Уравнение с неизвестным числом неизвестных (Природа страха и «холодная война»)

Уравнение с неизвестным числом неизвестных

(Природа страха и «холодная война»)

Вообще говоря, это многолетнее противостояние, соревнование двух систем, двух блоков, возглавляемых СССР и США, мне и представляется эдаким «уравнением с неизвестным количеством неизвестных». Неимоверно сложно было решить это «уравнение», более того — сложно было даже и понять: в чем состоит это «решение». Военная победа? Но мы прекрасно помним, что с определенного момента — все политики, госдеятели заявляли, что «военное решение невозможно».«Мировая революция»? — Так же, историки подтвердят, что в СССР линия на мировую революцию была отвергнута еще со времени падения Троцкого. «Конвергенция»? — тоже памятный термин, своего рода научный эквивалент «ничьей» в поединке СССР — США. «Победа американских ценностей»? Это чуть ближе к историческим итогам, — крах социалистического блока и СССР многим позволяет довольствоваться этим приближением. Будет рассмотрен и этот вариант. Пока же рассмотрим некоторые более-менее известные пары неизвестных, переменных в этом уравнении. И после этого перебора параметров — попробуем как-то взглянуть и на НЕ перебираемое, НЕ исчисляемое. На то самое — неизвестное количество неизвестных, иначе говоря — на те, многими ощущавшиеся иррациональные составляющие великого соревнования двух систем.

Иксы и игреки в уравнениях вооружений.

«Гонка вооружений», то есть параллельное соревновательное производство оружия и периодические замеры уровня вооруженности наличествовала во всей истории цивилизации. В чем отличие именно «гонки США — СССР»? Начиная с параллельных подсчетов Фукидида (триеры у Афин и союзников — триеры у Спарты и союзников, гоплиты, пелтасты, лучники…). И так до Второй мировой войны включительно — вооружения были измеримы (в т. ч. по физическим параметрам) и соизмеримы. К описываемым временам арсеналы вооружений и оружия массового поражения (и разнообразнейших средств доставки) столь выросли качественно, что на всех переговорах по разоружению самой сложной частью стали согласования огромного числа неких «таблиц соответствия», как-то условно приравнивающих бомбардировщики и ракеты MX (перебрасываемые по подземным железным дорогам) одной стороны — к ядерным подлодкам другой… Помните знаменитую советскую стратегию «асимметричных ответов»? Понятно, что превосходство в 12 авианосцев можно было сопоставить с 5800 танков — только через общий знаменатель потерь, которые теоретически можно было бы нанести тем и другим видом оружия.

Но самая хитрая диалектика эпохи состояла в том, что успех мирного разрешения отдельных уравнений конфликтов, приводил к тому что полномасштабная война все отодвигалась и отодвигалась, и в арсеналах устрашения все большую и большую долю составляли виды оружия никогда (слава Богу!) практически не испытанные. Были взрывы на полигонах, устрашающие «учебные» пуски ракет, маневры, штабные игры, но понятно же, что вывести настоящее уравнение соотношения сил ядерных подлодок, авианосцев, новейших танков и бомбардировщиков можно только по результатам боевых испытаний. Да даже на самом элементарном уровне. Дачник, поджидая друзей, колет топориком дрова для бани и мангала. Как его уравнять с алебардщиком, раскроившим в 11 сражениях 77 голов (хотя алебарда — это тоже топор)… То есть в этот период (гонки вооружений СССР — США), имели место уникальные переводы:

Воображаемый урон — реальный страх — реальные экономические затраты — реальное оружие защиты.

Вот на что в этой цепи метаморфоз нужно и обратить особое внимание. Именно реальность страха, включенность этого параметра в системы геополитических уравнений не давала страху, воображениюполностью, как говорят теперь «виртуализироваться». Ведь в итоге цепочки они превращались во вполне реальноеоружие и экономические затраты!

Об этой второй производной от оружия, о страхе — будет интересно поразмыслить. «Страх» в этой цепочке совсем не означает, что население враждующих блоков бегает, как персонажи в триллерах. Реальность его страха — в осознании своего угрожаемого положения и… готовность работать, отдавать изрядную часть своего достояния военно-промышленно-му комплексу, как раз и закольцовывая эту цепочку, выводя на реальные экономические затраты. В политэкономии это называлось воспроизводство(«простое…» или «расширенное воспроизводство»).

