Осколок Сталина

Осколок Сталина

Жизнь успешного человека похожа на хрустальные башмаки: с одной стороны, вожделенный цокот по мраморным ступеням и изредка глоток терпкого вина из хрустальной туфельки, а с другой – ходить неудобно и лодыжку выворачивает. Страдая от жестких ледяных колодок, Марей успевал, однако, пить вино успеха, почти не морщась.

На регулярном банкете в Доме журналистов он был объявлен героем месяца, на торжествах в мэрии обаятельный передвижник из сибирской глубинки запросто пленил вице-мэра, и они выпили на брудершафт и спели а капелла:

– А я Сибири, Сибири не страшуся,

Сибирь ведь тоже русская земля-а-а…

Его выставка «Сказание о земле Сибирской» была развернута в роскошном Малахитовом зале мэрии. Зрители переходили от картины к картине вслед за художником, взявшим на себя еще и обязанности экскурсовода по собственной галерее.

– Есть на Енисее Кит-гора, там до революции проходили шаманские собрания, – вещал Марей, точно песнь выводил, – и узнали тунгусские камы, что живет в одном селении на берегу Енисея ссыльный Коба, знаменитый своей редкой рыбацкой удачей, да еще тем, что девочку от удушья спас: рискуя жизнью, высосал трубочкой дифтеритную хворь.

Заинтересовались камы, что за птица такая, да еще Кобой называется, и пригласили его на свой пир-туй. Сел Коба на собачью упряжку и погнал на север, а надо вам сказать, что ехать по льду Енисея на собачках – одно удовольствие. Едет Коба, трубочку посасывает, но к ночи дохнул мороз, и заснул Коба смертным сном: покачивается в санях ледяная статуя в папахе и бурке.

Но верно сказано, что любой сон, даже смертный, – явление временное. Вот просыпается Коба в какой-то тесноте и темени, чует – кругом жар пышет, и лежит он ничком, в чем мать родила, на горячей наковальне. А над ним над самой головой адский молот свистит, ворожит и с размаху по голове лупит, только у самых волос останавливается.

– Амба! – говорит кто-то черный, во тьме незримый. – Будет теперь у него хребет стальной, так что Черный Шаман плетью не перешибет.

Потом коваль берет клещи, переворачивает его навзничь и начинает и вроде как стальное сердце в груди ладить, и над зародом что-то кумекать.

– Амба! – говорит тот же голос. – Будет теперь у этого лядащего сила сорока мужей!

После перековки подняли тело тяжести непомерной и поставили на ноги. Земляной пол в кузне просел, порог дубовый напополам треснул. Окатили новорожденного водой из загорного студенца, одели в белую рубаху, стальным ломом опоясали, привели в большой дом-пятистенок и оставили одного.

Бродит Коба по избе, в горницы заходит, видит – стол богато убранный, поросенок с хреном на блюде млеет, и графин с наливочкой искрится, все чин чином. Тут выходит к нему сама Хозяйка Ворги, в косах самоцветы играют, глаза ясными звездами горят, и безмолвно так, как во сне, сажает за стол, кормит, поит, а после ведет на пуховое ложе.

Другой такой красы лебяжьей во всем мире нет, жилки нежные сквозь кожу светятся, жемчугами переливаются, а касаться ее нельзя и даже глазами смотреть боязно, потому как – сама Хозяйка. И глядел на нее Коба, пока сила сорока мужей не возросла у него до невозможного предела.

– Развяжи, – говорит Хозяйка, – свой пояс стальной, и ляжем с тобою почевать…

Попробовал Коба развязать стальной лом на поясе, да одна рука у него сохлая, плохо работает, не хватило сил снять с тела стальной лом.

Усмехнулась тут Хозяйка и говорит, что придется ей теперь другого жениха ждать, того, что сумеет пояс стальной развязать.

– Сила и знание, что я тебе передала, при тебе останутся, и еще возьми мою шубу из чернобурых лисиц, не чета твоей бурке!

Старые люди говорили, что было это в конце 1916 года, накануне Февральской революции, так что весною Коба уже в России очутился, и все слова Хозяйки сбылись. За тридцать с лишним лет шубейка немного поистрепалась, но Сталин все не мог с ней расстаться в память о той чудесной енисейской встрече.

Свою сказку Марей подтвердил давним кремлевским фото: Сталин в сопровождении наркомов шел по «кремлевской улице». На плечах вождя лохматилась ветхая шуба из чернобурок.

Байки о Сталине так полюбились народу, что к Марею стали подъезжать издатели, чтобы из первых рук заполучить бесценный этнографический материал.

Чтобы популярного художника не разорвали на куски, Авенир строго приглядывал за Зипуновым, разрешая ему только одну вольность. Во время банкетов Марей часто выходил на воздух, для чего всегда рядом держал свою дикую папаху из горного козла. Вдыхая сладкий воздух свободы, он обычно не спешил обратно в духоту.

