Царь-бомба

Царь-бомба

Железо устало, камень устал, человек не устал…

30 июля 1948 года.

Секретный полигон «Б» под Владимиром

Алый бархат вечернего солнца и громкий треск кузнечиков в высокой траве напомнили Николаю Звягинцеву детство в родовом имении на Воробьевых горах.

За пойменным лугом синела неглубокая, быстрая Клязьма и светился граненый сосуд храма Покрова-на-Нерли, до краев налитый таинственной непорочной белизной. Его хранили причудливые языческие грифоны с распластанными крыльями и волшебные звери с мудрыми человечьими ликами. Чуть левее белела величавая твердыня Боголюбского монастыря и тонули в жарком мареве деревянные окраины Владимира.

По вечерам он любил подниматься сюда, на невысокий древний холм, остаток крепостного вала, чтобы посмотреть на ясный летний закат, еще один в его странной жизни, в которой как будто совсем не было молодости, точно он родился уже с седыми висками и сердцем, покрытым сабельными шрамами.

Здесь он забывал о колючей запретке и о вооруженных стрелках, сидящих на дощатых башнях по всему периметру сверхсекретного объекта.

Мрачный сумрак окутывал начало этого строительства. Еще шли бои за Берлин, когда квадрат владимирских лесов четыре на четыре километра оградили высоким забором со спиралью запретки и выставили второй рубеж охраны.

Строили базу зэка – заключенные каналоармейцы, привезенные сюда с северных строек. За одно лето вблизи старого монастыря выросли бараки для персонала, службы и бани, были заложены склады, базы и подземные полигоны. Зэков, построивших первую очередь объекта 00300 после быстро списали со счетов, а в Сунгирском овраге за Боголюбовым осталась на земле россыпь стреляных гильз. Государственная тайна стоила пролитой крови.

Вторая очередь была запущена в конце 1946 года. Страна медленно залечивала военные раны, лежали в руинах Минск и Новгород, но для строительства полигона «Б» не жалели никаких средств. Проект находился под патронатом МГБ, и курировал его лично Лаврентий Берия. Он собственноручно подписывал пропуска всему персоналу, от завлаба до разнорабочего. По его заказу изготовили и доставили уникальное оборудование, сверхмощные электрокабели, приборы, зеркала, ультразвуковые излучатели, хрустальные призмы, разрядники, радиаторы, воронки-уловители, гигантские громоотводы и графитовую трубу.

Поговаривали, что чертежи для этого фантастического проекта прибыли в СССР из Нижней Силезии, где советские войска захватили несколько пломбированных вагонов с секретным архивом «Аненербе».

Зимой 1945 года из всех бериевских «питомников» понагнали научного люду: астрономов, баллистиков, физиков Солнца, военных инженеров – и поселили в братском корпусе закрытого монастыря и устроили вполне по-монашески.

Монастырская твердыня подарила Звягинцеву привычку к крутому черному чаю, по пачке на стакан, и братское чувство общей судьбы, общего служения. Должно быть, эта смесь монастыря и тюрьмы и была задумана устроителями эксперимента для непременного успеха дела. Вынужденное воздержание от плотских утех, полная изоляция от внешнего мира и тяжелый упорный труд души, ума и тела были сродни схимнической молитве.

Со стороны это была самая обыкновенная научная шарага, вроде курчатовской или козыревской: приют сумасшедших гениев, где, не отвлекаясь на соблазны и посторонние мысли, ученые аскеты творили науку будущего, спорили до хрипоты в курилке, рассуждали о природе полярных сияний, о токах неизвестной частоты, о свойствах сверхпроводников и о лучах в 100 миллионов раз тоньше человеческого волоса. Цель загадочных и часто бессмысленных экспериментов терялась в лихорадке исследований и в битве теорий.

В 1945 году к персоналу, обслуживающему эксперимент, присоединился полусумасшедший старик звездочет из тифлисской обсерватории, а в начале 1948 года в зоне появился самый настоящий шаман с оленем и чумом, привезенный сюда прямиком из енисейской тайги. Служителя культа вместе с его оленем поселили на окраине березовой рощи, которую медленно, но верно вырубали на дрова.

С высокого холма было видно, как сквозь раскрытые ворота базы медленно проплыл правительственный ЗИС с тонированными стеклами. Из дверей вышел сутулый старик в белом кителе, на узких, покатых плечах блестели погоны генералиссимуса. Минутой позже заехали еще две машины.

Сирена боевой воздушной тревоги позвала Звягинцева на рабочее место.

В последний раз вдохнув сладкий вечерний возду х, он поспешил в подвальную лабораторию. Странное дело: всю техническую обслугу и участников эксперимента за несколько минут до начала удалили из зала, – и Звягинцев догадался, что вороненый ЗИС, с важностью мастодонта проползший в ворота, и бледная от напряжения охрана таинственным образом связаны с этим условием.

