15. Перемены

15. Перемены

Нас устроили на соседних кроватях. Он проснулся утром, сообщил, что его забрали на скорой помощи из ВПШ с сильным приступом астмы, ввели большую дозу наркотика и привезли сюда, а зовут его Кубанец (журналистский псевдоним).

Кубанец оказался веселым, хотя немного навязчивым парнем. Мы подружились. Он учился в ВПШ на журналиста, а работал в подмосковном совхозе секретарем парторганизации. Перед выпиской он мне предложил участок земли в деревне, я отнесся к этому несерьёзно. Отцу предлагали много участков в очень солидных местах, мы ездили смотреть и всё время отказывались.

Недели через две после выписки звонит Кубанец и обиженно говорит, что он уже оформил участок на меня, а я не еду. Пришлось ехать. Деревня со странным, хотя и явно старинным названием мне очень понравилась. Здесь было тихо до звона в ушах, удивительно спокойно и приятно. А причем здесь судьба? Притом, что после бурь и метаний девяностых годов, я капитально обосновался в этой деревне, надеюсь до конца.

По моему будущему участку проходила дорога, так называемая околица. Это был единственный въезд на наш конец деревни. Мы выбросились туда десантом на майские праздники. Поставили целый палаточный лагерь. Мы жили всей семьёй в одной большой палатке, еще в одной палатке жил Акимыч, тоже со всей семьёй. В своей маленькой рыбацкой палаточке жил отец. Еще в одной разместились ребята - Олег и Божок, к тому времени тоже работавший у меня на фабрике.

Это сейчас узбеки возводят хоромы, а потом хозяева приезжают жить, а тогда строили сами, и это было нормально и даже весело. С материалами тогда были сложности. Я купил комплект каркасного хозблока и завез с фабрики ящики от оборудования из хорошей фанеры. К 9 мая у нас был стационарный сортир и жилой домик в 20 квадратных метров на участке, огороженном слегами, взятыми из ближайшего леса. На дворе сколотили большой стол со скамьями. Уже можно было жить. Оставалось две главные проблемы: электричество и вода.

После праздников и в одной, и в другой конторах на меня посмотрели, как на сумасшедшего. Вроде бы разные люди, конторы в тридцати километрах одна от другой, но оба начальника одинаковыми жестами показали мне толстые пачки заявлений и пообещали помочь в следующем году. Но у меня в машине лежали два мешка носков. Я уже говорил, что товар тогда был реальной конвертируемой валютой. Через неделю у меня было и электричество и скважина с ключевой водой.

Сейчас это кажется удивительным, но, то лето, жена с детьми прожила в этом хозблоке и была вполне счастлива. Капитальный дом мы ставили уже на следующую весну как положено, по договору с фирмой. Я помню, у меня волосы встали дыбом, когда я увидел сумму. Сколько бы ни было у человека денег, такие счета всегда кажутся запредельными, но я заплатил и оказался прав. Все деньги потом съела инфляция 92-го года, а дом остался домом.

В придачу к дому я тогда заимел еще и трактор. Местное начальство, зная, что я занимаюсь бизнесом, попросило меня продать новенький трактор за наличные. Мой бизнес был далек от тракторов, но я дал задание своему коммерсанту Артюше, институтскому приятелю, тоже прибившемуся к нам, разместить предложение на товарносырьевой бирже.

Денег просили слишком много и никому этот трактор был не нужен, но в какой-то момент мне пришла в голову мысль, как и рыбку съесть. и трактор продать. Я спросил у местного начальства, а не могут ли они мне за продажу трактора выделить еще три участка в нашей деревне. Начальство с радостью согласилось, земля ж тогда была бесплатной, для них, во всяком случае. Я собрал с Акимыча, Олега и Божка стоимость трактора и отдал деньги начальству. В результате этой несложной операции мои ребята получили по дешевке участки земли, местное начальство получило желаемые деньги, а трактор остался у меня. Вот. К этому трактору я взял еще прицеп и плуг с бороной. Кому-то может это показаться дуростью, но я сам пахал себе и друзьям землю под картошку, и получал от этого несказанное удовольствие.

