Чай: эстетика простоты Наталья Чуличкова

Чай: эстетика простоты

Наталья Чуличкова

В прошлом номере журнала мы рассказывали о японской чайной церемонии. Эта статья привела к новому знакомству. Сегодня наш собеседник – доцент кафедры японской филологии в Институте стран Азии и Африки при МГУ канд. филологических наук Виктор Петрович Мазурик. Чайному мастерству Виктор Петрович обучался в Японии и является членом Российского филиала чайной ассоциации «Урасэнкэ» с момента открытия его в Москве в 1989 г.

В. П. Мазурик

Виктор Петрович, диалог культур очень интересен современному человеку. Но действительно ли, знакомясь с чаем, мы открываем для себя Японию?

Установить культурный диалог пытались многие японские деятели еще с середины XIX века, когда страна была открыта для активного общения с Западом. Но наши культуры существуют как бы в двух разных измерениях, поэтому итог этого диалога получился довольно грустный: японцы за эти 150 лет взяли с Запада очень много и очень эффективно, а Запад не взял почти ничего. Если не считать каких-то экзотических понятий – гейши, самураи, сакура, – мы почти ничего не знаем об этой стране.

И вот в 80-х годах уже XX века чайный мастер Сэн Сосицу решил: а что если запустить действующую модель чайного действа через профессиональный интерес востоковедов, психологов, архитекторов (которые интересуются дзенской архитектурой). Запустим и посмотрим, как она будет работать. Сэн Сосицу был потомком чайного мастера Рикю в 15-м поколении.

Помните, что у нас тогда в стране происходило? Все рушилось, государство шаталось. Я был на встрече с ним. Он посмотрел на скептичные лица вокруг и сказал: «Я понимаю, что вы думаете: до чая ли нам, когда государство вот-вот развалится на части! Вы очень идеализируете восточную культуру. Вам кажется, что чайное действо – это плод благополучия, спокойных философских досугов. А это – один из инструментов выживания в эпоху тотальной гражданской войны». Потому что Путь Чая появился в Японии в конце XVI века, в столетнюю японскую войну. Войну с очень жестоким финалом, и не только для страны, но и для чайных мастеров. Мастер Сен-но Рикю вынужден был совершить харакири, многие его ученики тоже. Кто-то был казнен. Но именно потому, что обстановка была столь чудовищна, люди отчаянно нуждались в гармонии, чтобы было где возобновить силы.

Для воинов чайное действо было тренировкой концентрации сознания. А что такое для воина концентрация сознания перед битвой! Они не приходили на чай расслабиться. Они непосредственно перед битвой сидели и пили чай. Это тоже далеко от утонченности и от красивой философической символичности.

Но если чай как действо родился из такой конкретной жизненной необходимости, откуда такая ритуальность? Почему простые вещи превратились в церемонию?

«Чайная церемония» – это просто очень неудачный перевод. Для русского языка больше подходит выражение «чайное действо». Ритуальный аспект здесь далеко не самый главный и не в том смысле, как его понимают на Западе, а в том, как его понимают на Востоке: как некий упорядочивающий принцип, как механизм, превращающий хаос в космос. Здесь речь идет уже о сверхритуале, о ритуале, который не может быть сведен до какого-то частного аспекта – религиозного, государственного, семейного.

Чайное действо все время путают с формой бытовой культуры, доведенной до изысканности: есть английское чаепитие, есть французское, а есть – японское. Но оно совсем в этот ряд национальных чаепитий не укладывается.

Из чего же складывается чайное действо?

Из всего. Чайное действо – это модель идеального бытия, в ней ничего нельзя сократить. Сюда входят все формы бытового поведения – очищенная от всяких напластований природа, архитектура, все окружение человека, все его отношение к миру, маленькому и большому. Поэтому, например, нужен сад. Без него нельзя, потому что это хотя бы маленькая, но определенная модель большой природы.

Имеется в виду сад по японским канонам?

Да. Он может быть из дуба, березы, ели (даже лучше, если растения будут естественными для своей климатической зоны), но он должен быть сделан именно по японским канонам. Это означает, что сотворчество человека с природой не должно быть навязчивым. Нет тех крайностей, которые есть на Западе: либо «все перекроим, как хотим», либо «руки прочь от природы». Есть очень активное сотрудничество человека с природой, но по планам природы. Когда человек вот так поработал с природой, то обнаружить следы его присутствия нельзя – природное начало еще больше выявляет себя, чем до его участия.