– Эх, да не доехал я до дому,

Затерялся где-то в камыше…

А что делать мне, парнишке молодому,

Коль пришлась девчонка по душе…

– мурлыкал он, стоя на крыльце и с наслаждением принюхиваясь к ночным запахам, к тонкой смеси городской гари, духов и арбузной свежести только что выпавшего снега.

Со стороны казалось, что художник Зипунов вдохновенно общается с Музой и волшебные миры его будущих картин наплывают на него из темноты, как елочные шары. На самом деле отношения художника и его Музы вовсе не были безоблачными. День за днем Авенир ждал от него новых полотен, но, когда его терпение лопнуло, он приступил к Марею с угрозами, на что Мареюшка отвечал со своей обычной мягкостью, что, мол, еще денек отдохнет, а потом как напишет! Но за кисть так и не взялся…

В тот вечер охранники, приставленные к Марею, куда-то отлучились, и впервые за последний месяц маэстро очутился в абсолютном одиночестве. Дальнейшее отпечаталось в его мозгу рваными скомканными набросками. Нападавшие накинулись на него со спины и, зажав рот, заломили руку за спину. Через минуту Марей трепыхался на заднем сиденье, с закованными в наручники запястьями и заклеенным ртом.

– Я буду жаловаться вице-мэру! – предупредил он, едва с его губ сняли липкую полоску скотча.

– Напугал!.. – загоготали похитители.

– Я известный художник, меня будут искать!

– О тебе, гоблин, забудут уже сегодня, нет, уже вчера, если мы прикажем!

– Не грози щуке морем, а нагому горем, – с достоинством ответил Марей и умолк, полагая, что ответный удар судьбы вполне справедлив после обрушившегося на него цунами из успеха и обожания.

Его привезли в подвал в центре города, запертый на несколько кодовых замков. Единственной примечательной деталью был трафарет «Злая собака», выведенный на двери черной краской.

Посреди светлого пустого кабинета стоял плотно загруженный компьютерный столик, на стене напротив входа играло бликами настенное зеркало. За монитором сидел долговязый человек с голым, как бильярдный шар, черепом и увлеченно щелкал клавишами. С первого же взгляда в нем угадывался военный, да не простой, а кадровый служака. На лацкане его пиджака блестел значок – ощетинившаяся песья голова.

Не отрываясь от монитора, он сказал:

– Здравствуйте, Марей Алексеевич. Садиться не предлагаю…

– Сесть я всегда успею, – простонал Зипунов.

– Меня зовут Малюта Лаврентий Маркович, – представился «бильярдный шар».

– Не так страшен черт, как его Малютка, – бодрился Зипунов, но Малюта на него зыркнул, точно ледяной водой окатил.

Марей затих, впервые лицом к лицу столкнувшись с кобником более высокой квалификации, чем он сам. Он рассеянно мял в руках свою видавшую виды папаху. Оглянувшись на дверь, он попробовал надеть свое лохматое гнездо задом наперед.

– Вот только этого не надо. Фокус с шапкой-невидимкой у вас не пройдет, у нас тут повсюду камеры слежения в инфракрасном свете, да и вообще нюх на любые провокации. – Малюта любовно поправил золотой значок с песьей головой на лацкане пиджака.

– Опричники, – пробормотал Марей. – Кромешники, псы окаянные…

– Скорее «Домини канес», Божьи псы, или кобели, как вам больше нравится, – поправил его Малюта. – Ну-с, тогда рассказывайте.

– Что рассказывать-то? – простонал Марей.

– И какими же экстраординарными способностями вы обладаете?

– Это скорее они обладают мною, – признался Марей.

Человек оторвался от компьютера и посмотрел на Марея круглыми змеиными глазами, и кадык его заходил, точно он только что сглотнул живую мышь.

– Давайте-ка ближе к делу… Что это за кобь, которую вы пропагандируете в разговорах?

– Кобь, – хмыкнул Марей. – Да вроде не матерное словцо, безвредное.

– Ну, это еще как посмотреть… – строго заметил его собеседник.

– Вот вы, Малюта Лаврентьевич, сморите на меня как кобра, это тоже кобь! Вроде как змеиный гипноз, от которого у меня живот холодеет.

– Ну что ж, пришла пора поговорить начистоту, так сказать, узнать всю подноготную… – Малюта потер руки.

– Ногти рвать будете? – усомнился Марей.

– Если будете упорствовать, – уточнил Малюта. – Мы проверили ваши картины на спектрометре в лаборатории Гаряева. Вывод неутешительный – «нерукотворное письмо», то есть не нашли ни одного штришка или мазка кистью, кроме ваших «подмалевков» по готовому полю, и состав ваших красок оказался на удивление прост – это вода с минеральной смолой и немного ртути!