На работе дела шли прекрасно до весны 1992 года. Продукцию разбирали ходоки даже не со склада - возле ОТК уже сидела очередь. Моня надувал щеки в головном офисе, распределяя туда-сюда партии товара, и очень обижался на меня, когда я урезал его возможности. Но мне тоже надо было решать свои вопросы.

Как-то приехал ко мне очень важный грузин с нижайшей просьбой отгрузить ему сколько-нибудь мужских носков. Он был само добродушие и сразу выставил на стол каких-то грузинских вкусностей и бутылку марочного коньяка. Я с ним пить решительно отказался, но подарок принял.

Вечером в бане у меня были очень дорогие гости. Я пил водку, а им выставил этот коньяк. Эти люди были выдержаны на очень дорогих напитках и сами выбрали эту бутылку для себя. Смотрю, что-то не то с ними, но молчат, стесняются сказать. В бутылке оказался подкрашенный самогон. Чтобы реабилитироваться, пришлось посылать шофера за хорошим коньяком. Когда через неделю опять появился грузин, я даже не успел его обматерить. Прямо в дверях кабинета он упал на коленки и просил отсечь его повинную голову. Оказалось, он купил подарок в ларьке на московском рынке, одну бутылку отдал мне, а на других обломался сам. За его спиной стоял шофер с ящиком настоящего прекрасного коньяка из Грузии.

Не помню, кто привел ко мне Боруха, тот тоже постоянно брал товар, но был, как бы свой. Он часто парился с нами в бане, и у него была масса разнообразных нужных знакомых. Это был, хоть и низенький, но очень широкий и мощный человек весь заросший рыжими волосами. По основной профессии он был фотографом. Опять фотограф! Это была его въедливость или моя судьба, но мы с ним были связаны до самой его смерти. Он умер в Нью-Йорке в середине девяностых, от рака.

Но в первые годы знакомства никакой болезненности в нем заподозрить было не возможно. Когда-то он был молодым, подающим большие надежды борцом. Выступал он за Динамо и был уже чемпионом Союза, когда за драку попал в милицию. Ему попался скверный следователь или, верней, скверный следователь нарвался на Боруха. Милицейские следователи или дознаватели не бывают хорошими. Как в народе говорят, хороший мент - мертвый мент. Вот этот стал хорошим после того, как назвал Боруха жидовской мордой и затушил бычок об его лоб. Борух слегка отмахнулся, а мент, ударившись головой об батарею, умер, не приходя в сознание. Борух отсидел около десяти лет, а потом стал фотографом.

Он уехал на ПМЖ в Штаты с женой и тремя детьми. Туда больше хотела уехать жена, но у неё не было никаких самостоятельных перспектив. Другое дело - Борух, когда он изложил свою историю в посольстве, его тут же признали жертвой режима и беженцем. Мы провожали Боруха на ПМЖ в Америку, когда гиперинфляция уже сделала своё черное дело, раздела граждан бывшего Союза догола. Мы с женой остановили левака, чтобы ехать домой из Теплого стана, сели в машину, и я не сразу узнал водителя.

Это был Кива, наш общий однокашник по институту и мой армейский приятель, который заведовал спиртным у нас в части. Встреча оказалась не веселой. Он был в форме с майорскими погонами и здорово пьян. Мы с ним доехали только до метро и вышли от греха. Я дал ему денег и попросил ехать домой. Вряд ли он меня послушал.

А начинались необратимые изменения нашей жизни легко и даже весело. В конце августа Моня что-то праздновал в подмосковном санатории и очень просил меня приехать. Я выехал из деревни с опозданием и на бегу забыл взять документы. Понял я это, только уже подъезжая к Москве. Я не взял ни одного документа, ни на себя, ни на машину, но это было не так страшно, главное, что у меня были с собой деньги.