Еще необходим чайный дом?

Чайный дом – это очень сложная конструкция. Ей обязательно сопутствует простота, может быть даже бедность, но эта простота кажущаяся. Это простота, к которой ведет очень сложный путь. И бедность, которая очень дорого стоит. Но не в том смысле, что много денег надо потратить. За деньги нельзя купить чайный дом. Как нельзя, к примеру, купить ум за деньги или тонкое эстетическое восприятие.

В чем сложность? Нет типовой архитектуры чайного домика. Он должен являться какой-то суммой пейзажа. Домик – он как растение, которое в этом ландшафте выросло. Каждый домик является уникальным произведением искусства или произведением природы и никогда не повторяется. Он должен соответствовать всем природным стандартам, всем культурным стандартам, причем самым идеальным. Он должен быть идеальным интерьером, который идеально служит для чайного действа. И вы даже не представляете себе, насколько сложно совместить эти три вещи. Это должен быть домик, в котором у человека изменяются все пространственно-временные ощущения: маленькое становится большим, краткое – длинным, долгое – мгновенным. И это не на уровне философских размышлений, а ощущаемо физически. А на самом деле это просто маленькая комнатка, в которой ничего нет.

Что значит «ничего нет»? Отсутствует мебель, но все-таки какие-то предметы используются?

Только те, которые нужны в чайном действе. Это минимальная модель бытия. Нет ничего лишнего, ни одного нефункционального предмета. Почему нам, например, кажется красивой походка пантеры? Там нет ни одного лишнего движения. Точно так же красота форм и движений в чайном действе – это не красота для красоты, это красота абсолютной функциональности.

А как ощущается эта функциональность, например, в посуде, в чашках?

Когда я сам стал эти чашки держать в руках, сам стал делать чай, для меня было большим откровением. Идеальная чашка настолько хорошо предназначена для чайного действа, что в ней чай, как в сказке, сам собой возникает. Она так хорошо лежит в ладони, что кажется продолжением руки. И когда ты подержал такую чашку, расставаться с ней – это трагедия (как с лучшим другом!). Некоторые чашки, особенно корейской традиции, действуют просто магически. Дело не в утонченности или красоте форм, красок. Эти чашки сделаны таким образом, что за внешней неказистостью стоит немыслимое совершенство. Но совершенство спрятанное.

Эстетика «ваби», эстетика простоты и кажущейся бедности, – это мастерство, которое мастер преодолел и оставил позади. Мастер поднялся до пика мастерства. Двигаться дальше некуда, только вниз. Но ваби – это не упадок. Это движение вниз, к простоте, за которой стоит воспоминание о вершине. Внешняя простота, которая доступна только тому, кто на этой вершине побывал. Чашка вроде бы простая, вроде бы мастер нарушил каноны. Но когда смотришь на эту неровную, серую, землистую, пористую чашку, чувствуешь движение, которое открыто бесконечности. И чем дольше ты смотришь, тем труднее отвести от нее взгляд.

Но не только чашки участвуют в процедуре чайного действа. Там сотни предметов: посуда для воды, котел, угли, огонь, чайники, сам чай. Даже уголь – это произведение искусства, такое же, как керамические чашки. Его очень сложно делать, существует около 12 разных видов угля.

Для каждого конкретного действа – минимальное количество предметов. А в другое время суток, в другом сезоне, по другому поводу – другие предметы.

Это неудивительно, человек всегда так живет.

Да, у него все конкретно. Только здесь предметы живут все-таки не так, не так взаимодействуют с человеком. Тут предметы «прозрачны». В нашем мире предметы сами по себе, а человек сам по себе. И если он вступает в диалог с предметами, то этот диалог неравноправный. Человек – активный субъект, предметы – пассивный объект. Он как хочет ими манипулирует, а они себе лежат. А в чайном действе все так построено, что если вы не туда поставите чашку, то она взбунтуется. И если вы попытаетесь сделать следующее движение, то споткнетесь об эту чашку и упадете, расшибете себе лоб.

Вы, наверное, утрируете?