Ну а то, что в период холодной войны воспроизводство страхабыло расширенным, это в общем-то факт доказуемый, замеряемый (гонка вооружений).

Вот пример, заслуживающий, по-моему, гораздо большей известности, обдумывания и даже восхищения. Рассуждая о подсчетах, равновесии страхов, угроз, согласитесь, важно попробовать рассмотреть угрозу в самом чистом ее виде, в абсолюте…

На самом дне страха

То, что Суэцкий канал был главным стратегическим пунктом Британской империи — общеизвестно. Как и то знаменитое британское определение Азии: «Территория к востоку от Суэца». Может, эта психология и объясняет их, британцев, наивные попытки, поперек всех известных, проверяемыхцифр и фактов, приравнять к Сталинградской битве! — свою стычкуу Эль-Аламейна.

Да-да: в сравнении со Сталинградом, битва при Эль-Аламейне (Египет) — почти что стычка, уличная драка. Но у британцев: «…не пустили корпус Роммеля к Суэцу — «Вселенная устояла!». Но и безо всякой иронии Суэцкий канал был, действительно: «британской «Дорогой жизни», и если не захватить, то хотя бы вывести его из строя, было для держав Оси очень важно. Но что собственно там «выводить из строя»? — этот канал не имеет шлюзов. Это по сути — искусственного происхождения 161-километровый пролив между Средиземным и Красным морями и бомбить его — все равно, что, допустим, бомбить проливы Дрейка, Магелланов… Или пролив Ла-Манш (тоже, кстати, называемый — «Каналом», «Инглиш Ченэл»). То есть, бомбить его — толочь воду в море, в буквальном смысле тоже.

Но… Суэцкий канал узок, местами до 100 метров, и если подорвать проходящие суда покрупнее, канал можно просто — забить. Итальянцы были, мягко говоря, не самые бравые вояки — преодолеть зенитный огонь проходящих кораблей и подорвать их итальянским бомбардировщикам не очень-то удавалось. Единственный их прием был: прилететь в момент, когда канал пуст, и сбросить магнитные мины. Ведь береговые зенитки англичан прикрывали едва ли десятую часть 161-километрового суэцкого фарватера.

Здесь, как в «форсированном» варианте шахматной партии, единственно возможный английский ответ: расставить вдоль берега людей, считать все сброшенные мины, прервать движение кораблей и тралить, пока не будут подняты все до единой… Отважные британские моряки упорно совершенствовались, постоянно сокращая удельное время на поиск/поднятие/обезвреживание итальянских мин. Осложняли англичанам работу и сбрасываемые муляжи, макеты мин — их ведь надо было так же искать, тралить, подымать наверх, прежде чем убедиться…

И тут нация Леонардо да Винчи ответила изобретением, выводящим, скажем, всю мировую человеческую изобретательность к таким пределам, где за цепями физических, химических, психологических законов маячит уже чистый гений. Или чистый абсурд.

Муляж мины, выполненный целиком… из соли. В своих секундах полета, всплеске удара о воду она была неотличима от «настоящих», «боевых» прототипов, но далее ее «действие» отличалось кардинально. От удара она раскалывалась на мелкие куски, успевавшие быстро раствориться в суэцкой воде. И от «мины» оставался… только сосчитанный англичанами всплеск. То есть — образ, в самом чистом виде. Страх, идея угрозы— абсолютно нематериальная субстанция, подобная мировому эфируили флогистону(в русском варианте — теплород)XIX века.

Если одна железно-тротиловая мина отнимала у англичан в среднем где-то полтора часа — то эта… даже уже и не солевая к тому моменту, а именно — идеальная, чистая «идея мины», «возможность мины» — она перекрывала канал на целые дни поисков. Останься в воде, на дне хоть какой-то фрагмент, ошметок, выдававший мистификацию, муляж — можно было бы искать эти фрагменты. Найти, удостовериться, и вычесть этот всплеск из сосчитанных на канале. А так… англичане, даже позднее узнав об итальянской хитрости, должны были все же определенное время тралить дно канала, тралить, выскребать… самое дно своего страха, прежде чем кто-то из начальства принимал на себя ответственность — возобновить движение…

Этому сюжету не дал забыться, раствориться английский писатель Ивлин Во. В послевоенном путевом очерке он приводит свою беседу с ветераном, счетчиком тех минных всплесков на Суэцком канале… Почему же этот уникальный сюжет столь недооценен? Не знаю. Ровно столько же недооценен и сам Ивлин Во, лучший живописец абсурдов XX века, «призванный в ряды и направленный», как и наш Гоголь, в «писатели-сатирики».