– Так и есть, енисейские старатели эту горную смолку мощью зовут. Она и костки сращивает, и много чего доброго творит!

– И где вы добыли сие дивное вещество?

– Я же старатель, в горах и нашел!

– Место помните?

– Этого я вам не открою, хоть пилите меня циркуляркой, – поник рыжей головой Марей.

– Мы не в цирке, – строго заметил человек-удав. – Это там в последнее время все время кого-то пилят.

Скрипнула дверь, и в кабинет, потирая руки с морозцу, вошел Авенир. Марей с надеждой подался к нему, но тот решительно пресек его наивный порыв.

– За последний месяц ты, любезный, не написал ни одной новой картины. Позволь узнать – почему? – строго спросил он Зипунова.

– Вдохновение не посетило.

– «Вдохновение»? – издевательски вопросил Малюта.

– Не прикидывайтесь сибирским валенком, Зипунов, ваше «Сказание о земле Сибирской» выдает вас с головой! – прикрикнул на художника Малюта. – Вы одной левой рисуете то, над чем бьются лучшие умы человечества! Кто вас информирует? Советую вам быть предельно откровенным.

– А мне почем знать? – засуетился Зипунов, кажется впервые напуганный по-настоящему. – Я эту смолку с водой мешаю, картон смачиваю и сверху еще разбрызгиваю, ну объясню ей, чего хочу увидеть, вроде как задание даю, а утром, как на фотобумаге, проявляются картинки: хошь – из прошлого, а хошь – из будущего!

– А давайте-ка полюбуемся на ваши картинки, может быть, они окажутся более разговорчивыми, – поднажал Авенир.

Он пошевелил картоны, аккуратно приставленные к стене, выбрал первую попавшуюся и замер.

– Ну, видишь чё? – ехидно спросил Марей.

Малюта поверх очков уставился на пустой картон, такой пустой и гладкий, что выть хотелось. Авенир тасовал картоны, уцелевшие в слякоти Столешникова переулка.

– Что за непонятки? Картины где? – с угрозой приступил он к Марею.

– А это называется прощание с иллюзиями, – прокомментировал Марей.

– Что-то ты больно мудрый, Зипунов, для старателя, – зловеще заметил Малюта.

– А я до того, как породу мыть начал, три года по малолетке сидел, а на зоне из книг были только Библия и словарь атеиста. Вроде умные люди их писали, только ни в одной из этих книг я правды не нашел!

– Ты дурить-то кончай, порода недомытая! – прикрикнул на него Авенир и выразился в сердцах не совсем аккуратно.

– Типун тебе на язык, – опустив глаза, смиренно ответил Марей. – Почто мать-покойницу тревожишь?

Авенир едва заметно изменился в лице и похлопал себя ладонями по груди и бокам, точно искал завалившийся куда-то бумажник, и наконец нашел предмет беспокойства: кончик языка неудержимо чесался, точно просилось наружу гадючье жало. Он зажал себе рот и с глухим воем бросился к зеркалу. На языке и вправду выскочило что-то вроде пенька с лягушачьими глазками. Глазки игриво подмигнули ему, и пенек вытянулся в мохнатого лешачка, полную копию Марея, и так же, как он, молодцевато приосанился перед зеркалом.

Нечленораздельно вопя, Авенир заметался по кабинету, в дверь заглянул охранник, но Малюта дал отмашку, приказывая оставить их одних.

– Да чего убрать-то? – сжалился наконец Марей. – Чистый язычок, розовый, как ветчинки кусок, и картинки все на месте, можете убедиться. Блазнит немного, вот и все, – проворковал он, заботливо заглядывая в пасть Авенира. – Типунок-то он только у курок бывает, когда они зерно нешелушенное клюют, а я ведь вам зернышки от половы отделяю и прямо в клювик кладу.

Авенир неуверенно закрыл рот и пожевал… Метаморфозы во рту утихли, остался только нехороший привкус, точно во рту конный эскадрон ночевал.

Малюта проверил картинную галерею. Изображения не только вернулись на картоны, но даже проявились с добавленной яркостью.

– Вот что, Марей Евграфович… – Малюта выключил ноутбук и быстро собрал со стола какие-то невзрачные бумажки. – Собирайтесь-ка вы в дорогу, поедете с нами на Енисей. Там и проверите ваши гипотезы на опыте, и свою мощь отыщите. Если все, что говорите, правда, мы вас отпустим и наградим. Нет, сначала наградим, а потом отпустим… Хотя возможно, что и наоборот, а пока мы расквартируем вас на нашей базе. Пейзаж за окнами и свежий сосновый воздух напомнят вам отчий край.

Марей ничего не ответил, но, судя по его мрачному виду, он собирался ехать на небо тайгой, то есть готовился к худшему.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.