На крыльце нервно курил Анатолий Померанцев. Этот странный, неуклюжий человек в безразмерном свитере держал в своих руках все нити эксперимента и был настоящим мозгом проекта. Больше двух лет Звягинцев и Померанцев были соседями по нарам в лагере особого назначения, здесь, под Владимиром, они опять оказались соседями. Долгими зимними вечерами в их келье собиралось что-то вроде симпозиума, сюда перемещалось могучее поле научного интеллекта.

Для конспирации радиоточку включали на максимальную громкость, к тому же заядлые курильщики по очереди дежурили в коридоре, и Звягинцев невольно припомнил вчерашнюю тайную вечерю перед очередным этапом эксперимента.

«На просторах родины чудесной, закаляясь в битве и в труде, мы сложили радостную песню о великом Друге и Вожде…» – пели звонкие ангельские голоса в рупоре динамика.

– Мы все еще стоим на четвереньках, хотя когда-то умели летать, – с верхнего яруса нар вещал Померанцев, – но потихоньку мы вспоминаем, что магия в прошлые века была такой же наукой, как физика или химия… Завтра мы отправим в будущее маленький шарик с именем Вождя народов. В дальнейшем предполагается повторить эксперимент с более крупными предметами: с орденом Славы или с бронзовой статуей Сталина.

– Что за бессмыслица, этих статуй везде понатыкано! – возмутился кто-то из технарей.

– Все дело в живой связи времен! – настаивал Померанцев. – Вождь хочет устроить бомбардировку будущего идеями коммунизма. Наладив взаимный обмен между прошлым и будущим, партия сможет корректировать и наставлять далеких правнуков и даже узнавать от них научные секреты и тайны науки будущего, как это научились делать в гитлеровском «Аненербе». Кто знает, может быть, через год-другой мы отправим в будущее самого Сталина и сделаем его бессмертным Вождем всех времен и народов! Возможности науки безграничны, и вместо будущего мы можем отправить шар в прошлое! К примеру, ты, Звягинцев, во время проскока резко меняешь положение рубильника. Ать-два! – и шар в прошлом! И никакого грядущего коммунизма под властью красной синаноги уже не будет!

Померанцев говорил правду: риски на шкале рубильника обозначали временные интервалы. Крайняя правая риска совпадала с 1988 годом, средняя нулевая – с нынешним, 1948 годом, а крайняя левая указывала на 1908 год, знаменитый тем, что в этот год над тунгусской тайгой пролетело некое тело, разогревшее атмосферу до предельного градуса.

– Нет, это невозможно! Нужны колоссальные объемы энергии! – не вытерпел Звягинцев.

– Начнем с того, что время материально, – обрадовался новой затравке Померанцев. – Оно, как вода, обтекает нашу Вселенную неравномерно и само обладает колоссальной энергией. Время – это новое, еще неизвестное науке средство выделения энергии из вещества! Ведь ты, Звягинцев, – артиллерист, тебе многое должно быть понятно!

На самом деле за спиной Звягинцева был только начальный курс Высшего Императорского артиллерийского училища на Арбате. Здесь, на полигоне, он исполнял скромные обязанности электрика из приборной обслуги, и вся его задача состояла в том, чтобы держать рукоять рубильника, чтобы ее не выбило во время скачка напряжения. Звягинцев был уже пятым дежурным возле платформы. Рабочих приходилось часто менять, у тех, кто подолгу дежурил у платформы со стальным шариком, наступали признаки раннего одряхления, выпадали зубы и седели волосы.

Когда Звягинцев и Померанцев вернулись в подвал, очередной объект – маркированный стальной шар – уже покоился на нефритовой платформе.

С виду он ничем не отличался от новехоньких блестящих ядер, насыпанных в большие дощатые ящики у входа в лабораторию. Их изготавливали практически вручную из сверхсекретного сплава, и каждый шар был помечен отдельной маркировкой с процентным составом металлов и порядковым номером. Со стороны казалось, что нынешний шар уже побывал в деле. Его бока покрывала тонкая окалина, отчего он казался тускло-золотым.

Приехавшие наблюдатели укрылись в особом помещении за светонепроницаемыми щитками.

– Кольцевые каналы задействованы! Готовность номер один! – скомандовал Померанцев.

В тот день все шло как в обычных рядовых экспериментах. Трещали рапидные кинокамеры, сфокусированные на объект. Нефритовую платформу окутали радужные всполохи, из-за громадных температур в жерле графитовой трубы был выбран тугоплавкий нефрит. Стальное ядро раскалилось до малинового цвета, и воздух вокруг него начал плавиться и дрожать, как полуденное марево над пшеничным полем. На несколько секунд погас свет: не хватило электричества, – и в угольной тьме зловеще засветился огненный зрачок.