Пример второй. Средневековье — оно всегда рядом

Высадившись в Нормандии, американцы вступили в бой с немцами и… еще с одним брэндом ужаса: Отто Скорцени.

В биографии Эйзенхауэра приводится такой случай. Как-то в американском тылу остановился джип с несколькими солдатами, водитель попросил залить им бак «петрола». Но в обиходе американцы никогда не называют бензин петролом.

Подозрительных задержали, оказалось — это немецкие диверсанты. По всему американскому фронту поползли слухи: «Тот самый Отто Скорцени…» Вырисовывалась гигантская операция по засылке немецких диверсантов, экипированных и говорящих по-английски — в просто-таки угрожающем совершенстве! Брэнд «Скорцени» заработал на всю мощь.

«…Среди союзных солдат и офицеров поползли слухи один невероятнее другого. Что помимо диверсий, распространения паники, диверсантам приказано выкрасть или убить главнокомандующего — Эйзенхауэра». За все время операции была обнаружена только одна группа, именно та, с «петролом», но сама случайность поимки, фольклорно-жаргонная подробность — пугала американцев более всего…

Военные патрули (умножившиеся многократно) стали хватать всех подозрительных. Но как выявить диверсанта, когда «великий и ужасный Скорцени» может в совершенстве подделать форму, документы, язык, акцент?! Его знаменитый фокус с десантом на планерах и вызволением Муссолини был у всех на слуху. В массовом сознании Скорцени уже вполне потеснил, наверное, и самого Гудини.

И тогда американские патрули стали «…задавать вопросы, на которые должен ответить всякий американец. Кто такой Микки Маус, какое прозвище носит та или иная бейсбольная звезда».

Тут уже появляется некая изящная закольцованность интриги: с фольклорным страшилищем Скорцени стали бороться с помощью фольклора же…

Но случай с генералом Брэдли стал еще более красивым поворотом сюжета. В самый разгар «охоты на диверсантов» на дороге был арестован командующий группой армий генерал Брэдли. Сдав положенный экзамен по Микки Маусу и Дональд Даку, генерал засыпался, когда ему приказали назвать столицу штата Иллинойс. Точнее генерал-то назвал правильно: «Спрингфильд», но проверяющий сержант слыхал только о крупнейшем городе Иллинойса, и был уверен, что «правильный ответ — Чикаго»… «Генерал Брэдли был арестован и увезен на допрос в штаб американской армии».

Добавим, что в той военно-нервозной обстановке генерал с огромной вероятностью был бы просто застрелен, произведи он хоть какое-либо резкое движение, диктуемое, кстати, естественной уязвленностью военачальника, да и знатока американской географии тоже…

Мораль: знания, вырывающие индивида из круга, в котором вершится действо, (пускай и походящее на средневековую «Охоту на единорогов») — излишни и опасны.

«Ученые — военщина»

Нота весьма характерного сожаления прозвучала, впервые на Пагуошской конференции [5]еще в начале 60-х годов, а затем — многократным эхом в выступлениях ученых, гуманистов, а далее — ив книгах, фильмах соответствующей тематики: «Мы столько проповедовали о мире, гуманности, но угрозу мировой термоядерной войны победили простые и холодные калькуляции генералов! Именно их расчеты возможных потерь отодвинули войну».

Не знаю, подсластило ли обиду ученых-пагуошцев присуждение им в 1995 году Нобелевской премии мира, но антитеза эта вполне сформировалась: ценности гуманизма и расчеты Генштаба. И сравнение их эффективности в деле предотвращения Большой войны. И явная победа — генштабовских сметчиков.

Но если чуть вдуматься, отвлечься от сословной солидарности, конфронтации «интеллектуалы — военщина», то окажется, что даже и такой способ достижения результата (предотвращения мировой ядерной войны) — все же свидетельство известной интеллектуальной утонченности XX века. Полувековой мир продержался, по сути — на хорошем воображении, на способности представить невидимое, поверить — не вкладывая перстов в раны.