Павловская пятидесятирублевка с конфетным орнаментом по краям вполне могла удостоверить мою личность перед любым гаишником. Я спокойно поехал дальше.

Большой компанией мы пропьянствовали допоздна, и утром я сел в машину с изрядным запахом. Это тоже было не страшно, можно присовокупить еще одну бумажку, в качестве справки от врача. По радио бубнили про какие-то строгости и комендантский час. Я думал, что это радиопостановка, но, когда на МКАДе я увидел танковую колонну, понял, что это не шутки. У меня тогда уже был опыт выезда из Киргизии через множество блокпостов с автоматчиками и проверки документов на каждом шагу.

Хорошо хоть до московской квартиры было рукой подать. Я вызвал к себе Олега с машиной, а свою бросил дома. Олег числился у меня главным бухгалтером, правда, бухгалтер из него был, как из столба свистулька, но человек был надёжный и преданный общему делу. Сейчас по такому же принципу министров назначают.

Я не помню точно, сколько времени в те дни болтался по Москве, но всю обстановку видел своими глазами. Моя фабрика находилась в двух шагах от Белого дома. От греха, я распустил рабочих и опечатал помещение. В некоторых местах улицы были перекрыты и мы с Олегом как-то попали на набережную напротив дома правительства. Вся набережная была оцеплена ментами, но мы остановились около них посмотреть, что происходит на той стороне. Ни менты, ни, тем более, армия никаких враждебных действий по отношению к населению даже не предполагали. Никакого комендантского часа, не смотря на объявление, не было. Все люди были очень доброжелательны друг к другу.

Ментовский капитан дал мне свой бинокль посмотреть, как Ельцин упражняется на танке.

Еще, я помню, мы стояли возле памятника героям Плевны, смотрели, как бьют стекла в здании ЦК. Самое удивительное, что у меня, как и подавляющего большинства людей, было веселое настроение одобрения происходящего. Казалось бы, что хорошего для меня лично? Ну, закроют сейчас место работы моего отца. Хоть и надоела эта партия хуже горькой редьки, но вместе с ней закроется и дачный поселок, и многое другое. Но мне было весело.

Уже потом я понял, что я сам и многие другие тогда находились будто бы под действием какого-то магнитного поля, повернувшего личные вектора всех в одну сторону и создавшего равнодействующую, уничтожившую КПСС.

Разрушение Советского Союза этой бандой в Беловежской пуще уже никто не одобрял, но было, к сожалению, поздно. Не знаю, как у других, у меня лично эйфория по поводу новой власти кончилась очень быстро. Еще когда Ельцин, победив в августе, запил и ничего не делал в течение нескольких месяцев.

Вроде бы пришла наша власть, мы её ждали, мы её хотели, но действия этой власти с самого начала были настолько отвратительны, что я вспоминаю всё это новое время с чувством непреодолимого омерзения. Этот, мягко выражаясь, недалекий Ельцин, пьяница и бездельник устраивал людей хотя бы из-за русского характера и потому что никому не мешал, но почему многие люди полюбили Путина? Для меня это загадка.

Мне он никогда не нравился, хотя бы из-за его внешнего вида, чем-то смахивающего на Керенского. Я никогда не голосовал за него, но было много людей буквально его боготворивших. Первое время у него был реально высокий рейтинг. Некоторые на полном серьезе волновались о том, что же будет со страной, когда он уйдет. Я спрашивал этих людей, что хорошего им лично дал Путин? Ничего конкретно они сказать не могли, но смотрели на меня с блестящими от веры глазами. Сейчас всё движется в обратную строну. Кризис развивается, и люди начинают ненавидеть Путина, а мне он начинает нравиться. Вот что странно.

Народная любовь совершенно непредсказуема, она то возрастает, то уменьшается по каким-то неведомым законам. Я думаю, что это опять проявление той таинственной силы, что как магнит заставляет вектора частных мнений беспричинно поворачиваться в ту или иную сторону. Но почему тогда эта сила больше не действует на меня? Загадка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.