Шаман-великан

Шаман-великан

1944 год,

Енисейский край

По снежной ворге лайки бежали быстрее обычного, в голове упряжки в постромках шел иргичи – ручной волк. На нартах, упакованный в меховой мешок, дремал маленький мальчик. Еще вчера он сидел у теплой печки и играл с котенком в простую игрушку – деревянную катушку из-под ниток, привязанную к бечевке. Он так и задремал на медвежьей шкуре, прижавшись к теплому боку печи.

Поздний стук в дверь разбудил и перепугал его.

– Аси, откорой, это я, Илимпо!

Незнакомый голос называл мать по-таежному – Аси. В открытую дверь ворвался морозный пар, и вместе с сизым облаком в избу вошел маленький человечек с большой кожаной торбой за плечами.

– Эден-Кутун велела забрать Вова, – быстрым шепотком проговорил ночной гость.

Даже имя мальчика он произнес необычно, с ударением на последнем слоге.

– Что случилось, Оленьи Ноги? – с тревогой спросила мать.

– Беда! Большая беда! Всех аянов забрали люди Сталина!

– Зачем они это сделали? – не поняла мать.

– Железный Шаман ищет людей Агды. Завтра они придут сюда. Худо будет, всех убьют!

– Да сюда-то им зачем? – все еще не верила мать. – Федор мой воюет, властям о нем ничего не известно!

– Твой младший сын – Предреченный! – отрезал поздний гость. – У него на ноге пас – знак Агды!

Мальчик не знал, что такое пас, но на всякий случай опустил толстый вязаный носок и потрогал темную метку на щиколотке правой ноги, похожую на развернутую пружинку от старых ходиков.

Мать не сдавалась:

– Пусть подрастет, и я сама приведу его к тебе в стойбище.

– Будет поздно! – решительно возразил Оленьи Ноги. – С той поры, как он пришел, в наших памах не родилось ни одного шамана. – Он говорил быстро и непонятно, но его слова отпечатались в памяти ребенка четкой и ясной русской речью. – На суглане твоего сына провозгласили Верховным!

Порывшись в торбе, Оленьи Ноги достал ворох светлых одежд: унты из серебристого камуса, белоснежную малицу, отделанную песцовым мехом, белые рукавички и кнутик, под руку пятилетнему ребенку.

– Вот, Аси, повесь на воротах. Других ребят спасешь! – Он вытряхнул из мешка сырую волчью шкуру с розовой мездрой. – Бери, хозяйка, конь от ворот повернет!

Мать растерянно принялась собирать младшего сына.

– Да как же я без Вовы? – вдруг опомнилась она. – Ты ведь знаешь, Илимпо, он все ранения Федора мне рассказывает, что назвать не может, то пальчиком рисует, и соседям тоже открывает, кто в госпитале, а кто здоров. А кого уже в живых нет, то ручки кладет под щеку, вроде как спит…

Мать говорила непривычно много, сразу видно – волновалась, но говорила правду. Маленький Вова знал и видел гораздо больше, чем мог сказать. В деревне Елань, куда они переехали из уральского Чебаркуля, его считали ясновидящим. К нему приходили издалека за сведениями о воюющих отцах и братьях, за поддержкой и утешением.

– Мама, не отдавай меня! – Он внезапно понял, что придется покинуть мать, и даже больше того, его увозят тайно, среди ночи, и от этого было еще страшнее. – Я останусь с тобою! Я ничего не боюсь! – кричал мальчик. – Я буду стрелять, когда они придут!

Но мать впервые не слушала его, она завернула в полотенце с вышивкой теплый каравай хлеба и решительно одернула на нем новенькую малицу.

– Соли насыпь, – попросил Илимпо, – отвезу в стойбище.

Мать отдала холщовый мешочек с давней, еще уральской солью.

– А ты, Аси, останься здесь, не провожай! – приказал Илимпо с неожиданной строгостью.

Он подхватил ревущего ребенка на руки и вынес во двор. Внезапно рев утих. Плачущая мать выглянула в окно, не решаясь бежать за сыном. Мальчик бесстрашно гладил белого волка, и она догадалась, что это испытание, которому нельзя мешать.