Мысленно прикладывая виртуальные картины развалин к Москве, Нью-Йорку, Ленинграду, Магнитогорску, Чикаго, Лос-Анджелесу… генштабисты словно с какой-то своей точки зрения перечитали Евангелие, где Спаситель говорит апостолу Фоме: «Ты поверил, потому что увидел… блаженны не видевшие и уверовавшие»…

Могут возразить — на столы начальников Генштабов ложились вполне точные расчеты экспертов, калькуляции мегатонных мощностей зарядов, возможных потерь, и где-то на полях этих докладных записок родилась геостратегические формулировки: «неприемлемые потери», «нанесение противнику неприемлемого урона».

Но и с этой стороны мы опять придем к таким субстанциям, как «воображение», «вера». Ведь и самый развернутый, с расчетами и формулами, доклад, положенный на стол, оставляет хозяину стола итоговый выбор: поверить в эти расчеты/ не поверить. И в большинстве случаев на тех же столах лежали и альтернативные расчеты и докладные записки. Это было одной из главных задач лиц, принимавших решения — обеспечить поступление нескольких экспертных оценок. Да ведь практически и перед каждой известной исторической точкой развилки, где государства, армии вроде бы имели выбор (популярный ныне термин «точки бифуркации»), где они словно приостановились и затем уже шли — к краху, крупной исторической катастрофе. И практически всегда близ этих точек были свои предупреждавшие, в древние времена — пророчившие, а позже, в рациональную эпоху, выкладывавшие «точные расчеты» (которым не поверили).

И какой именно урон противник посчитает для себя неприемлемым? — Тоже вопрос, в известной мере, воображения… И Джон Леннон, автор знаменитой песни — неформального гимна движения пацифистов «Imagine» («Представьте мир БЕЗ войн…»), попал-то он ведь в точку, хотя и, как говорят, «с точностью до наоборот». Именно хорошее умение представитьвойну, позволило этой «военщине» — все же не нажать кнопку. Здесь и логическая смычка с главой «Так что же нам делать с этой победой?» из первой части этой книги. Надо только пояснить, что слово «военщина» здесь применено в широком смысле. Вышедший в отставку американский главнокомандующий во Второй мировой Эйзенхауэр — он оставался «военщиной» и в два своих президентских срока. Потому и закончил войну в Корее, не дал себя ввязать в войну с насеровским Египтом (наоборот, оказал сдерживающее давление на Великобританию, Францию, Израиль — на одно десятилетие заработав Штатам авторитет миротворца в арабском мире).

А вот Л.И. Брежнев, даром что четырежды Герой, маршал, вписавший себя в мемуары Жукова — он как раз «военщиной» не был. Потому и нажал «афганскую кнопку».

Не хотелось бы при этом идеализировать Эйзенхауэра, в Гватемале поспособствовавшего свержению президента Хакобо Арбенса, вмешавшегося в Ливане, отправившего в 1960 году в полет (только до Свердловска!) знаменитый разведывательный самолет U-2. И во всех советских издания записанного как «Эйзенхауэр — активный сторонник «холодной войны»». Но именно его причастность к катарсису Второй мировой войны позволила ему вести эту «холодную войну» правильно, адекватно. Постигнуть истинные правила этой войны: не дать проиграть своей стране и не дать свалиться в войну «горячую». Потому и трумэновскую Корейскую войну закончил, но и Гватемалу — «не отпустил».

Ну и своеобразная, символическая закольцовка этого фрагмента о противстоянии «ученые — военщина», времен «Холодной войны» СССР — США. Внучка президента-военщины Эйзенхауэра стала женой знаменитого советского ученого Роальда Сагдеева.

Цитата с «той стороны холма»

Возможно, это мое эссе о страхе и холодной войне кому-то покажется слишком измышленным, стилистическим упражнением автора. Но вот, например, статья Питера Престона «Наши бестолковые шпионы» в «The Guardian«(«Гардиан», Великобритания):

«Считается, что секретные агенты должны знать, что происходит, но история говорит об обратном… в 1989 году, за несколько недель до падения Берлинской стены, я встретился с послом Ее Величества в Восточном Берлине. Мы обсуждали изменения режима, но в разговоре не прозвучало ни малейшего намека на грядущий конец. Для наших людей, державших ухо востро, произошедшее стало такой же неожиданностью и сюрпризом, как и для всех остальных. И это неприкрытое ошеломляющее удивление сквозит сегодня в каждой главе пишущейся истории «Холодной войны»… ЦРУ снова и снова ошибалось. Как следует из записей и размышлений Рейгана, ни один ведущий агент ЦРУ в Кремле не знал, что происходит.

