Глава IV Дыра

Глава IV

Дыра

От райцентра, небольшого городка, где сошел Деснин, Васильково располагалось совсем рядом. Нужно было только пересечь поле и кладбище.

День был в самом разгаре. Вовсю палило летнее солнце, в траве без умолку трещали кузнечики. Вскоре Деснина начала мучить жажда. По лбу стекали ручейки пота. Семь лет назад путь казался гораздо короче. Но вот поле кончилось, началось кладбище, которое со дня его последнего визита в эти края заметно разрослось. Если раньше между церковным погостом и городским кладбищем было приличное расстояние, то теперь они слились друг с другом, и пристанище мертвых вытянулось таким образом в длину километра на полтора. Ясное лазурное небо никак не вписывалось в кладбищенский пейзаж. Впрочем, Деснин и не смотрел по сторонам. Он не упускал из виду церковные купола, сверкавшие впереди, среди деревьев. С колокольни доносился благовест, и это еще более умиротворяло душу. Деснин прибавил шагу.

Семь лет он готовился к этой встрече. Семь лет представлял себе тот день, когда зайдёт к Никодиму в ветхую избушку, падёт пред ним на колени и скажет… Что, собственно, он скажет, Деснин так до сих пор и не придумал. Но он точно знал, что должен зайти к Никодиму, должен повидаться с ним.

Деснин расстегнул ворот рубахи, зацепив рукой верёвочку, на которой висел крестик. Теперь этот крестик выбился поверх рубахи.

Вот уж и церковь. В отличие от Московского храма, сельский не выглядел столь сурово, да и размерами был гораздо меньше. В старину храмы строили так, чтобы они хоть и возвышались над деревянными домами, но не было в этом возвышении чего-то вызывающего. Храм воспринимался как конный витязь среди пеших дружинников и невольно напоминал, что каждый христианин — воин духа. От этого церковь была ближе и понятней, не так угнетала, как городские громадины.

«Уж здесь-то я свой, — думал Деснин, любуясь изяществом этой небольшой церкви. — Отсюда меня не попросят». Теперь только обогнуть её, и за ней будет та самая избушка. Деснин обогнул церковь и…

На месте избушки была лишь куча чёрных углей да пара обгорелых брёвен. На этом фоне смутно белела кафелем обнаженная печь. Деснин чуть не присел от изумления. В горле, и до того томимом жаждой, окончательно пересохло.

Деснин обернулся. Церковные ворота оказались открытыми. Было слышно, что там идёт служба. Не чувствуя под собой ног, он направился туда. В нём ещё теплилась надежда увидеть Никодима, хотя дурные предчувствия просто переполняли. Народу в церкви было не много. Священник, который вёл службу, стоял в это время спиной ко входу.

«Со спины вроде похож, — неслись в голове Деснина мысли. — Но со спины все попы одинаковы. Да и по голосу, когда читают, их не различишь — все на один лад бубнят».

В этот момент священник обернулся. Деснин аж отпрянул. И не от испуга. Ничего такого страшного в облике обернувшегося не было. Просто его поразил контраст между тем, что он хотел видеть и тем, что увидел. Зато священник, в свою очередь увидев Деснина, отпрянул именно от испуга — столь ужасно было перекошенное лицо вошедшего в церковь. Но через мгновение священник отошёл от увиденного и продолжил службу. Отсутствующим взглядом Деснин наблюдал за ним.

Служба велась несколько оригинальным способом. Батюшка то и дело бесцеремонно облизывал губы, словно только что плотно пообедал. Вполне вероятно, так оно и было: в тощей режеватой бородёнке его наблюдались хлебные крошки. Переворачивая страницы Евангелия, батюшка громко, на всю церковь, плевал себе на пальцы и столь же громко зевал, во всю раскрывая рот. Было что-то отталкивающие во всём его облике, особенно бросалась в глаза противная лиловая родинка у самой пазухи носа. Батюшка вообще как-то не вписывался в церковный догмат, который гласит: «Образ священника — это иконографический образ Спасителя, символ Его присутствия на земле».

В этот момент прямо к церковному крыльцу — теперь это можно было сделать, так как обгоревший заборчик разобрали — подкатила BMWуха, водитель которой принялся настырно сигналить. Батюшка делал вид, что не слышит. Тогда из машины вышли двое с тугими загривками и, войдя в притвор, стали показывать батюшке знаками, чтобы тот вышел.

— Отойдите, рабы Божии, — грозно полупропел священник. На что один из звавших, не выдержав, прокричал:

— Ну ты, козел бородатый, хватит фигней страдать. Пошли бухать, да и тема есть.