Да, конечно. Но у вас все равно ничего не выйдет. Если вы спросите у мастера: «Куда мне поставить?», он не будет объяснять. «Да поставь куда хочешь». Дзенский принцип предполагает самому до всего доходить. Человек ставит, и вдруг на каком-то действии у него затор. Ему надо другой предмет ставить, а место уже занято. Это как в шахматной игре. Если он поставит предмет не туда, дальше не продвинется.

Все-таки это немножко непонятно. Ведь действительно можно поставить в разные места.

Нет, в разные нельзя, потому что тогда у вас будут лишние движения.

А почему нельзя сделать лишнее движение?

Потому что идеал чайного действа – ничего лишнего. Между пунктом А и пунктом Б должна быть прямая линия. Никаких «загогулин»! Речь идет о достижении идеала, о сокращении пространства, времени – всего.

Ничего лишнего в жизни вообще. Все, что сверх необходимого, – это от лукавого. Например, если человек съел больше, чем может переварить, – это превращается в токсины, отравление. Вот он хочет отдохнуть, этого требует его тело. Но если он залежался чуть-чуть дольше – это вредно для его здоровья, это снижает иммунитет, понижает тонус. Этика монаха в аскетических учениях: утром сбрасывай себя с постели презрительным броском, как будто ты какую-то грязь швырнул. Потому что, если ты задержался на секунду, ты разбил свой ритм. Это вредно для здоровья, это вредно для этики. Это разжижает волю. Это отдаляет тебя от всех твоих жизненных целей. Не только на ту лишнюю секунду, на которую ты проспал. Вообще ко всем целям, которые ты в этот день поставил, ты будешь опаздывать.

Ничего лишнего. И это не так легко, как кажется. В чайном действе ведь не только чай подают, там все блюда подают. Но как их подают! Во-первых, каждое движение – как синхронная блиц-игра. Нельзя быстро двигаться и нельзя медленно. И в том, и в другом случае ты сломаешь всю игру. Должен быть некий ансамбль, который должен течь не быстро и не медленно, а идеально. То, что тебе подают, – идеально не только и даже не столько по вкусу, потому что вкус там минимален. Вкусы утончены почти до безвкусия. Когда кто-то в первый раз ест блюда чайной кухни, родившиеся из монастырской медитационной диеты (кайсэки), происходит следующее. Как музыка японского театра Но кажется почти тишиной, точно так же ему эти блюда кажутся красивыми только внешне: глотаешь – а вкуса нет. Но только для человека с невоспитанным языком, привыкшего к грубому, вульгарному вкусу. Тот же, кто развил в себе утонченный вкус, понимает, что там только намеки вкуса, но какие!

Виктор Петрович, а кто такие чайные мастера?

В Японии среди тех, кто занимается чаем, есть несколько классов людей. Первый – те, кто становятся профессиональными тядзинами, делают это образом жизни. Это очень хлопотно. (Дело в том, что заработать на чае много нельзя. Особенно если ты не глава школы. А глав школ там всего несколько человек за несколько сотен лет.) Это великие мастера, один визит к которым стоит много сотен долларов. Это немалые деньги, но знаете, сколько стоит подготовить одно чайное действо с большим чайным мастером? Это как домашний концерт со Святославом Рихтером.

Другой род чайных мастеров – это учителя в понимании более близком к современному. Здесь у чайного главы есть так называемые гетэи, его помощники, под ними есть еще определенные слои, ученики первого ранга и т. д. Своеобразная иерархия.

И третьи – индивидуальные чайные мастера, которые существуют вне традиционной школы. Они пытаются либо работать в какой-то своей, уникальной манере, либо создавать авангардистские школы, иногда очень гротескные, с элементами суперсовременной моды и т. д.

Школы, о которых Вы упомянули (и в том числе школа Урасэнкэ), напоминают дзенские монастыри?

Нет, это не монастыри, конечно, хотя главы школ, иэмото, имеют еще и духовный сан. Но это, скорее, почетные духовные звания, чем реальные. Хотя иэмото, безусловно, связаны с тем или иным дзенским храмом. День для главы традиционной школы начинается в 4 утра, а заканчивается в полночь. В его доме сотни лет горят вечным огнем чайные очаги, все время меняются угли. Там надо трудиться 24 часа в сутки 365 дней в году. Для современного человека это подвижничество, не уступающее монашескому.