У КГБ дела были еще хуже. Когда член ЦК Виталий Катаев, ведший аккуратные и многочисленные записи, изучил отчет о состоянии рейгановской программы «звездных войн», он обнаружил «ленивых и пассивных шпионов, часто выдававших вырезки из прессы за разведданные». Больше всего они боялись, сделал вывод Катаев, «недооценить серьезность угрозы, так что они ее переоценили».

Ложная тревога была основным ответом бюрократического незнания. А незнание, в свою очередь, было платой за агентов, которые находились слишком далеко от центра власти(курсив мой. Комментарий далее. — И.Ш.)и слишком плохо понимали, что происходило на самом деле.

Звучит знакомо? Конечно, и ЦРУ знало, что оно должно думать об экспансионизме Москвы (а если ЦРУ о чем-то забывало, министр обороны Чейни всегда был рядом, чтобы напомнить об этом). КГБ с генералами Советской армии за спиной примерно так же плыло по течению. И зима 1983/84 года была лишь одним из тех моментов, когда мир случайно чуть не погиб. Но основная ошибка, заставляющая вздрогнуть, — прямо противоположное толкование политических убеждений (и общедоступной информации). Джеймс Бонд был не у дел. Джордж Смайли дремал или читал не ту газету. ЦРУ тянуло не за ту ниточку, как обычно.

И это только вершина айсберга ошибочных оценок риска в 60-е, 70-е и 80-е годы по обе стороны «железного занавеса», возникших благодаря крайне слабым достижениям шпионажа.

Те из нас, кто дрожал во время холодной войны, жили самообманом».

Книга одного из ведущих аналитиков Дэвида Е. Хоффмана «Мертвая рука» (David Е Hoffman. The Dead Hand) фиксирует эту же лавину взаимных ошибок:

«Что записал в своем дневнике 18 ноября 1983 года президент Рейган? «Я чувствую, насколько велика паранойя Советов, что на них нападут… Нам следует сказать им, что здесь ни у кого нет намерений сделать что-то подобное». Почему 18 января 1984 года КГБ проинструктировал своих агентов в Европе и США смотреть, не происходит ли «массовый убой скота и складирование мяса на хранение»? И как тогда заместителю начальника ЦРУ (сегодня министру обороны США) Роберту Гейтсу пришло в голову спросить, «действительно ли советские лидеры были настолько оторваны от реальности, что они в самом деле верили, что упреждающее нападение было действительно возможным?» Его собственный ответ: «Разведка США не смогла понять истинного масштаба их страха».

Оба приведенных фрагмента хорошо показывают работу страха в годы «холодной войны». Единственно, я считаю, что Питер Престон очень упрощает эту, по сути, философскую коллизию, сваливая все на «наших бестолковых шпионов».

Что правительства США и Британия не знали истины, потому что их шпионы находились слишком далеко от центра власти.

Но фокус в том, что подберись они ближе к центру власти(залезь в кабинет Брежнева или того самого работника ЦК Виталия Катаева) — они еще больше зачерпнули бы того искаженного политического восприятия, которое Престон сам же называет — «паранойей»! Аналогично и в Вашингтоне. Так и проходило «зацикливание». Инерция восприятия, взгляда на шпионскую работу: чем выше проберешься, тем ближе ты к истине.

Но одно дело — выведать характеристики какой-нибудь новой вражеской подводной лодки, дальность полета новой ракеты, вес танка, и совсем другое — выведывать мысли Брежнева, которые сами уже есть результат искаженного мировосприятия, навеянного своимиразведчиками, выведавшими мысли Рейгана, которые, в свою очередь…

Нет, шпионы должны поставлять на-гора — сырье.

А в той Игре (синтез «переводного дурака» и «веришь — не веришь») — проиграло более молодое государство, но с более старым лидером. Мне доводилось разбирать этот случай подробнее, с выходом на современность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.