Главный анекдот Киото

Главный анекдот Киото

Сколько лет перебирали на всех уровнях эти наши гипотетические доходы от продажи киотских квотна выбросы «парниковых газов», и никто (!) не поинтересовался сугубо второстепенным, служебным моментом: а как, собственно считают выбросы парниковых газов? Могу пересказать этот истинный «анекдот» Киото, напомнивший лично мне XVII съезд ВКП(б) и апокрифическую фразу И.В. Сталина.

В киотском случае это звучало так: «Неважно сколько углекислоты выбросят, важно — как посчитают». Как, вы думаете, считают по протоколам Киото? По многим космическим замерам дается общепланетная цифра выбросов (в общем, вполне достоверная), затем страны технически оснащенные дают справки: замеры своих выбросов. Остальное, разность между общепланетным и частным, замеренным отдельными странами считается как ответственность тех стран, что «подписали Киото», но не смогли замерить и доказать свой собственный объем выброса. Другой процедуры просто нет. Неподготовленному читателю, может, и трудно поверить в столь прямой и… простойалгоритм, но это так: «Не смог замерить, доказать свои выбросы — принимай общепланетный уровень». Интуитивно все понимают: наши леса — главный мировой фильтр, очищающий атмосферу планеты. По логике Киото, мы должны получать за это огромные деньги. Но песню «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей…»к Киотскому протоколу не подошьешь. Замерять свой уровень выбросов — нужно ставить сеть обсерваторий (с Хьюлет-Паккардовскими хроматографами и т. д.), более миллиона долларов каждая. На Бельгию таких хватит 3–4. России дать сводку, признаваемую в том числе и потенциальными плательщиками! — нужны сотни таких станций.

Ответ ИФА РАН Голицына был — асимметричным. Передвижная лаборатория. Обязательно в первых вагонах поезда (подымаемая пыль глушит точность приборов), движимая обязательно электровозом (выхлоп тепловоза тоже исказит замеры, эта подробность еще всплывет в нашем рассказе). Авторы Георгий Голицын и Николай Еланский назвали ее «ТРОЙКА» (Транспортируемая Обсерватория Исследования и Контроля Атмосферы). Ее приборы, международные калибровочные средства обеспечили нужное, признаваемое качество данных. ТРОЙКА «крестит» Россию по маршрутам: Москва — Владивосток, Мурманск — Сочи. Обсерватория вошла в международные сети наблюдений Global Atmospheric Watch (GAW) и Network for Detection of Stratospheric Change (NDSC), используется для валидации международных научных спутниковых систем контроля атмосферы США и Европы…

При господствующем на земле переносе воздушных масс с Запада на Восток, непрерывные замеры дают потрясающую картину того, как общий клин загрязнения, тянущийся языком от Европы, — постепенно сужается, истончается над Сибирью. Процесс очищения виден на картах, выстроенных по замерам ТРОИКи, совершенно наглядно! Над Биробиджаном было засечено огромное превышение концентрации озона, дальнейший мониторинг показал траекторию: муссоный перенос из Японии, источник — их автомобильный парк.

Да. С экологией видно, как и с демократией — не все просто. Наши автомобили «грешат» элементарным угарным СO ₂, а высокотехнологичные японские, как оказалось — летучей органикой. Рядом, на улицах города вроде все нормально, а последствия — в верхних слоях атмосферы.

И не менее «красивый» пункт официального отчета «ТРОИКи»:

— Показано: высокое содержание метана летом над Западной Сибирью почти целиком вызвано его эмиссиями из увлажненной почвы и болот. То есть — опровергнуты оценки экспертов о значительных утечках природного газа при его добыче и транспортировке из-за использования Газпромом устаревших технологий и оборудования…

Предыстория. Как-то одну группу наших ученых наняли (дали грант ЕС) оценить российский, западносибирский выброс метана (тоже парниковый газ из «Киотского списка»). Те и насчитали 40 мегатонн/год, и определили, что это — выброс в местах добычи природного газа, из «дырявых» наших газопроводов.

