Глава 10. Андрей Фоминцев

Глава 10. Андрей Фоминцев

С Андреем Фоминцевым мы подружились в девяносто первом году. Несколько лет мы выдумывали и творили разные разгильдяйские штуки (пытаясь подражать то Милтону Эриксону, то кастанедовскому нагвалю Хулиану), некоторые из которых я описал в первом томе, в главе «Путь разгильдяя». А вообще-то, время нашего совместного творчества я до сих пор вспоминаю, как наиболее яркий период жизни. Мы вели семинары, обучали консультированию группу студентов Психфака, ходили в походы, устраивали друг для друга массу сногсшибательных ситуаций, создавали новые практики, искали новые стили работы, обучения, необычного поведения. Замыслы наши распространялись не только на консультирование, — были творческие находки в музыке, рисовании, режиссуре (хотя, в то время, конечно, любительские в этих областях). Была у нас и совместная фирма.

Вместе в девяносто первом мы пришли и в Школу, были учениками. Андрей ушел из Школы через четыре года, я — через десять. Шесть лет мы почти не встречались. Пока я был учеником и Мастером Школы, я испытывал сожаление к людям, которые из Школы ушли, — казалось, что их Путь прервался. Теперь я уже на нескольких примерах вижу, что некоторые (далеко не все) люди, получившие хорошую закалку в Школе и сумевшие выйти в «свое собственное плавание» — как раз обрели себя, нашли свой Путь и стали зрелыми, самобытными и очень живыми людьми. Встретив Андрея в начале 2002 года я еще раз убедился в этом. Я с радостью ставлю беседу с Андреем в один ряд с другими героями этой книги….

Январь 2002 г.

Влад: Андрей, расскажи как начинались твои духовные искания?

Андрей: Мои духовные искания начинались с того, что я смотрел на горизонт, когда шел в яхт-клуб, и где-то глубоко в душе у меня начало проворачиваться что-то такое непонятное, трагическое и в то же время как бы всеохватывающее. И когда я смотрел на облака, мне было очень неуютно, и в то же время я понимал, что там есть некая бесконечность, которая меня тянет, зовет и с которой мне не справиться логикой. И я понимал, что это что-то большее существует и то занятие, к которому меня привела судьба, — парус, — позволял быть наиболее адекватным этому состоянию, повышал уровень адреналина в крови и в то же время на фоне этого восторга позволял быть немножко ближе к небесам.

В: Это в каком возрасте?

А: Мне было где-то одиннадцать лет, когда я в себе заметил это состояние, и оно было связано с бесконечностью и какими-то такими вещами, которые я не мог выразить, но которые чувствовал.

В: Ты переживал бесконечность, как что-то, что вне тебя?

А: Да, это чувство, что есть что-то вне меня, и что-то внутри меня рвется вовне, и я в этой оболочке, закрепощенности не могу этого достичь — это было с одной стороны трансцедентальное, а с другой стороны тягостное чувство. Тягостное, потому что я не мог с ним справиться.

В: Можешь ли ты в связи с этим описать какие-то глубокие переживания, связанные с яхтами, с плаванием, может быть, из ранних, а может быть, наоборот, из последних?

А: Самые глубокие переживания были связаны в основном с плаванием. Одно из ранних переживаний это чувство восторга и мощи, когда ты ощущаешь себя равным богам, эта стихия ветра, ты ее покоряешь, и несешься на маленькой лодке среди беснующихся волн. Это было мощное ощущение. И второе ощущение, связанное с длительными путешествиями, — это ощущение, когда внутри тебя развязывается множество узелков, которыми ты привязан к этому миру. И ты раскрываешь глаза, и чувствуешь, что свобода, которая до того была лишь на словах, воплощается в теле. Все видится совершенно другим. Ты чувствуешь эту беспредельную мощь, знание, что ты можешь достичь всего, чего захочешь, и еще интересное ощущение, когда ты понимаешь, что можешь в какой-то момент, погрузившись в любую среду, оттолкнуться от берега ногой и поплыть опять в никуда. Это тоже интересное, сильное переживание.

В: Как это оформлялось у тебя с течением времени? В одиннадцать лет это был парус. А дальше? Немного летописи, что называется…

А: Оформлялось это так. Основное внутреннее направление было на свободное проживание: в парусе, в спорте, — на слияние с чувством свободы, манипулирование телом, лодкой, волнами. Туда же добавилась работа с людьми, потому что на каком-то этапе появлялись экипажи, и надо было как-то организовывать взаимодействие нескольких человек, уже была такая небольшая микрокоманда. Потом встретился Учитель… Учитель, который торкнул до глубины души.

В: Кто это был?

А: Это был руководитель туристского клуба. И основной пафос его был — работа с ценностями людей. Это было в начале восьмидесятых, когда обывательские ценности, — как он говорил, квартира-машина-дача, — они владели сердцами людей, и, соответственно, люди были ограничены в выборе. Этот человек был близок мне по свой натуре. Сам по себе он был потрясающей силы личностью, вокруг него группировалось множество людей, он строил их всячески по-разному и направлял их душевный мир, куда считал нужным. Это была все-таки определенная Традиция, и в целом следующий период жизни прошел под ее влиянием.

В: Что ты имеешь в виду говоря о Традиции?

А: Этот человек имел своих Учителей, которые сами были необычными людьми, как он утверждал, хотя он нас не знакомил с ними. Это были люди, воспитанные на ценностях культуры, литературной культуры и других традиций, которые тогда были не явны, скрыты. Всякие йогические практики, магические, мистические, о которых вскользь упоминалось, говорилось, но которые целиком не раскрывались. Мы видели, что человек действительно занимается чем-то интересным. Потому что после какого-то похода, где он был почти весь седой, через несколько дней, он приходил, и его волосы были черного цвета.