Иностранцы приезжают в такой центр познакомиться с японской культурой, традицией. А что это для самих японцев?

Хотя чайное действо родилось в средние века, для современных японцев это вовсе не экзотика. Оно требует очень большого труда, от гостя в такой же степени, как от чайного мастера. А для большинства современных японцев даже сидение на татами в странной позе сэйдза непривычно, они не умеют этого делать, а молодежь не умеет даже правильно надеть кимоно.

А в самой Японии кто приходит учиться чайному делу?

Во-первых, люди, которые интересуются историей своей культуры.

Во-вторых, те, у кого есть какие-то внутренние проблемы, комплексы, начиная от психологических и кончая физическими. Они, кстати, очень хорошо поправляют здоровье: устраняется искривление позвоночника, устанавливается правильное дыхание, вообще многие процессы уравновешиваются.

В-третьих, профессионалы, которые занимаются каким-то аспектом традиционной архитектуры, эстетики и т. д., – они просто получают профессиональные навыки.

В-четвертых, люди, которые хотят получить хорошее воспитание, особенно девушки. Чайные школы являются идеальными «школами невест». Если девушка из небедной семьи (обучение довольно дорого), имеющая достаточно свободного времени, получила диплом чайной школы, то она приобрела аристократические манеры, гармоничное поведение, начиная от тона голоса, осанки, знание всех сторон классической культуры – поэзии, прозы, архитектуры, музыки. Она человек, который идеально поддерживает беседу, великолепный кулинар, каллиграф… Поэтому девушки там составляют большую часть учащихся.

Да, еще есть редкие случаи людей, которые хотят через это смысл жизни постичь. Это уже почти религиозный подвиг. Но таких очень мало.

Это в Японии, а здесь, в России?

Практически так же. Но есть еще вот какой эффект. Когда только появился чайный класс, это был просто цирк, экзотика. На самом деле нет на свете ничего менее зрелищного, чем чайное действо. Даже какой-нибудь процесс механической штамповки на конвейере ЗИЛа более зрелищен. У нас сформировались ошибочные стереотипы об утонченной эстетике в японской культуре. Утонченность никогда не является там самоцелью. Она является побочным продуктом совершенно другого, чем у нас, культурного процесса.

В русской культуре есть аналог (но он все равно будет бесконечно далек) – это христианская литургия. Для человека светского литургия – некий музей отечественной культуры. Но литургия и чайное действо принадлежат к вечно живым и актуальным процессам, которые предельно синкретичны, там нельзя отделить одно от другого. В литургии нельзя выделить рациональное, мистическое, эмоциональное, практическое и т. д. В литургии мир личности парадоксальным образом слит с миром соборным, микрокосм с макрокосмом. Там нет «я» и нет «мы». Там есть соборное Я. Там есть сохранение полноты личности и, одновременно, она присутствует, как во вселенском хоре. Нечто отдаленно схожее есть и в чае.

В чае все основы японской культуры соединены воедино: светская, философская, религиозная, этическая, практическая и т. д. И они соединены в таком синтезе, которого в западной культуре нет уже давно. А существует только в некоторых клеточках этой культуры. Я потому и привожу в пример литургию, что она уникальна в этом смысле.

Виктор Петрович, Вы проводите довольно сложные аналогии. Не очень понятно, эти принципы работают или уже стали достоянием истории? Вы с оптимизмом смотрите в будущее или с тревогой?

В культуре всегда есть определенная техника безопасности. Есть такие технологии, которые возвращают к истокам. Чайное действо – это технология возвращения к изначальному состоянию сознания, цельному. Это не зрелище, это технология возвращения к синкретическому ощущению мира, где все со всем связано. Не символическая, а физиологически-практическая. Я это понял в чайном классе. Я понял, что нет никакой разницы между спектаклем Но, коллективным сочинением поэтических цепочек Рэнга, чайным действом, каллиграфией, воинским искусством – все это сценарии обретения цельности.

Так вот, радостно осознавать, что культура (исконная, не придуманная «из головы»), будь она в Японии, в России – всегда имеет некоторые механизмы, которые противятся искусственным манипуляциям, искусственным представлениям человека о себе и о мире. И иногда они имеют характер конкретных физических форм и действий. Чайное действо – одно из них. Даже во взрослом мире всегда жива Тайна и есть реальные Таинства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.