дележка моих вещей. Сестра моя стала выбирать самые хорошие вещи, а свекровь просила что-нибудь оставить для мальчика. Но сестра ничего не дала, стала всячески ругать мою свекровь… Потом я оказалась на небесах в облаках. И начало на меня находить блаженное умиление, чудесное восхищение. Все прошлое позади осталось: ни боли, ни скорби; а радость пришла. Благодатный ясный свет волнами меня захватил. И открылись вокруг места райские, сады прекрасные, города сверкающие. И храмов величайших открылось видение, и ангельское пение. И будто что-то припомнилось мне: здесь богатство, красота, а дома беднота. Сынок мой один, сиротинушка… И заплакала я горько. Слезы облаком туманным закрыли свет, и я тут забылась в памяти. Очнулась в мертвецкой. И как будто рукой слезу с глаз смахнула. Санитар увидал. Испугался. Побежал из мертвецкой врачей звать. Врачи в большом удивлении были, что я ожила. Меня отвезли назад в операционную».
«Мой дед умирал. Вызвали священника. Батюшка его причастил, исповедал. Прошло несколько часов, и старик скончался. Мы с родными обмыли его тело, положили на стол и пошли за гробом. Возвращаемся назад и глазам своим не верим – старик „умерший“ сидит на столе: „Позовите, – говорит, – священника, у меня есть грех, о котором я забыл рассказать“. За батюшкой послали одного малого. Вновь приходит священник. А дед: "Батюшка, когда я вышел из своего тела, меня повел какой-то светлый диакон на поклонение Господу в храм. И я услышал глас: „Зачем вы его привели, верните его обратно, он не покаялся в одном грехе“. Я думаю: „Что это за грех-то такой? И вдруг словно мысли мои разгадали. В голове вся жизнь пронеслась. И грех-то мой всплыл. Мой брат умирал и к себе меня звал, о прощении хотел умолить, что меня малого обидел, в дележе наследства обделил. Я его не простил, к нему не ходил и на поминки не пришел. А надо было прощать и зло не держать. Теперь я буду каяться“. Батюшка по окончании исповеди прочел разрешительную молитву. Старик перекрестился, лег и со словами: „Ну, теперь я засну“ – испустил дух».
«Прекращается ли жизнь после смерти? Я никогда об это раньше не думал. На земном языке не расскажешь, что я пережил, не опишешь, что видел. Потерял я в аварии сознание. И слышу звук, словно ветер мне доносит колокольный звон. Все вдруг закружилось, я сам будто вращался. Словно в дымоходную трубу пролетел. Вижу селение необычное, вокруг на всем краски не такие как на земле, более яркие, невиданные. Встречает меня мой кум, другие родственники, знакомые – все те, что уже умерли. Кум говорит: „Ступай, Михайла, назад, тебе еще рано к нам. Мы не тебя ждали, а соседа твоего Ключнова Ивана“. И меня тут же как закрутило, закружило опять. Потащило меня, как магнитом, обратно. Очнулся я в больнице… Каково же было мое удивление, когда я узнал, что сосед Ключнов умер на другой день после моей аварии».
«Мне уже за шестьдесят. Я лишь после этого случая уверился в существовании Бога. Это после того, как был спасен из воды. В Подмосковье у нас случилось. Однажды шел я домой по льду, по речке Пехорке. Был поздний зимний вечер. Дороги было не видно. Где-то на середине реки вдруг попал в прорубь. Река в этом месте была глубокая. Очутился под водой во всей одежде и стал тонуть. Если на льду темень, то уж подо льдом полный мрак. Стал я барахтаться, чтобы всплыть. Через несколько секунд всплыл, но не попал головой в прорубь, а ударился голым темечком об лед. Шапки на мне уже не было. И вот тут я стал действительно тонуть, потому что не знал, куда всплывать, и был в ужасе. Тут словно я в беспамятство попал. Холод я ощущать не стал, словно как уже умер. Сделал последнее усилие. Опускаясь на дно, я изо всей мочи воззвал к Господу: „Боже, если Ты есть, спаси меня, помоги!“ Молился не словами, а умом – всем своим нутром кричал вверх. В тот же миг вода подо льдом осветилась. Я не видел никого, только свет был, как утром, свет приблизился ко мне. И какая-то сила взяла меня как бы за волосы и потащила вверх. Не знаю, как, но меня вытолкнуло на край льда. Кто-то помог мне выбраться, достал меня из-подо льда. Я сначала пополз, потом поднялся на ноги и пошел. Пальто от воды тяжелое, заледенело. Я не успел замерзнуть, как дошел домой».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.