Институт ИФА РАН Георгия Голицына, институт Планка (Германия), возглавляемый Нобелевским лауреатом, другом Голицына и России Крутценом, сразу бросились опровергать. Их расчет, пока тоже теоретический, был: 6 мегатонн/ год. И вот замеры ТРОИКи доказали правоту Крутцена — Голицына: 6 мегатонн, и не из дырявых газпромовских труб, а из болот! Последнее утверждение (источники выброса) всякий помнящий термин градиентможет представить: точные замеры приводят по нарастанию концентрации к месту выброса газа.

Есть, кстати, о чем тут задуматься. Ошибка в 6,7 раза… Те, насчитанные за грант ЕС, 40 мегатонн — тоже своего рода «топливо» для работы антироссийской машины. «Научно-экологическое» подкрепление другой экспертной оценки, например, мадлен-олбрайтовской: «Несправедливо, что все богатства Сибири принадлежат русским». Как-то тревожно: Ученыхнам часто преподносят: «надежа», последняя инстанция, эксперты, совесть нации…А вдруг у некоторых из научного оборудования остались только… долларометры и грантоскопы?

Та история имела еще одно характерное следствие. Нашу чудо-ТРОИКу захотели купить страны, прежде всего с большой территорией: США, Австралия, Канада. И тут с нашими американскими глобально-экологическими наставниками вышел полный конфуз. ТРОИКу, как было сказано, нельзя перевозить тепловозами. И настолько все привыкли к американским поучениям по «чистым, экологичным технологиям», что как-то и забыли об одном, по сути, сенсационном факте: железные дороги США до сих пор не электрифицированы! То есть, отстают от технико-экологического уровня советских дорог 1960-х годов! Еще — прекрасный повод задуматься о мотивах многолетних попреков грязным российским технологиям.

Эксперты и духовидцы

Академик

Георгий Голицын

— Георгий Сергеевич, расскажите, пожалуйста, о начале своей научной карьеры.

— В университете, курса примерно с четвертого, я стал слушать лекции замечательного профессора Станюковича. В то время, в середине 50-х, как раз разворачивалась наша программа по термоядерному синтезу, и Станюкович был приглашен консультантом в Институт атомной энергии. Водородная тема требовала изучения различных свойств плазмы, а моя дипломная работа была посвящена некоторым из них. За этой работой следил академик Леонтович, который был главным теоретиком проекта и которого я считаю одним из своих учителей. Он и рекомендовал меня академику Александру Михайловичу Обухову, который дал мне некоторые задания. Тогда я был на последнем курсе, собирался идти в аспирантуру, но несколько колебался и в результате пошел к Обухову в Институт физики атмосферы, о чем за 45 лет работы ни разу не пожалел.

— Это было в…

— 1 февраля 1958 года. Институт был создан за два года до того. Академик Обухов в самом начале моей работы сказал: «Я хотел бы видеть вас геофизиком самого широкого профиля»… что в конечном счете и произошло. У меня есть работы по атмосфере Земли и других планет, по климату, по последствиям масштабной ядерной войны, в последние годы — по физике Земли, по землетрясениям, вулканизму. Ну а формальные шаги следующие: в 61 году защитил кандидатскую диссертацию, в 71-м — докторскую, с 79-го года — член-корреспондент, с 87-го — академик и с 1988-го по 2001-й — член Президиума РАН. Преподаю: один семестр в МГУ, один в МФТИ. Было несколько международных постов и званий. Из важных упомяну… Дважды избирался я членом Объединенного Научного Комитета, который управляет Всемирной программой исследования климата. А в 92–97 гг. был председателем научного совета Международного Института прикладного системного анализа, который занимается как раз глобальными процессами, управлением, социальным развитием. Расположен в Вене.

— Не на Голицын-штрассе, случайно?

— Нет… (Георгий Сергеевич улыбается), не на Голицын-штрассе [2]. Институт, если точнее, под Веной расположен.

— Еще достаточно интересной была работа в научном совете Нэшнел лэборатори Норт-Вест Пасифик. Крупный исследовательский центр, они постепенно от военно-стратегических работ перешли к окружающей среде.