Рассвет Илимпо и Вова встретили в дороге. Усталая упряжка шла ровной рысью. Погоню они заметили не сразу, только когда поднялись на увал. В километре от них высокий гнедой битюг тащил по снежному тракту сани. Мальчик разглядел людей в папахах, они что-то кричали, перебивая вой ветра. Понукая коня, погоня прибавила ходу.

– Чоп! Чоп! – кричал Илимпо, но усталые собаки потеряли кураж и еле плелись, поджав хвосты.

Бормоча проклятия, шаман выхватил из своей торбы пучок черных лошадиных волос с привязанными к ним утиными перышками, разорвал тонкие бечевки, плюнул на перья и пустил на ветер.

Люди с ружьями приближались. Сквозь метель раз и другой полыхнуло косматое пламя, и загрохотали выстрелы. Вова не отводил глаз от саней с огромным парным битюгом в упряжке, и видел все от начала до конца. Посреди ровной дороги конь споткнулся и, едва не перевернув сани, понес карателей по снежной целине. Он уходил все дальше, высоко вскидывая передние ноги и заломив шею.

Мальчик не сразу заметил, что Илимпо сидит в санях, скособочившись на правый бок, и зажимает рукой окровавленную доху, при этом шаман, не переставая, тянул песню и только на ухабах восклицал не в лад:

– Экуке! Экуке![4]

Потом стихла и песня.

– Погоняй собачек, они знают дорогу домой, – прошептал Илимпо и лег на шкуры, точно заснул.

Небольшое стойбище из трех юрт встретило упряжку разноголосым собачьим лаем. Шамана отнесли в круглый дом с дымником наверху. Женщины попробовали снять с него доху, но, едва тронув набухший от крови рукав, взялись за ножи. Они стянули с ног Илимпо унты, кафтан из тонкой оленьей кожи и уложили на шкуры, поближе к очагу. Плечо у него было прострелено навылет, задета кость, и кровь уже не сочилась, она собиралась вокруг раны густыми натеками, как перезревший сок на стволе березы. Илимпо ненадолго очнулся и выпил немного воды из рук самой старой женщины.

– Бери бубен! – приказала старуха мальчику. – Ты сильный шаман! Стучи колотушкой, проси духов, чтобы сохранили жизнь нашему аяну!

Но мальчик отшвырнул протянутый бубен.

– Он злой! – закричал мальчик. – Я не буду его лечить! Он плохой, очень плохой, у него только волк хороший… – Гнев прошел, и маленький Вова громко всхлипывал и глотал слезы.

– Прости меня, прости, что я тебя увез, – страдальчески улыбнулся Илимпо. – У шамана-великана должно быть великое сердце. Оно вмещает и верхнюю и нижнюю тундру, оно похоже на большую рыбу Кит-Кай, на спине у которой стоят чумы, бродят олени, волки и росомахи. Прости старого Илимпо и спаси его! Возьми мой барелак. – Он протянул мальчику амулет из медвежьего когтя с кусочком шкуры.

Глотая слезы, мальчик надел амулет, взял бубен и ударил, сначала несмело и робко, а потом с восторгом выбил частую дробь. С каждым ударом бубна он поднимался все выше и выше, он видел множество удивительных зверей и разговаривал с ними, и большая белая птица с лицом матери носила его на крыльях и показывала звезды так близко, что он мог потрогать их рукой. Много позже он узнает, что эта птица – мать всех шаманов и увидеть ее – большая удача.

Через день-другой сквозная рана на теле Илимпо затянулась, и они смогли продолжить свой путь по Ворге Мертвых к селению Эден-Кутун.

Он вернется в Елань через много лет, восемнадцатилетним юношей, и мать не узнает его. И только увидев родовой знак на его ноге: извилистый след, одинаково похожий на прописную букву «г» и на змейку, вставшую на хвост, – она молча упадет на его грудь и не сразу найдет силы обнять давно оплаканного сына.

В эту минуту они оба поймут, что к их кровному родству добавилась тайна Хозяйки Рудных гор. У них обоих глаза и брови Великой северной Матери, ее волшебный грудной голос, такой сильный, что от него вибрирует солнечное сплетение, им одним ведома загадочная вязь знаков, имеющих обратный смысл, отличный от того, что вкладывают в него люди, они – хранители тайны и русского Чуда.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.