В: Может, красился?

А: Да красок тогда особых вроде и не было. Он утверждал, что он просто очищал свою печень, и таким образом волосы полностью восстанавливались. И другие вещи он проводил, которые нас поражали. В целом он достаточно позитивно повлиял на меня. Хотя на многих людей он повлиял разрушающе. Иногда очень сильно.

В: Например?

А: Он перестраивал личность совершенно варварскими методами. Он совершенно разрушал сначала все установки и ценности человека, и потом постепенно внедрял свое понимание.

В: Можешь привести пример, как он разрушал установки и ценности? Как можно их взять и разрушить запросто?

А: Он совершенно однозначно говорил: «Вы тут — никто, посмотрите, как вокруг вас живут, это же не люди, это автоматы. У них одно на уме — квартира-машина-дача. А надо жить высокими идеалами, надо стремиться, достигать другого, работать в области духовности, читать много, анализировать, работать над собой, над телом, над моралью и т. д.»

В: Фактически речь Гурджиева.

А: Да, это был очень сильный человек.

В: Только речью он ломал старое, или все-таки это были какие-то ситуации. Десятку людей проповедь прочитай, ну кто из нас сломается? Мощный механизм защиты сразу же встает.

А.: Во-первых, он работал с детьми. Это были подростки: от восьмого класса до студентов. У них еще не сформировалась защита, поэтому разрушить их было очень легко.

В: Своим авторитетом и речами, какими-то поступками он это делал?

А: Он был очень сильный оратор, это раз. Его речь была определенным действием, влиянием. Потом, он был руководителем туристской секции. Он водил в походы людей. И создавал ситуации, в которых как бы людей опускал. Если кто-то проявлял слабость, он подчеркивал эту слабость и говорил: «Посмотрите, вы не работаете над собой, посмотрите, до чего вы дошли, кто вы такой». Там девушки совершенно в истерике бились, падали, убегали, приходили к нему, он их поднимал, он, по слухам, с ними чуть ли не спал. Считал, что надо по-разному с женщинами обходиться. Был он такой сложный, неординарный человек, который всеми доступными ему способами влиял на людей. Некоторые сломались.

В: Что это значит?

А: Эти люди до сих пор не могут прийти в себя. То есть это люди с нарушенным социальным поведением. Они до сих пор во многом не смогли адаптироваться. Я не говорю, что это у многих было. Я многих не знал. Некоторых я знал. Они до сих пор в этом состоянии находятся. В состоянии постоянного диалога с ним, доказывании ему, что все не так, анализа, что можно было жить иначе. Хотя многие поставили защиту и снова вернулись к нормальной жизни.

В: Ты, я как понял, защиты не ставил, а как-то тебе удалось сделать так, что это тебе на пользу пошло.

А: Безусловно, это пошло на пользу, потому что я был всегда независим от группы. Я приходил, брал, что мне надо, и уходил. И здесь — я пришел уже зрелым человеком, мне было восемнадцать лет, я занимался спортом, я был в сборной. И он открыл мне глаза на духовную сторону жизни. Раньше я был как молодое животное, которое тянется ко всему светлому, но в то же время живет животной жизнью.

В: А все эти переживания, плавание?

А: Они сами по себе были. Они были стихийны, но та система ценностей, которую формировало общество, она бы постепенно меня в эти рамки и загнала. Хотя я не знаю, может быть, и не так. Учитель же сформировал некую духовную составляющую. Я понял, что в этом ключе можно рассматривать жизнь. И мне стала интересна эта сфера, сфера духовности, сфера психологии, сфера человеческих отношений, сфера работы над собой. И в этом плане я сразу сделал выбор быть на этом пути, начал готовиться к поступлению на психфак, там потом, после того, как я ушел от этого Учителя, я начал искать таких людей, которые занимаются этим же, попал в «антоновские группы», и там начал работать над собой. Начал заниматься своим телом, делал различные йоговские упражнения, занимался каратэ, дзюдо, занимался какими-то медитациями, продолжал заниматься спортом.

В: Потом, я как понял, появилась альтернатива…

А: Это было боковым ответвлением. То, на чем мы с тобой сошлись в начале девяностых, — это было усилением некого потенциала у меня. Потенциал состоял в том, что я был с детства такой душевед. Я внимательно относился к людям и понимал, что могу выслушать человека, что-то ему посоветовать. Не был равнодушен в этом плане. Я, может быть, был немножко корыстен, и сейчас остаюсь в этом ключе, потому что мне просто интересна эта область. Но и тогда мне она уже была интересна. И то, чем мы с тобой занимались в плане психотерапии, — особенно гештальт-терапия — позволило раскрыть эту сторону. Я вспоминаю эпизоды еще из ранней юности, когда ко мне обращались люди, чтобы я уладил какой-то конфликт, или поговорил с какой-то бабкой занудной или провел с кем-то беседу, чтобы человеку помочь душевно. И работа с гештальтом и вся остальная психотерапия, которая тогда была и сейчас идет, — просто развивает эту сторону.

В: Что было потом?

А: Потом, после ухода от этого человека был период служения. Я, торкнутый его идеями воспитания нового поколения и привития новых ценностей, двенадцать лет посвятил работе с детьми. Фактически это была его энергетика, замешанная на тех основах, которые были получены еще при работе с экипажами. Я понял, что я сформировался как мощный лидер, и эти лидерские качества во мне остались, и я их использовал, чтобы повлиять на молодежь. Идея была такая благородная, социальная. И вот двенадцать лет было посвящено этому служению. И параллельно шли наши с тобой поиски и происки на почве психологии.