— Георгий Сергеевич, а эта история с «ядерной зимой»…

— Последовательность была примерно следующая. Международный Совет Научных Союзов выпустил два больших тома о возможных последствиях ядерной войны, в подготовке которых я участвовал. Климат, атмосфера, почвы, воды… и социальные последствия. Этим очень озаботилась ООН, и в 87-м году была создана группа из 12 экспертов, от СССР был я. И по нашим трудам в декабре 88-го года была принята резолюция Генеральной Ассамблеи ООН. Хотя, если точно, то сам термин «ядерная зима» американский и более ранний. В 83 году Академия наук СССР проводила семинар по последствиям войны. А у меня тогда уже были работы о пыльных бурях на Марсе, и я стал разрабатывать модель для атмосферы Земли в случае больших объемов дыма и пыли. И выходило, что атмосфера будет сильно прогреваться, поверхность — остывать. Циркуляция атмосферы, конечно, изменится, испарение с поверхности океанов упадет, и т. д. В сентябре 83-го года все эти предсказания были опубликованы в Вестнике Академии наук. А в конце октября примерно на эту же тему вышла статья американских моих коллег и хороших знакомых. Я в это в время был в Стокгольме, там было некое мероприятие с участием короля по некоторым предметам, которые не затрагивает Нобелевская премия: математика, геофизика… Заседаем там, и вдруг звонок из Америки. Звонил такой… Карл Саган, знакомый мой хороший, он первый приветствовал мои исследования по атмосферам планет. Он и сообщил об этой теме.

— А о вашем предсказании климата на Венере…

— Планетами я занимался лет пятнадцать. Помню, в 1964 году наш директор Обухов сказал, что будет в Тбилиси конференция по общей циркуляции атмосферы, и предложил посмотреть по литературе, что известно по атмосферам других планет. Мы дали общий обзор, но меня этот вопрос заинтересовал и в 68–69 годах удалось набросать контуры такого общего подхода к моделированию климата: состав атмосферы, давление, количество солнечного излучения, размеры, скорость вращения планеты. И на основе подобных данных предсказать скорости ветров, разности температур и прочее. И с этим я был отправлен в октябре 1969 года на астрономическую конференцию в Техас. И там я докладываю, и о ветрах, и о том, что разница температур между экватором и полюсами очень мала. И тут произошло… как бы, такое «научное чудо». Выступает американский радиоастроном, с последними данными. Сложно объяснять технику, но, короче, они измерили излучение на большой базе, у них один радиотелескоп был в Бостоне, другой — в Сан-Франциско. Удалось определить, какое излучение идет от разных частей планеты: полюса, экватор светлой и темной части планет. И произошло полное подтверждение теории практикой, прямо на месте, в процессе этой конференции. Ну а когда в 1975 году наши отправили корабль на Венеру, подтвердилось и все остальное. В 1977 году американцы меня пригласили посетить Гарвардский университет и Корнельский, где работал Карл Саган. Слух о моем приезде разнесся по Штатам, стали приглашать во все центры, удалось посетить и обсерваторию на Гавайях, в Колорадо, НАСА в Вашингтоне. Тогда у них формировалась группа по Юпитеру — Сатурну и они очень настойчиво звали работать. Но сами понимаете, сколько инстанций на это должны были дать «добро».

— Еще есть популярная тема, тот техасский астероид, что шестьдесят пять миллионов лет тому назад подкосил динозавров.

— Эта тема как раз подробнее разработана у Сагана. Хотя модель поведения атмосферы тут близка к упомянутой «ядерной зиме». Упал астероид диаметром 10 км, воронка на полуострове Юкотан — 200 км. Энергия взрыва около 10 000 мегатонн, громадное количество пыли. Следы этой пыли найдены по всей планете, опознаются они по элементу иридию. Возникли гигантские пожары, следы их тоже найдены. Пыль по нашим расчетам, могла висеть около двух лет. Уже через несколько месяцев произошло существенное охлаждение поверхности, и по расчетам американских палеонтологов, вымерли все животные весом более 25 килограмм.

— То есть, отбор произошел не по принципу: ящеры-млекопитающие, а по… весовой категории? Ах, ну да, ящеровая мелочь-то выжила… И какова вероятность повторения? Через какие интервалы? (Тут, похоже, интервьюрующий рассчитал, что его-то вес — в 3,1 раза превосходит вычисленный порог выживания).

