Глава 18. Мистическая Москва

Глава 18. Мистическая Москва

1

На одной из тихих аллей в Мемориальном комплексе в Горках находится скульптурная композиция Сергея Меркурова «Смерть вождя». Она выполнена из цельного куска гранита. Меркуров работал над композицией в течение двадцати лет: с 1927 по 1947 год. Идея создания этого памятника родилась у него в конце января 1924 года, когда художник был приглашен для снятия посмертной маски с покойного Ленина. Общая композиция задумывалась на основе числовых отношений минорной гаммы. Композитор Глиэр, увидев скульптурную группу, воскликнул: «Я слышу звуки похоронного марша».

Памятник легко обозревается со всех сторон. Но мало кому в голову пришло бы взглянуть на него сверху. Если это сделать, то невольно заметишь одну фантастическую деталь — вождь мирового пролетариата изображен здесь не в традиционном пиджаке, а в буддийской тоге. Памятник Ленину преподносится Меркуровым как буквальная цитата из привезенного в 1926 году Рерихом «Письма гималайских махатм». В нем духовные вожди Азии впервые называют Ленина махатмой. Но для того чтобы понять рождение каменной цитаты, перенесемся в 1924 год и вспомним об одном необычном человеке, которого скульптор Меркуров прекрасно знал.

2

Двадцать первого января 1924 года скульптор Сергей Меркуров засиделся в своей студии до вечера. За окном разыгралась пурга, скрипели, покачиваясь, ели. В печи потрескивали поленья. Мастерская находилась в Измайловском парке, рядом со зверинцем. В тот день Меркуров вспомнил о своем двоюродном брате— Георгии Гурджиеве и о детстве, проведенном в Александрополе.

Легенда, жившая в роду Меркуровых, утверждала, что их предки принадлежали к древнему царскому роду Палеологов, управлявших некогда Византийской империей. Однажды, когда государь Александр III совершал поездку по кавказским владениям империи и проезжал мимо Александрополя, он пригласил в свой поезд старшего брата Меркурова. Царь подал ему руку и даже обнял. Для непосвященных такая сцена могла бы показаться странной. Однако Александр III лаконично объяснил суть своей монаршей милости: «Я рад пожать руку представителю древнего рода Палеологов».

Меркуров вспомнил, что дядя — отец Гурджиева — почему-то считал, будто в Карсе под видом простого плотника живет Христос. Во время Первой мировой войны, когда стало известно о захвате города турецкой армией, грек пережил это сообщение как личную трагедию. Его охватила уверенность, что турецкая солдатня тайно распяла Иисуса во время резни. Меркуров перечитывал пожелтевшие бумаги из лежавшей на книжном стеллаже синей папки, принадлежавшей брату. Это были записки, посвященные восточному мистицизму, сделанные Гурджиевым еще до эмиграции. Они касались духовной практики и самопознания. Кроме них, в папке лежал и дневник Петрова, ученика Гурджиева. Инженер из Грозного входил в тайное общество «Единое Трудовое Содружество», образованное его наставником в 1918 году на Кавказе. В дневнике цитировались рассуждения об облагораживающем значении физического труда и описывались изнурительные упражнения, которые Георгий Иванович Гурджиев предписывал членам ЕТС летом 1918 года в Майкопе и Ессентуках. Это были утомительные занятия по рытью ям и траншей. О документах «Единого Трудового Содружества» Гурджиева Меркуров вспомнил не случайно. Несколько дней назад ему позвонил старый петербургский знакомый — Петр Шандаровский, юрист, бывший член ЕТС, до революции состоявший в розенкрейцеровской ложе 1-го капитула. Он был свидетелем рождения тайного общества, когда работал в Ессентуках секретарем Совета рабочих и солдатских депутатов. Шандаровского интересовали бумаги Георгия Ивановича, кроме того, он вскользь упомянул о желании встретиться с Сергеем Дмитриевичем и, когда получил согласие, предложил привести с собой Александра Барченко. Меркуров не был против свидания со старыми знакомыми, и если их интересует ЕТС и миссия его родственника, он с радостью поделится с ними крохами, окольными путями попавшими к скульптору. Еще с дореволюционных времен он сохранил интерес к тайнам психики и оккультизму, тем любопытней для него была предстоящая встреча с таким авторитетом, как Барченко. Теперь, ожидая давнишних друзей, Меркуров в тиши перебирал старые бумаги.

Его воспоминания и тихий ход зимнего вечера прервал телефонный звонок. Из трубки донесся знакомый голос человека, с которым он сблизился в последние годы. Тот звонил почему-то из Моссовета.

— Что делаешь?

— Работаю.

— Что так поздно?