В: Это была не только психология.

А: Да, там было много всего, в том числе ВНЕОшкола, которая тоже явилась продолжением этой линии. Хотя как человек, который приходит и не включается полностью в любую систему, а старается взять из нее полезные какие-то вещи, но не поглощается ей, я тоже старался это сделать, хотя нерегулярно это делал, каким-то образом. И последний разговор с Олей, с Мастером Школы, состоялся в парке, где она сказала мне такие фразы, которые поставили крест на ВНЕОлогии для меня. Она мне сказала: «Зачем ты идешь в группу, у тебя что — проблемы?» Я задумался, есть ли у меня проблемы. Я понял, что у меня проблем нет никаких. Она сказала, что ходят люди в основном с проблемами, чтобы их как-то решать. Я понял, что у меня в основном не проблема, а задача, и начал решать дальше свои задачи. И в недрах работы с детьми зародился новый проект. Он выкристаллизовался. И как новое детище, начал заполнять меня всего.

В: Какой проект?

А: О кругосветном путешествии. Хотя, как я помню, еще классе в восьмом я, начитавшись книг о кругосветке, создавал себе этот образ достижения. Я был им очень торкнут, рисовал почему-то катамараны и тримараны, которые тогда были экзотическими существами.

В: Это, наверное, мечта многих мальчишек, по крайней мере, нашего поколения. Я знаю очень многих из нашего поколения, кто мальчишкой был вдохновлен идеями, например, Жюля Верна и других писателей о путешествиях и приключениях. Я был вдохновлен идеями о Земле Санникова, даже готовил одноклассников к побегу в Мурманск или Архангельск. Мы даже сбежали из дому втроем, но были пойманы родителями уже в пути. Идеи эти у нашего поколения у каждого второго или третьего мальчишки были. Но, годам к шестнадцати эти идеи потихоньку пропадали. Немногие остаются верными идеалу детства. Как-то в тебе это произошло. Почему, как ты считаешь?

А: Это достаточно сложный вопрос, фактически фундаментальный. Мне кажется, что был очень мощный, сильный образ, во-первых. Во-вторых, я верю в какую-то кармическую задачу, которую я должен сделать, в миссию. Она меня толкает это сделать. По-другому сделать я не могу. И, видимо, она тогда — в детстве начала проявляться. И с этим связана и некая психологическая область, в которой я нашел себя. Область, связанная с прорисовкой будущего и наполнения образа будущего у людей, которые споткнулись, остановились, потеряли себя. Я могу делать это для себя, это получается, — то, что я задумываю, это случается.

В: А можно поподробнее, если возможно, или это какая-то закрытая наработка? Или ты хотя бы в общих чертах можешь поделиться, как это делается?

А: Я в общих чертах могу поделиться, но как это делается, я не понимаю. Я понимаю, что что-то происходит, когда генерируется некий поток. Сначала, естественно, идет создание этого образа зрительного, насыщение его.

В: То есть ты в себе это делаешь?

А: Да, я в себе делаю, естественно.

В: Предположим, что я — тот человек, который споткнулся. И я к тебе пришел. Я потерял веру в себя. Что мне делать?

А: Это говорится уже о психотерапии. Я сейчас говорю о том, как я это делаю. Точно так же я и предлагаю это делать другим людям.

В: Одно дело, когда это ты делаешь, — у тебя уже этот поток есть.

А: Он у меня тоже не всегда бывает. Я просто понимаю, что именно эта схема действует у меня. И у других людей, я верю, тоже будет действовать. Потому что я вижу их слом, — вижу, где они сломались. Но это схема классическая. Создание образа достижения на мечтании, как это было в детском возрасте. Очень мощный зрительный образ. Помещение в эту ситуацию себя, ощущение кинестетически, аудиально. И последний момент — эта вера в то, что это случится.

В: Это тот момент, который в психологии и психотерапии тоже есть. Вообще понятие веры — здесь немного другое. Вера в то, что случится это, — одно. Это — психология. А вера в то, что случится то, что «да будет воля Твоя», — это немножко другое. Для тебя здесь есть разница?

А: Нет. Когда ты понимаешь, что то, что ты делаешь, это и есть Его воля, тут это противоречие снимается. Ты веришь в то, что ты призван это делать. И для чего-то это нужно делать. Не только для себя. Для мира, для Бога. Ты с этим работаешь и просто молишься…

В: Что значить молишься? Это что: «…дашь нам хлеб наш насущный…»?

А: И это тоже.

В: Или это некое действо внутри молитвы, потому что молитва может быть механична, а может включать в себя какое-то душевное действие…

А: Тут неразрывно. Это образ, — то, что должно произойти. У меня ментальное усилие состоит в том, что я пытаюсь не просто представить этот образ, а увидеть, что будет в будущем. Я как бы заглядываю туда, за этот горизонт, и всеми силами пытаюсь посмотреть, будет это или нет, и пытаюсь вероятность события с помощью молитвы, с помощью жара желания увеличить.

В: Жар желания ты откуда берешь?

А: Это просто образ такой, некая энергия. Из груди, из этого места. Интересный момент. Из этого места возникает в трудной ситуации энергия, которую я отношу к лидерской энергии. Эта энергия возникает как мощный позыв, и она держит ситуацию под контролем. Я понимаю, что пока эта энергия есть, она не дает случиться ничему действительно опасному.

В: Мне это прекрасно знакомо на примере Магического Театра, который я провожу. Есть там грань достаточно опасных вещей. Пока во мне есть некая штука, — не обязательно локализованная в груди, — для меня это ощущение, разлитое по пространству, — то действительно ничего опасного не случится. Она есть, и я могу позволить себе любую провокацию, какое-то нестандартное, рискованное, внешне вроде бы опасное действие, потому что я знаю, что оно есть, — это состояние и пока оно есть, все под контролем. Если его, этого состояния нет, или оно вдруг пропадает, то я просто не берусь.