— Мы сейчас говорили о катастрофе 65-миллионолетней давности. Предыдущий был 380 миллионов лет назад. Были и еще раньше. Сейчас организован исследовательский центр мониторинга в США, идут исследования и в России, изучены орбиты всех вероятных «гостей»…

— … и…

— Можно сказать, что в ближайшие сто лет вероятности столкновения с такими небесными телами нет.

— То есть можно ли эту цифру понять так, что при современном уровне техники, мы просчитали все движущееся в округе на сто лет полета. И если даже что-то появится, узнаем за сто лет?

— Скажем, за десятки лет — уж совершенно точно.

— Ну, за такой-то период можно, наверное, успеть ракеты запустить, взорвать, отклонить… и даже блокбастер об этом в Голливуде снять, со сверхприбылями по случаю актуальности.

— Вспомнилось еще по поводу пыли этой и дыма. В военном аспекте нужно было изучить ее свойства: как отражает, как рассеивает, как поглощает солнечную радиацию. И на полигоне под Звенигородом наш институт организовал испытания. Жгли самые различные материалы и изучали свойства в диапазоне от ультрафиолета до теплового излучения. И было около сотни материалов, которые определял нам Институт гражданской обороны в Балашихе, разные совершенно: ель сухая и ель сырая, горение открытым пламенем и тление… В числе того, что нам поставлял этот институт, была и так называемая «городская смесь».

— Материалы, приближенные к реальным условиям?

— Да. Дерева около 80 %, бумага, нефтепродукты, материя, пластик, и даже, простите, мясо.

— О боже!

— К 1989 году мы завершали эту работу, и тут как раз — война в Заливе. И те же задымления. И падение температуры там было: вместо обычных 45–25 градусов, и многие эффекты, что предсказывались, тогда подтвердились. Тогда была и организована советско-американская экспедиция. В Таджикистане она работала по проблемам пыли в атмосфере, и материалы ее стали широко известны. Кстати, в этом сентябре, в Париже пройдет международная конференция по пылевому загрязнению атмосферы. Главным организатором ее будет моя бывшая аспирантка, ныне профессор университета в Колорадо Ирина Соколик. Сейчас она в мире является главным специалистом по пыли.

— Георгий Сергеевич, а расскажите, пожалуйста, о глобальном потеплении и всех опасностях, грозящих с этой стороны. Имеет ли Ваш институт отношение к разработке Киотского протокола?

— Вообще наш институт занимается процессами формирования климата Земли. Работа ведется методами численного моделирования, в контакте со многими институтами Германии, Франции, США. Солнечная радиация, облачность — один из самых сложных вопросов. На это у нас даже есть американский грант. Эта деятельность вносит понимание: что такое климат, как он меняется в связи с деятельностью человека. В этом смысле мы связаны с разработкой Киотского протокола. Хотя основные действующие лица там — политики. Интересной была наша совместная с Германией работа по закономерностям колебаний уровня Каспия. Я ведь был активный противник идеи поворота рек, когда этот проект всерьез грозил нам. Предупреждал, что скоро уровень начнет повышаться, как, собственно и произошло. В девяностых годах я был председатель некоего совета при Росводхозе, когда разрабатывалась концепция защиты — уже от подъема уровня.

— Эта работа помогла выявить какие-то природные циклы? Это я к «глобальному потеплению» подвожу

— Нет. Никакой цикличности, кроме годового цикла, на Земле нет. Ну, за исключением циклов солнечной активности, и квазидвухлетнего внутреннего цикла, или явлений связанных с Эль-Ниньо — это циклы четырех, шести-семи лет. Других выраженных циклов нет, и все изменения связаны с внутренней динамикой, или изменением состава атмосферы, что уже связано с деятельностью человека. Это большое международное поле деятельности, в мире существует около тридцати моделей, предсказывающих контуры развития ситуации.