— Какое «поздно», ведь только восемь часов.

— А ты будешь все время в мастерской? — поинтересовался знакомый Меркурова.

— Что прикажешь, в такой мороз и пургу в лес идти?

— Ну прости! Работай!

Звонивший был начальником Спецотдела ОГПУ Глебом Бокием. Его голос вновь прозвучал в трубке через час. Теперь начальник Спецотдела интересовался материалами, необходимыми для снятия посмертной маски. Меркуров отбарабанил: «Четыре кило гипса, немного стеариновой мази, метр суровых ниток…»

Сергей Дмитриевич и раньше выполнял подобные заказы: снимал маски с католикоса Армении и Льва Толстого, затем Якова Свердлова и других почивших до времени коммунистических вождей. Но теперь он понял — случилось нечто экстраординарное, Бокий не тот человек, который будет попусту трезвонить.

В десять вечера у дверей студии остановился служебный автомобиль ОГПУ А еще через несколько часов Меркуров был в Горках. Здесь у ворот его проницательно оглядели охранники, а их начальник кому-то сказал по местному телефону: «Приехал Меркуров». В усадьбе Сергея Дмитриевича провели в одну из комнат, где, к своему ужасу, гость обнаружил лежащего на столе Ленина. Болезнь вождя, его прогрессирующее безумие— все это являлось государственной тайной, а всеми тайнами в СССР руководил Глеб Иванович Бокий. Вот почему он и названивал в неурочный час. Связывался с Меркуровым он, оказывается, по поручению Льва Каменева и ЦК партии.

Сергей Дмитриевич вспомнил, как еще вчера он, спросив о здоровье Ильича у члена Реввоенсовета республики товарища Склянского, получил ответ, что Ленин ездил на охоту. Обычная ложь должна была скрыть действительное положение дел и сохранить тяжелое состояние вождя в тайне. Материалы для снятия посмертной маски были уже приготовлены. И через много лет Меркуров помнил ту ночь: «Подхожу к Владимиру Ильичу, хочу поправить голову— склонить немного набок. Беру ее осторожно с двух сторон; пальцы просовываю за уши, к затылку, что бы удобнее взять за шею, шея и затылок еще теплые. Ильич лежит на тюфяке и подушке. Но что же это такое!? Пульсируют сонные артерии! Не может быть! Артерии пульсируют! У меня странное сердцебиение. Отнимаю руки. Прошу увести Надежду Константиновну.

Спрашиваю у присутствующего товарища, кто констатировал смерть.

— Врачи.

— А сейчас есть ли кто-нибудь из них?

— А что случилось?

— Позовите мне кого-нибудь.

Приходит.

— Товарищ, у Владимира Ильича пульсирует сонная артерия, вот здесь, ниже уха.

Товарищ нащупывает. Потом берет мою руку, откидывает край тюфяка от стола и кладет мои пальцы на холодный стол. Сильно пульсируют мои пальцы.

— Товарищ, нельзя так волноваться— пульсирует не сонная артерия, а ваши пальцы. Будьте спокойны. Сейчас вы делаете очень ответственную работу»[124].

В июне 1926 года все это вспомнилось отчетливо. И был повод — на столе в студии Меркурова лежала копия «Письма махатм», привезенного Николаем Рерихом из Индии и адресованного Чичерину и Сталину.

«На Гималаях мы знаем совершаемое Вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия. Вы сожгли войско рабов. Вы раздавили пауков наживы. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили землю от предателей денежных. Вы признали, что религия есть учение всеобъемлющей материи. Вы признали ничтожность личной собственности. Вы угадали эволюцию общины. Вы указали на значение познания. Вы преклонились перед красотой. Вы принесли детям всю мощь космоса. Вы открыли окна дворцов. Вы увидели неотложность построения домов общего Блага!

Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным, так же как мы признали своевременность Вашего движения и посылаем Вам всю нашу мощь, утверждая Единение Азии! Знаем, многие построения свершатся в годах 28–31—36. Привет Вам, ищущим Общего Блага!»[125].

Рерих приехал в мастерскую на «Паккарде», выделенном ОГПУ. Он сообщил, что привез в Москву ларец с гималайской землей, которую по поручению мудрецов Индии махатм уполномочен был возложить «На могилу брата нашего махатмы Ленина».

Они еще долго сидели за столом и вспоминали минувшее.

3

Рерих прибыл в Москву 13 июня, утренним поездом Новосибирск— Москва. Состав остановился на Казанском вокзале. Как только Рерих и Блюмкин покинули вагон, к ним подскочил сотрудник Оперативного отдела ОГПУ и предложил проследовать в машины, ожидавшие их у фасада здания вокзала. Один из автомобилей должен был доставить Рериха и Блюмкина на Лубянку, а второй отвезти Елену Ивановну и Юрия в «Метрополь», где располагались гостевые номера НКИД.