А: Да, похожее состояние. И оно позволяет рисковать в любых ситуациях. И знать, что ситуация находится под контролем.

В: Контролем не внешним, а контролем некой силы. Так?

А: Это какой-то ситуативный контроль, который позволяет быть лидером. Ты знаешь, что это состоится, и все люди, которые задействованы в этой ситуации, просто обязаны подчиниться. Если они не подчиняются…

В: Что значит подчиниться?

А: Это знание или контроль дает мне понимание, что эта ситуация единственная в своем роде. Если кто-то…

В: Кто-то вываливается из ситуации. Ты создаешь некую реальность. Она становится коллективной. Ты вводишь в нее коллектив. Если кто-то вываливается из коллективной реальности, он ставит себя на опасную черту. А пока он в коллективной реальности, которую держит эта энергия, там все в этой коллективной реальности, как говориться, — схвачено.

А: Да, можно сказать и так. И я очень мощно борюсь против оппозиции в этой ситуации, потому что понимаю, что человек не видит просто тех опасностей, к которым может в этом случае привести его оппозиця…

В: Оппозиция смерти подобна.

А: Да, смерти подобна.

В: Это не потому что ты жесткий тиран, а потому, что ты «держишь ситуацию».

А: Да и такие случаи возникают очень редко. Предельно редко. Их было несколько за жизнь, когда жизнь группы оказывалась в опасности. А в других вещах я наоборот стараюсь предельно принижать свои лидерские качества, подчиняться другому лидеру, руководителю, работаю именно над этим. Потому что в один момент я понял, что эти качества лидера могут привести к гордынности. И если не начать работать над этим (мне Максим это очень хорошо показал в свое время), ты зарываешься и начинаешь нарушать этические вещи. Поэтому я стараюсь работать над этим сейчас. Но понимаю, что я в любой ситуации остаюсь серым кардиналом сейчас, который эту ситуацию сложными путями держит под контролем.

В: По поводу образа…

А: Такое небольшое отступление относительно этой энергии контроля над ситуацией. Образ плюс эта молитва и отдавание себя на волю Творца — они парадоксально совместимы в этом ключе. Существует определенное подтверждение из среды. Когда вещи начинают случаться совершенно невообразимые, ты понимаешь, что правильно это делаешь, в нужном направлении. Приходят люди, какие-то ресурсы, причем они приходят всегда на минимуме, когда нужно, и те, которые нужно. Они, наверное, как бы общие для многих людей. И психотерапия моя строится в последнее время на обучении этому алгоритму. Я понимаю, что многие вещи у людей связаны именно с невидением, неправильным построением образа в будущем, неправильной верой в него. И, соответственно, неправильного выбора жизненной активности.

В: Ты затронул несколько ситуаций, когда группа твоя нырнула в какой-то кризис. Если это было связано с мистическим, глубоким каким-то переживанием, может быть, ты расскажешь?

А: Мистического опыта, кроме опыта, связанного с управлением таким образом событиями и предотвращением опасности, я не замечал. Все такие проявления были в походах.

В: Я, наверное, даже неправильно сказал. Мистический опыт не прямого взаимодействия с Творцом. Измененных состояний, глубоких изменений состояния. В походах, в разных местах, там возникали разные состояния, достаточно отличные от повседневной жизни. И они было отчасти мотивом того, за чем ты ходил.

А: В целом, конечно, ты ходишь в походы за измененными состояниями. Я вопрос немножко размазал.

В: Расскажи какие-то ситуации, явно заметные, яркие. Ты же много по стране ходил.

А: Мы сейчас ушли от темы контроля над ситуацией, я просто говорю о ярких, интересных вещах. Я еще раз подчеркну: человек действительно ходит в походы за изменением состояния. Осознает это он, не осознает…

Существует определенное состояние путешественника, странника. Кстати, на сайте нашем есть некоторые размышления по этому поводу. Я там в преамбуле описываю, что странник, в расширенном контексте, — это человек, который может уйти из одного пространства в другое. Там наполниться информацией, энергией. И он интересен людям этого пространства тем, что он имеет опыт перехода границы, проживания в тех пространствах. А те, кто не может, осваивает именно это пространство, оно тянутся к нему. Поэтому путешествующие люди во все века были интересны тем, что они приходили в город и не жили постоянно на одном месте и рассказывали о других странах, мировоззрениях, и так далее.

В: Несли эту атмосферу.

А: И главное, что они могли это делать. Они имели этот опыт, эти навыки. Какой-нибудь ЛСД-шник или «грибоед», который путешествует по разным областям сознания, это тоже странник. Тоже рассказывает об этом, и людям интересно. Странник — это более широко. Путешествие как способ изменить состояние сознания — достаточно универсально. В суфизме есть такая практика, когда Учителей у человека не было, ему рекомендовалось отправляться в путешествие. Само состояние путешествия сдвигало точку сборки и позволяло мудрость эту из мира вычерпать.

В: Можно ли сказать, что ты сознательно отслеживал в походе, как сдвигается «точка сборки», изучал маршруты этой «точки сборки»?

А: Да, безусловно. За много путешествий вычислены даже некие опорные пункты.

В: Расскажи об этом. Это очень интересно.