Реально по нашей с немцами модели рассчитано и подтвердилось: а) количество осадков, выпадающих по всему миру, выросло на 10 % б) количество дождливых дней, наоборот сократилось. Следственно, наводнений и засух станет больше… Другой крупный сдвиг, изучение которого мы инициировали — это поведение вечной мерзлоты. Восстановлена карта температур среднемесячных, в том числе поверхности океана, начиная с 1860 года. Среднеглобальная температура повысилась на 0,7 градуса. Основные изменения — зимние, слякотные, что мы хорошо замечаем. Северные районы, Сибирь теплеют гораздо сильнее. Вот хороший пример. В 1990 году Буш-старший устраивал международную конференцию. Я там был научным консультантом, а в составе нашей, советской делегации был зампред Госплана Троицкий. И я, пользуясь разными паузами, пытался, выполняя долг ученого, посвятить его в некоторые расчеты. Он слушал, а потом мне так проникновенно: «Ты меня не учи. Если бы не эти теплые зимы, в СССР просто не хватило бы топлива»… Техногенные факторы в атмосфере — это повышение доли углекислоты, метана, фреонов и еще немного закиси азота. Несмотря на озоновые дыры над полюсами, у поверхности его концентрация растет, что весьма плохо для растительности. Американцы оценивают свои потери от озоновых аномалий в сельском хозяйстве в 10 миллиардов в год. В прошлом году и у нас было большое беспокойство, что из-за пожаров концентрация озона сильно повысилась, мне приходилось много интервью давать по этому поводу.

— Георгий Сергеевич, и есть еще один очень интересный переход. От «физики атмосферы» — к «метафизике атмосферы», если можно так выразиться. Сфера ваших исследований издревле считалась еще и сферой Божественного. «Иже ecu на небеси». Мысли ученых, лидеров науки, уже два-три века — важный аргумент в споре верующих с атеистами. И Ваше мнение о религии будет стократно интересным.

— Религия, это, прежде всего, моральные ценности. Я, кстати, уже лет шесть состою членом диссертационного совета Свято-Тихоновского Православного института. И еще, при Первой градской больнице, которая до 1917 года звалась Голицынская, в память вклада нашего семейства… так вот сейчас там есть сестричество. Это кроме религиозного воспитания — примерный эквивалент медицинского техникума, сестры там воспитываются в духе христианского служения, и в больнице выполняют самую тяжелую работу. И нужна была им какая-то помощь, они обратились к Лихачеву. А Лихачев в Ленинграде и пожилой уже человек, он рекомендовал им меня. Связи какие-то тогда с Правительством Москвы были, помочь им мне удалось. И обратились они ко мне с просьбой войти в попечительский совет. Загруженность у меня тогда была очень большая, но сестры говорят, что больница — Голицынская, что в девизе ее записана, что существует она «иждивением рода князей Голицыных»… пришлось стать председателем. А почетным председателем там — Святейший, и много раз нам приходилось заседать бок о бок. Так что благотворное влияние религии для меня несомненно.

— А что скажете о соотношении науки и религии? Все помнят, со школы, про «мракобесов, что делали науку прислужницей религии». То есть, наука — такая самостоятельно выросшая лошадка. Которую может оседлать, а может и нет — поп. Например, атеиста Мечникова — оседлать не удалось. А наука, выходит — самозародилась из каких-то «…хозяйственных нужд». Положим, Архимед, рычаги, площади посевов, электричество и т. д. Но ведь есть примеры научного поиска без какого-либо практического резона. «Любовь к истине», — говорят в лагере материалистов. А что есть истина? И уж тем более — «…любовь к истине»… Любовь!

— Ну конечно, религиозные требования, моральные, помогают в бескорыстном служении науке, истине. И многие великие ученые — религиозные люди. Можно сказать, что в косвенном смысле религия помогает науке.

— А в прямом? В началах разных наук вынесены первичные понятия и аксиомы. Но сама идея — истины, истинности чего-либо? Что было первым: религиозная или научная истина? Например, Ньютон выводил закон всемирного тяготения, практически тогда бесполезный, но помогающий раскрыть божественную мудрость устройства мира…

— Ну, закон всемирного тяготения и тогда имел значение, скажем, для мореплавания. Но думаю, да, Игорь, ты прав… Ньютону помогала идея, что мир — творение Господа Бога, и должны быть какие-то общие закономерности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.