Автомобиль с ветерком пронес их по Мясницкой и, не доезжая Лубянской площади, нырнул в Фуркасовский переулок. Предстояло сделать массу визитов: побывать у Бокия, затем их ждали Трилиссер, Ягода, Чичерин (ему письмо махатм) и на «десерт» — вечер у Луначарского. Назавтра Блюмкин предлагал Николаю Константиновичу поехать на его (Блюмкина) официальную работу в Наркомторг и потолковать с Каменевым.

На Лубянке Рериха приняли тепло. Он, как известно, посещал во время своего пребывания в Москве ОГПУшных начальников. Трилиссер «даже консультировался у него по поводу выдвигавшейся Барченко теории Шамбалы и его планов в связи с религиозно-политическим центром», — вспоминал впоследствии шеф Спецотдела Бокий[126]. Он познакомил художника и с Александром Васильевичем Барченко и результатами его опытов с N-лучами.

В разговоре с Рерихом Барченко упомянул о монахе Круглове, приходившем в Москву из Костромы с двумя деревянными столбиками, на которых были начертаны тибетские идеограммы. На них сообщались истины древней науки, сосредоточенной в Шамбале. Стелы были сфотографированы Барченко. Рассказал он также о своей встрече в Костроме с главой мистической секты голбешников, совершавших путешествия в Гималаи. Учитель Круглова принес в костромские дебри тайное знание из Тибета. В него входило учение о Солнце и связанная с ним система развития способностей человеческого организма. Монахи-юродивые, возглавляемые Никитиным, жили в лесу и крайне редко появлялись на людях в городах. Связь с внешним миром их вождь Никитин поддерживал- через своих родственников, живших в Костроме, или через Круглова, исполнявшего роль посланника. Благодаря ему Барченко встретился с мистической общиной и на протяжении года получал тайное знание, которое условно называл «древней наукой». Той самой древней наукой, какую хранили в своих святилищах лапландские колдуны, той самой мудростью, доступной лишь немногим тибетским ламам и восточным дервишам.

Костромским голбешникам удалось восстановить связь с серединными районами Азии и создать очаг «древней науки» в России. К сожалению, в 1925 году Никитин, по сообщению Барченко, умер, но его ученики продолжали хранить сокровенное учение. И даже показали ему старинную, нарисованную от руки карту и записи, сделанные покойным во время его паломничества в монастырь одной из гималайских общин.

Под впечатлением от услышанного Николай Константинович обмолвился о своем намерении в ближайшее время отправиться на Алтай, где проходила одна из тайных троп голбешников. По инструкции ОГПУ Рериху следовало сообщать своим знакомым о другой стране, которая не вызовет подозрений у собеседников — об Абиссинии. Но он не сдержался — услышанное его просто ошеломило. Теперь Николаю Константиновичу стало ясно, о каком потаенном месте сообщалось в секретных трудах розенкрейцеров и тамплиеров. И все же Барченко еще раз удивил Рериха, когда поведал ему о «Едином Трудовом Братстве» и тех высоких лицах из ЦК партии и правительства СССР, которые его патронировали.

История с костромскими монахами не выходила у Рериха из головы, и он вкратце пересказал ее на одной из страниц книги «Шамбала»[127].

Вечером 14 июня Блюмкин тяжело поднимался по лестнице дома в Денежном переулке. За ним шел Рерих. Они добрались до пятого этажа, тут на лестничной клетке Яков указал на левую дверь и сказал: «Это моя квартира, а соседняя Анатолия Васильевича». На крашенной суриком двери висела белая эмалированная табличка: «А. В. Луначарский. Народный комиссар по просвещению. Дома по делам не принимает. Все заявления направлять в секретариат Наркомпроса. Чистые пруды, 6».

На квартире у Луначарского было много народа. Присутствовали все Сац— Наталья, Татьяна и Игорь — секретарь Наркомпроса. Были и ребята Менжинского, дежурившие в предбаннике. Работала прослушивающая аппаратура. Но у всех остались светлые воспоминания. А Розанель рассказывала потом, как «с Рерихом было интересно и одновременно жутко, как сидел у них в гостиной этот недобрый колдун с длинной седой бородой, слегка раскосый, похожий на неподвижного китайского мандарина».

На следующий день в бывшем Морозовском особняке их ждала жена Льва Борисовича Каменева, она же сестра Троцкого, Софья Давидовна, глава Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС), и вопрос с ней предстояло решить архиважный, ведь Рериху суждено было стать первым организатором продажи картин из Эрмитажа в Америке. Ему же поручалась организация сбыта икон. На встрече присутствовал сам Лев Борисович.