А: Во-первых, самая интересная точка — это точка остановки внутреннего диалога. Она наступает, если правильно сформировано намерение, и ты знаешь, что с этим нужно работать, без особых усилий она наступает на четвертый-пятый день похода. Это должен быть достаточно напряженный поход, выматывающий. Либо в гору, либо по плоскости, но должен быть рюкзак, движение постоянное, чтобы была нагрузка. Ты постоянно говоришь четыре дня с собой, пережевываешь какие-то мысли городские. Город тебя наполняет. А потом он постепенно уходит или резко. И открываются новые каналы восприятия, и природа начинает какой-то новой геометрией входить в тебя. Например, ты путешествуешь по Кольскому полуострову. И ты замечаешь, что мир вокруг очень простой. Горы имеют плавные переходы, линии. Плоскость если — то это плоскость белая. Утес — это утес. Сложность гор, с такими перегрузками, она уступает место геометрии.

В: Простой геометрии?

А: Простой геометрии. Она входит у тебя через глаза сначала, и потом начинаешь входить через аудио, шум ветра, шуршание снега. И кинестетика, которая постоянно включена. Но ты сейчас начинаешь не ломаться, а получать удовольствие от движения. Через это в тебя начинает постепенно мир входить, и тебе легче становится после этого, потому что много энергии было отдано внутреннему диалогу, а сейчас ты свободно двигаешься, свободно видишь, смотришь, начинаешь по-другому воспринимать отношения людей. Становится проще все. Это первая точка. Потом там существует еще несколько точек, когда более глубоко начинаешь постигать жизнь. Поэтому мысли приходят уже из чистого фона. Как откровения.

В: Уровень шума уже уменьшается, да? Возникает возможность проникать мыслям-откровениям, которые раньше затушевывались шумом городских привычных мыслей.

А: Безусловно. Поэтому мысли там становятся очень глубокие и чистые. И морально-этического склада. Какие-то обобщения идут космические. Какие-то решаются задачи внутренние. Если это проблема, то она становится какой-то более простой и более очевидной. Поэтическое вдохновение приходит, сразу стихи начинают писаться, музыка начинает по-другому восприниматься. Если общение начинается, то это достаточно глубокое общение, которое тоже с этим связано. Две-три точки можно обозначить.

В: Одну ты назвал.

А: Одно это прекращение диалога, второе — это творческое. Третье я затрудняюсь сказать, может быть, это то, что я испытал в более длительном путешествии, когда мы три месяца путешествовали на яхте — момент развязывания внутренних узелков. И буквально раскрытие чего-то такого внутри типа души. С ощущениями в теле, когда это все раскрывалось. Еще один момент, связанный с психологией путешествия, относится к движению через разные культуры. В психологии это описано как культурологический шок. Мы его тоже испытали на себе. Когда ты попадаешь в другую культуру, у тебя открываются глаза. Некоторые моменты в другой культуре тебя шокируют настолько, что ты не можешь справиться с этим.

В: Эти вещи доступны сейчас любому, у кого есть порядка тысячи долларов, и кто может попасть в очень отдаленное и экзотическое место недолгим перелетом…

А: А вот нет!

В: Объясни почему.

А: На самом деле, когда ты сразу попадаешь на самолете или куда-то быстро…

В: Доступны сейчас почти все уголки, хоть в Африке, хоть в Азии, хоть на уединенные острова.

А: Безусловно. Но ты начинаешь все равно выбирать вниманием какие-то очевидные вещи.

В: То есть продолжаешь действовать в прежнем гештальте.

А: Вся эта сетка восприятия остается, она никуда не девается.

В: За счет медленного продвижения она расшатывается постепенно, да?

А: Я имею опыт путешествия пока по яхте. Могу сказать, что это действует. На яхте, надо сказать, длительное путешествие — вообще достаточно уникальная лаборатория сдвигания «точки сборки». Сколько я ни ходил в сложнейшие походы, — яхта на порядок, на несколько порядков сильнее, чем все остальное. Потому что там мощные психические и физические нагрузки, неравномерный распорядок дня, постоянное шатание палубы, что само по себе дает понимание, что все в мире относительно. Это мощное ощущение, переживание полное, которое включает в себя и желудок, и задницу, и все остальное, и все тело. Ты не можешь зацепиться глазами за что-то неизменное. Когда волны меняются, это все колбасится, ты входишь внутрь, ложишься на койку, которая под тобой двигается, все скрипит, постоянно по всем параметрам идет информация, что все относительно. Ты пропитываешься этой относительностью от и до. И когда ты выходишь на берег и чувствуешь твердую основу, то с одной стороны ты радуешься, что все твердо и можешь на что-то опереться, с другой стороны, ты понимаешь, что и здесь все должно быть относительно.

В: Ты уже гибок в восприятии.

А: Да, ты уже гибок. И на яхте на фоне переутомления огромного, когда ты вынужден авралить ночами и не спать по несколько суток, когда ты находишься в коллективе, у тебя начинает работать еще одна сфера. Это работа над своим контролем и над тем, чтобы внутреннее я или животное, которое в тебе есть, не стало сильнее человека. И эта сфера самой главной становится для твоей духовной работы. Как это связано с изменением состояния, когда ты выходишь на берег в другую культуру, я не знаю. Во всяком случае, ты видишь, глаза твои раскрываются. Ты видишь архитектуру совершенно необычным образом — другую архитектуру. Ты видишь людей, их особенности, отличные от тебя. Ты видишь их духовный мир, немножко отличный. И все это вызывает в тебе состояние шока на несколько дней, которое само по себе достаточно информативно для тебя, ты впитываешь, как губка, большой объем информации именно за счет этого шока. Чего нет при передвижении на самолете или на поезде.