Почти в кромешном мраке Звягинцев опустил рукоять переключателя, дернул рубильник до отказа вниз и перевел риску шкалы времени в крайнее левое положение. С маслянистым шипением зажглись аварийные лампы.

Несколько секунд гнетущей тишины, и треск разрядов отпечатался в сознании людей, как строки приговора, – и тут огненный шар исчез! Нефритовая платформа была пуста! Он появился через несколько долгих, как вечность, секунд в клубах зеленоватого тумана, но самое удивительное: вся поверхность шара была покрыта серебристой шубой инея!

– Есть! Есть проскок! – бестолково тычась небритой щекой, губами и острым журавлиным носом, Померанцев сграбастал Звягинцева и почти оторвал его от пола. Разнорабочий татарин Валиев, пользуясь суматохой, облапил их обоих и боднул Звягинцева наголо побритой головой:

– Есть проскок!!!

Кругом ликовали и обнимались люди, обновленные, омытые ливнем радости. Эти звонкие секунды всепобеждающего счастья перечеркивали гнет бессонных ночей, усталость и нечеловеческое напряжение последних дней перед проскоком, они напрочь отсекали страх, голод, жажду и другие чувства, в иное время до предела заполняющие человеческое существо.

Померанцев перебрасывал с ладони на ладонь «объект 00301», пробуя очистить его от искрящейся шубы инея, но пальцы тотчас же прилипали, как к лотку с искусственным льдом. Всего несколько секунд назад «объект» был раскален добела, но во время проскока, длившегося доли секунды, он заиндевел, точно побывал в космическом холоде.

– Он исчез! Его не было нигде! Его не было во Вселенной! Целую секунду!!! – почти рыдал Померанцев.

Посреди шумной, галдящей ватаги Звягинцева окутали странная тишина и покой, словно он парил над развороченной лабораторией, с грудами маркированных ящиков, над незаконченной третьей очередью, не умея разделить шалую радость своих соратников и друзей.

– Есть, есть проскок!!!

Офицер в черном с малиновым френче с эмблемами МГБ, сохраняя спокойствие, докладывал по вертушке об успешном эксперименте. Он еще не положил трубку, а в распахнутую дверь уже входил человек с холодным, непроницаемым лицом, словно вместе с погонами и удостоверением ему выдали это застывшее выражение властной подозрительности и холодного хищного внимания. Он взял из рук Померанцева шар и скомандовал:

– Стоп! Тишина! Эксперимент нужно повторить!

– Повторить, – убито обронил Померанцев. – Можно ли повторить вчерашний день?

Почуяв недоброе, люди словно увяли. Они больше не обнимались, как полярники на затерянной льдине. Яркий самолетик улетел и унес собою едва родившуюся надежду.

Повторный разгон аппаратуры прошел как в тяжелом сне. По команде Померанцева Звягинцев до упора сдвинул рубильник и, продолжая удерживать, вручную перевел риску на шкале от нуля до упора влево и снова вернул до нулевого фиксатора.

По лаборатории прокатилась волна взрывов, словно техника, обезумев от насилия, кончала жизнь самоубийством. В пушистом угольно-черном облаке беззвучно заплясали пучки молний, и весь металл, какой был в лаборатории, засветился изнутри, что-то ухнуло весело и грозно, взорвалось и рассыпалось мерцающими всполохами, и наступила абсолютная тьма. Когда снова зажегся свет, стального шара уже не было на платформе…

Легкая паника среди охраны переросла в шок, эмгэбэшники и простые вертухаи потеряли всякую осторожность. Это было похоже на всеобщее помешательство. Прошло три – пять минут яростных отзвонов и ответных рапортов.

По обрывкам разговоров Звягинцев понял, что ожидаемого взрыва над Тунгуской не было!

Пользуясь растерянностью охраны, Звягинцев вышел из лаборатории через едва приметную дверь в стене; повсюду, куда бы ни забрасывала его судьба, он находил эти тайные выходы на свободу, к свету. Он прошел старым монастырским подземельем, выложенным бурым кирпичом, свернул в сумрачный коридор, едва освещенный аварийными лампами, и вздрогнул от брезгливого ужаса. Припадая на левую ногу, на него медленно шел Верховный, и Звягинцев замер под напором неведомой силы, мрачной и темной, точно перед ним был ходячий идол, гневное людоедское божество.

Звягинцев глаза в глаза встретил насупленный взгляд Верховного и выдержал несколько секунд, пока веки сами не опустились вниз.

– Кто это? – спросил Сталин у шагающего рядом адъютанта.

– Выясним, товарищ Сталин!

– Почему он так смотрит на меня?

– Выясним, товарищ Сталин!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.