Когда Рерихи уже попрощались с гостями, Блюмкин на минуту задержался и подошел к Каменевым, желая узнать их мнение.

Софья Давидовна была в восторге от встречи: «Положительно, он знает нечто такое, чего мы не знаем».

— Верно, он так и останется Владыкой Востока, — поддержал ее муж[128].

Рерих действительно знал «нечто такое». В те же дни в Горном отделе Совнаркома у товарища Свердлова[129] появилась чета американцев Лихтманбв, сотрудников Музея Рериха в Нью-Йорке, приехавших в Москву для встречи с художником. Американцы обсуждали в советском учреждении геологическую экспедицию на Алтай[130]. Эта партия должна была отправиться для изучения района в августе месяце в рамках договоренности с золотодобывающим Акционерным обществом «Лена Гулд филдс», которое, в соответствии с договором от 1925 года, предполагало начать горные разработки на Алтае. С экспедицией посылался уполномоченный инженер-изыскатель.

Впрочем, с точки зрения грядущей операции все выглядело как нельзя кстати.

4

Пока был жив Дзержинский, была жива и идея экспедиции в Шамбалу. После интриги Трилиссера, Ягоды и Чичерина летом 1925 года Феликс Эдмундович повел активную атаку против заговора зампредов. Дзержинский заявил Бокию, что уж в этом году экспедиция состоится во что бы то ни стало. Так бы оно и случилось, но 20 июля 1926 года после выступления на пленуме ЦК «железный Феликс» скончался от инфаркта. Такой исход событий похоронил надежды начальника Спецотдела. И хотя место главы ОГПУ занял нейтральный Менжинский— он был фигурой мягкой, внушаемой и не посвященной в тайны экспедиции. Истинную власть узурпировали зампреды. А они «в гробу видели» Бокия и его экспедицию.

После некоторых размышлений и попыток «пробить» экспедицию в новых условиях начальник Спецотдела сообщил Барченко, что, по всей видимости, теперь от их идеи действительно придется отказаться. Но он смог бы профинансировать любую экспедицию ученого в пределах СССР. Например, на Алтай, в интересующие Александра Васильевича районы. Барченко влекли те секретные трассы, которыми, по словам патриарха голбешников Никитина, пользовался он и его монахи во время путешествий к мистической территории.

Эта экспедиция состоялась летом. Помимо общих сведений о тайной «тропе голбешников» он успел познакомиться с несколькими местными алтайскими колдунами. Они поразили Александра Васильевича своими магическими возможностями, связанными с воздействиями на погоду и практикой гипнотических состояний. Экспедиция имела кратковременный характер, после чего Барченко вернулся в Москву. Он рассказал о своих наблюдениях и находках членам «Единого Трудового Братства» Бокию и начальнику Орграспредотдела ЦК Москвину. С их ведома и при поддержке он выехал для встречи с ленинградским отделением ЕТБ.

В Ленинграде с ним произошло экстраординарное событие — на квартиру к члену братства Кондиайну, где остановился Александр Васильевич, неожиданно явились Рикс, Отто и прибывший из столицы Блюмкин. Яков был в состоянии бешенства. Он орал на Барченко, что ученый не имеет права разъезжать по стране и предпринимать экспедиции на Восток, без его, Блюмкина, санкции, что тот должен всецело и полностью подчиняться его контролю в своей исследовательской работе, иначе он пустит его «в мясорубку». «Его» — это значило его, его жену и его детей. «И помни, — истерично орал Блюмкин, — нам ничего не стоит уничтожить тебя. И если ты рассчитываешь на покровительство Бокия — то зря. И он и Агранов уже в наших руках. Благодаря тому, что мы знаем об их связях с масонами с дореволюционных времен, мы имеем силу воздействовать на них. Потому что, если эта информация всплывет где-то наверху— им конец. Но сейчас Бокий еще может пригодиться Блюмкину, Риксу, Отто и еще кое-кому». Главная ценность начальника Спецотдела заключалась, по мнению Блюмкина, только в том, что у того есть «Черная книга», «где собраны компрометирующие материалы на руководящих работников», и это «дает им в руки неограниченную возможность». Суперагент почему-то считал, что Бокий отдаст им «Черную книгу» в момент «X». Глеб Иванович действительно в силу специфики своего положения и по прямому указанию Ленина собирал материалы обо всех высших советских чиновниках — их личная жизнь также была государственной тайной— но эта тайна хранилась на одной из полок Спецотдела.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.