В: Кроме того, когда ты приходил из разных путешествий, насколько я помню, ты мне рассказывал о Хибинах, или даже о Крымских горах очень интересные вещи. Например, о попадании в измененные состояния сознания, связанные с местностью… И места в России, я считаю, не хуже чем где-нибудь в Мексике… Ты можешь про это рассказать? Просто живые примеры, чтобы беседа наша была не абстрактной, а конкретной.

А: Места силы, которые запомнились — например, это места в Фанских горах, на Памире, на Алтае, в Средней Азии… Там большие районы, они вызывают ощущения первобытной мощи и силы, которая бьет из земли. Интересные очень места, запоминающиеся — это Кемские шхеры на Белом море. Тоже они то ли намолены, то ли языческие какие-то вещи. Огромные камни торчат из земли. Острова голые совершенно. И там чувствуешь, что все в тебе поднимается, и ты какие-то новые смыслы поднимаешь. И эта красота вокруг, северная красота, она совершенно фантастична. В меньшей степени, быть может, это на Кавказе есть. Там масштабы не такие большие, но тоже достаточно интересный район.

Самое сильное место, которое я посетил из всех, мест достаточно много было, район горы Белуха, на Алтае, куда мы в этом году ходили. Мы забрались на самую вершину. Причем там ходили байки, что на нее очень трудно забраться, причем не в плане техническом, а в плане того, что там погода нерегулярная и некоторых она как бы не пускает. Мы создали, видимо, намерение, присоединились к группе из двух человек, — альпинистов, — они помогли нам забраться на один перевал, потому что у нас не было почти снаряжения. Потом на второй перевал. Они не поняли нас и ушли на вершину. А мы вынуждены были сами забираться. Сильнейший район, просто фантастический, такого я еще не видел.

В: Что потрясло тебя?

А: Как там говорят, близко Шамбала. Я ощущал, что есть нечто необычное, чего нет в других горах. Область духовности какой-то. Близость тонкого плана. Витают в воздухе энергии какие-то.

В: Были контакты с какими-то сущностями, или это было достаточно абстрактно?

А: Достаточно абстрактно. Просто как общее ощущение, что это святое, что это действительно где-то рядом тут и что это мир есть. Потрясающая красота этого всего. Просто ты торкаешься от красоты, от рериховских красок. Там картины, которые писал Рерих, они один к одному. Я не понимал, как светящееся небо может быть. Вот там это есть. И люди. Люди, встречающиеся там, я понимаю, в принципе, что люди, которые приходят к нам, это проекция нас во многом. Они отражают во многом те наши потребности, чаяния, которые есть у нас. И там действительно встречались потрясающие люди, которые во многом нам раскрыли сущность этого пространства. Там, как оказалось, достаточно много людей, которые ищут эту Шамбалу, приходят туда медитировать, поселяются вокруг этой долины. К ним по-разному относятся. Но само ощущение от этого места, от красоты, от гармоничности, от силы, которая там прет просто везде — потрясает. И это выражается во всем. Там до хрена ягод, там грибы, кедры эти бесконечные, вода красивейшая, беловодье, куча зверей, бесконечные ледники. В других местах этого нету, даже в Фанских горах, даже на Кавказе это как-то немножко по-другому. А здесь это в полном объеме, и еще близость к этому какому-то мистическому пласту, который всеми фибрами ощущается…

В: И наконец, мы подходим к идее кругосветки. Давно я уже от тебя это слышу, лет шесть или семь периодически возникает. Как я понимаю, эта идея близка к реализации. Расскажи с самого начала, почему эта идея возникла, какие задачи она призвана решить, в какой стадии воплощения этой идеи ты сейчас, что это должно быть?

А: По большому счету, если опускать все технические стороны, это такое завершающее действие, которое можно назвать как бросок в неизвестность. Завершающее весь Путь исканий.

В: То есть некий цикл твоей жизни?

А: Да. Действие, которое завершает несколько этапов жизни, которое начнется и будет в реальном времени продолжаться от трех до пяти лет, а в некоем внутреннем, мистическом плане не знаю, сколько он займет. Во всяком случае, какой-то большой (если там есть понятие «большой — маленький») участок времени. И основная идея, если не касаться всех программ, которые мы там делали, всяческих культурных программ, ее мистический смысл — это постичь, насколько действительно Творец нас любит. Это, конечно, во многом может быть еретическая идея. Мы уже понимаем ее ответ, иначе это бы не состоялось. Тем не менее, как это происходит, там интересно Как он нас любит. Как это проявляется? Любовь, доброту… Какими путями будет к нам приходить это его расположение, и как мы будем себя проявлять. Мы понимаем, что кругосветка это максимальная степень неопределенности. Там неопределенно все. У нас, например, сейчас нет денег. Мы понимаем, что там будет очень трудно. Мы понимаем что мы ставим себя на грани, в зону смерти. И если мы сможем сделать над собой усилие, чтобы удержаться в этой зоне и спокойно там существовать и использовать смерть как советчика, тогда мы пройдем к цели. И в социальном плане мы ставим себя в неопределенность, — как мы будем проникать в среды культурные и находить там ресурсы — пока неизвестно.

В: Да еще неизвестно — куда вы вернетесь через пять лет сюда?

А: Да. Вот именно. Мы попадем совершенно в другую среду. Если мы будем иметь опыт адаптации и проживания в других средах, при помощи воли божьей, то мы надеемся и здесь реализоваться во многом. Это одна из идей.

Вторая идея — найти интересных людей. А мы понимаем, что можем это делать. К нам приходили люди, путем созданного нами намерения мы привлекали людей, которые были нам интересны, и мы понимали их личную силу, и они действительно были в своем пространстве героями. И мы хотим сделать коллекцию таких людей, чтобы самим торкнуться, чтобы понять и помочь другим тоже торкнуться их многими качествами. И одна из идей — это снять их технологии. Как они это делают. Как они достигали этого. С одной стороны мы понимаем, что транслировать эти технологии на других людей — достаточно сложное дело, и может быть, неправильное, но может быть, это и правильное дело, может быть, технологии достижения этой личной силы будут полезны тоже.

В: Я слышу от тебя неоднократно, и раньше слышал уже эти понятия: «личная сила», «героика», идеи героя. Я так понимаю, для тебя это важно. Идея, образ.

А: Важно в том смысле, что действительно хочется иметь ориентиры, которые вдохновляют.

В: В принципе, миф о рождении героя — один из основополагающих мифов, от которых в дальнейшем развилась культура.

А: Наверное, да.

В: Боги дали человеку свободу воли. Свобода отразилась в том, что он стал бороться с богами. Появились герои. Это матрица, на которой в дальнейшем вся культура развилась. Древние мифы, трагедии, как матрица, на которой строился фундамент культуры, строились именно на этих обстоятельствах.

А: Это интересная мысль, я об этом не думал. Действительно, надо поразмыслить над этим.

В: Культура, это, если уж дальше, это та матрица, в которой все более и более уникальным становится путь каждого человека. Если б мы все шли строем в одном направлении, по указке божьей даже, не отклонялись то энтропия увеличивалась бы и не было бы развития. А так эта матрица, нарастая с каждым веком и с каждым поколением, дает возможность все более уникального Пути для каждого человека. То есть это Путь индивидуализации, о котором заговорили век назад, и который ты сейчас своим примером тоже подтверждаешь.

А: Да. И я думаю, что героику надо апгрейдить, обновлять каждое поколение, как компьютеры обновляют, включают более современные системы. Потому что старые герои постепенно теряют свою силу.

В: Ну да, сейчас Геракл мало кого будет вдохновлять. Сейчас нужно новое.

А: И даже будет мало кого вдохновлять тот же Суворов, который спал на досках и строил себя… Вот он сейчас как бы не очень. С другой стороны, будет вдохновлять какой то человек, который сейчас, например, живет. Мы встретили такого человека, который двадцать лет работал в фирме сотрудником, потом руководителем, директором этой фирмы, потом продал все, на эти деньги построил катамаран и ушел в плавание. Сильнейший образ стремления к свободе.

В: Для определенного слоя людей, потому что для других героем сейчас будет Шварценегер, Джеки Чан, Бред Питт.

А: Безусловно. Героика с экрана — она тоже важна. Но она массовая и созданная искусственно. Герои в жизни — не такие, как в кино. Те, что в кино, — они сыграны. И они очень сильно влияют на людей, нет сомнений. Но мне кажется, пласт героев, который в реальной жизни есть, он не донесен до нас и до других людей.

В: В частности, «Хроники российской саньясы» я именно для этой цели и писал.

А: Безусловно. Эта идея в воздухе витает, на самом деле. И она как бы связана во многом с запросом некоего духовного эгрегора, который понимает, что пласт ориентиров не на героику внешнюю, а на героику внутреннюю — он важен. Потому что общество хиреет в этом плане.

В: Здесь я определюсь с одним моментом. Недавно я встречался, с таким Андреем Виноградовым. Бывший ученик Папондопуло, который сейчас сбежал от него в Канаду под страхом физического уничтожения. Развенчал он Попандопуло в пух и прах… И он религовед в Канаде, он изучает сравнительно российскую саньясу и западную саньясу, их особенности. Если в двух словах, он привел такое сравнение: основной мотив российских мистиков, на его взгляд, — это померится членом. У кого больше личной силы, у кого больше сиддх, у кого больше умения, начиная от йогов, которые могут скручиваться и так далее. Именно такой силы. И кончая Папондопуло. На Западе, по его наблюдению, там этого нет, там другое. Там люди тащатся от состояния. И то, и другое, на наш общий взгляд с Андреем, тупиковая штука. Что членом меряться, что в нирване пропадать. Есть у тебя какой-то вариант третьего пути?

А: Я не знаю, это пока какие-то обобщения, я не могу так сразу. Я не размышлял над этим.

В: Герой — это тот, который с личной силой, или тот, который…

А: А, в этом плане ты спрашиваешь? Говоря о личной силе и о состояниях, меня как-то меньше волнуют эти пути. По моему мнению, главная духовная работа должна идти в работе над моралью и нравственностью. И во многом, может быть, третий путь, может быть, десятый, но я его воспринимаю, как главный путь для себя — это путь внутренней духовной чистоты, связанный с предательством — не предательством, с кидком — не кидком…

В: В твоем плане что значит твой герой, тот герой, которого ты ищешь, будешь искать?

А: Героев мы будем разных искать.

В: И все-таки, какая-то отличительная черта.

А: Это должен быть человек нравственной чистоты, которая безупречна.

В: Почему, по твоему мнению, это тот новый, потребный герой, который будет вдохновлять нынешнее поколение, воспитанное на идеалах культа силы Джеки Чана, Шварценеггера?

А: Потому что нравственность и мораль это более глубинный уровень. Состояние и меряние силами — это более внешние вещи.

В: Что, собственно, и насаждается массовым искусством.

А: Да, безусловно. Не то что сильно насаждается. Идеал нравственного человека — он тоже есть. Но он не настолько поднят на пьедестал.

В: Он есть в классической литературе и воспет, начиная от Шекспира, даже раньше, начиная от древних мифов.

А: Да, он воспет. Дело в том, что быть высоконравственным человеком, достаточно сложно. Помнишь притчу, что зло относительно. С одной стороны, ты убиваешь человека, это хорошо, если он оказывается злодеем… И постоянно находиться на грани, на лезвии бритвы, когда ты видишь сложность мира, его относительность, и в то же время не встаешь на точку зрения такую дубовую. Потому что нравственность и мораль — это во многих пониманиях связано с догматом неким. Такой человек должен быть, который исполняет заповеди и все прочее. На самом деле герой — это очень сложная личность, которая, наоборот, понимает всю эту непростоту, находит свой Путь.

В: То есть, в рамках линейной логики это не поймешь. Это нелинейное восприятие.

А: Да, нелинейное сложнейшее восприятие, которое логикой линейной и не охватить.

В: Как тогда массы поймут этого героя? Я вчера был в театре, где ставили Чехова. «Пьеса без названия», по которой в семидесятых годах Никита Михалков снял «Неоконченную пьесу для механического пианино». В том же, что я видел вчера, Чехов потерян полностью. То есть та идея нравственного конфликта Платонова, который заложен в этой пьесе, низведена до каких-то бытовых интрижек в постановке Малого театра. Я не скажу, чтоб уж совсем плевался. Но потеряно многое. А зрителям нравилось, — хлопали бурно, особенно в тех местах, где наиболее опошлена основная идея пьесы.

А: Конечно, эта тема потеряна, и ее необходимо передавать очень сложными приемами. Неоднозначно все это.

В: Зритель не готов. Вот он хихикает. Режиссер нашел несколько каких-то, на мой взгляд, пошленьких, а на самом деле бытовых приемчиков, чтобы внимание зрителя поймать и таким образом стать популярным.

А: Режиссер бездарный.

В: Режиссер — лауреат высоких премий и прочая. Зал битком набитый и все довольны. Только несколько человек в зале были не возмущены, но удивлены и обескуражены тем, что за этим всем идея забыта. Есть хи-хи, актеры раздеваются, обнажаются женские груди и мужские гениталии… Так же вот и с теми героями. Готовы ли массы воспринять таких сложных людей, которые нелинейны — это правильно, это неправильно…

А: Да, это вопрос, конечно, интересный. Его надо исследовать. У меня нет ответа на этот вопрос.

В: У меня тоже нет. Даже общаясь с людьми, которые читали «Хроников», а это люди уже не случайные — просто случайный человек не возьмет эту книгу. Хотя бы просто человек, который интересуется эзотерикой, духовностью… Письма читателей. На лекции спрашивают. Задают такие же банальные вопросы. Понимают этих героев буквально в лоб. Линейно. Если Попандопуло, значит, он чудак. Если это Иванов, то мальчик-ебунчик… А понять всю неоднозначность, нелинейность этих персонажей мало до этого кто доходит. Даже из читателей узкого круга.

А: Мы думали над этим вопросом и поняли, что в этой области важно скорее просто передавать энергетику этого человека. Как-то сложным образом, подсознательно, не отвечая на вопросы, а просто передать эту личную силу через какие-то приемы. И второе — это не ответить на вопрос, а задать и вызвать цепочку размышлений по этому поводу и дальнейших вопросов, чтобы эту сложность оконтурить. И может быть, дать какой-то промежуточный ответ, как ступень.

В: Скорее всего, ты прав, это не ответ на вопрос, а скорее инициация к собственным вопросам.

А: То есть люди, которые являются респондентами этого знания, должны действительно задуматься, если находятся на этом этапе понимания и уже прийти к такому сложному «вопрос-ответу», чтобы двигаться дальше, читать, размышлять. Я говорил тебе об этой системе, которая задумана. Возможно, она и будет дальше, как и твои книги… Это система, которая задумывалась давно, мы о ней уже размышляем с Максимом Ивановым, с которым мы параллельно идем, очень давно. Как личности очень сложно друг к другу притирались, притираемся и будем притираться, но как идейные соратники мы с ним очень близки, и двигаем одни и те же темы, и мысли наши крутятся вокруг одного и того же. А именно: вокруг темы нравственного развития человека через проживание различных жизненных ситуаций. И система, которая нами замышляется, будет аккумулировать в себя многие самые интересные достижения культуры, которые относятся к этому. Литературные произведения, фильмы, какие-то музыкальные вещи, живопись, может быть, обучающие программы, тренинги, которые работают с морально-этической сферой человека. И задача наша, как мы понимаем, наш интерес, скомпоновать это как обучающую систему, которая будет заниматься постановкой вопросов перед человеком, мотивацией его на такую деятельность, тестированием его и предложением ему той области знания, которую ему сейчас на данный период его личностного развития важно пройти. Это будет и музыка, и фильмы, и литературные произведения. Он будет проживать и в жизни какие-то кусочки с ориентацией на эту тематику. И собранные в этой системе Мастера могут оценивать его степень развития. Мастера могут оценивать это как вживую, при обращении к ним, так и уже снятом с них алгоритме оценке. Например, они могут быть опрошены по какой-то сложной схеме. И человек может найти ответ на свой запрос, обращаясь уже к этой снятой информации. Это общий алгоритм, над которым мы сейчас работаем. Но нам кажется, что он может быть достаточно интересен. И вся эта система, как мы понимаем, базируется на десяти заповедях. Мы понимаем, что мы еще не Мастера в этом. Мы не настолько высоконравственные люди, чтобы брать на себя ответственность в оценке, закладывать какие-то свои нормы. Поэтому мы ориентируемся на эти заповеди, которые, по нашему мнению, близки во многих религиях. Религии во многом работают с этим пластом развития человека. Это, по сути, их главный уровень работы. Мы хотим сейчас это сделать основным уровнем и для нерелигиозной работы. Вот такая сейчас есть идея, которая будет реализовываться и в кругосветке и после нее…