— Через полчаса сам приеду, — отозвался батюшка.

— Ты чё, какие полчаса?

В зале послышалось недовольное роптанье.

— Алло, гараж! — заметив это, обратился к прихожанам батюшка. — А ну потише базар! Вы чего сюда, молиться пришли или болтать?

Тут взгляд батюшки упал на Деснина.

— А ты на меня чего так вылупился? А ну иди, гуляй отседа! Иди, иди.

Деснин, сам не свой, неуверенной походкой вышел на улицу и вновь замер при виде пепелища.

По дороге шел бородатый мужичок с коромыслом на плече. Оттого, что он слегка пошатывался, вода из полных ведер то и дело плескалась на землю. Мужичок этот был местный пономарь. Носил небольшую, совсем седую, бородку, в которой обычно торчала всякая дрянь. На голове — почти совершенно седые, постоянно взъерошенные волосы. Лукавый прищур глаз и вообще манера покобениться как лицом, так и всем телом. Он долго не мог усидеть на одном месте и в одной позе. Так же и мысли его постоянно скакали с одного на другое, хотя и в русле одной общей идеи. Скипидарыч (прозвище это появилось потому, что выпил он однажды с похмелья стакан скипидара и при этом остался жив. Врал, наверное, он вообще слыл как местный сказочник) был типичный философ-самоучка, наглотавшийся по молодости безо всякой системы всевозможных философских трактатов, зачастую совершенно противоположных по общим выводам. От такой бессистемности подобные, совсем не глупые люди, можно даже сказать самородки, приходят к выводу об абсурдности мира и, как правило, потихоньку спиваются. Много их еще по Руси, таких самопальных философов. Ищут они правду. И не находят.

Заметив застывшего словно истукан Деснина, Скипидарыч остановился и принялся бесцеремонно рассматривать того. Наконец Деснин почувствовал на себе этот взгляд и повернул голову.

— Ба, раб Божий Николай! — воскликнул Скипидарыч, признав Деснина. — А я все гадаю: ты, не ты? Живой, едрень фень! А я уж думал: сгинул где.

Речь мужичка показалась Деснину знакомой, особенно этот самый «едрень фень», но он никак не мог вспомнить, кто перед ним.

— Скипидарыч, — сам подсказал тот, протягивая руку.

Только сейчас Деснин признал в этом пропитом мужичке дьячка, что служил в церкви при Никодиме. Механически пожимая протянутую руку, он хотел что-то сказать, но во рту так пересохло, что получился лишь какой-то хрип.

— Э-э, браток, — протянул Скипидарыч, подводя Деснину ведро — Видать, тебе совсем худо. На-ко, попей водички-то.

Тот наклонил побитое ведро и принялся жадно пить ледяную воду. Шок от увиденного несколько отступил, и тут только Деснин учуял донельзя противный запах перегара, которым разило от Скипидарыча.

— Все пьешь? — спросил Деснин первое, что пришло в голову.

— Так вся деревня, читай, спилась, вот и я за ней, последние мозги пропиваю. Без мозгов оно легче. Многие знания — большие печали, — проговорил Скипидарыч в свойственной ему афористичной манере.

— А ты все такой же философ, — вновь брякнул Деснин совершенно не то.

— Уж какой есть. Философ, понимаешь, это диагноз. Да не обо мне речь… Эх! Совсем житья не стало. То ли дело при Никодиме было. Он меня понимал…

— А где он? — полушёпотом спросил Деснин.

— Нету Никодима — сгорел. Не видишь, что ли — пожар был.

— Как «сгорел»?

— Так и сгорел — заживо. Вместе с домом.

— Что?! Врёшь! — Деснин схватил Скипидарыча за ворот и на мгновение приподнял над землёй. Коромысло с ведрами полетело вниз, вода расплескалась по пыльной дороге. Тут ворот ветхого пиджачка оторвался, и мужичок вновь встал на ноги.

— А чего мне врать? — казалось, его нисколько не волнует оторванный ворот и пролитая вода. — Сгорел Никодим, — в глазах Скипидарыча вдруг появилась какая-то запредельная грусть. — Сгорел! — вдруг грусть в его глазах сменилась злобой, будто Деснин был в этом виноват.

— И никакого житья, — продолжал Скипидарыч, поднимая ведра. — Смерть, Коля, это не трагедия. Трагедия — это жизнь. Э, да не о том я… Нет Никодима-то! — почти всхлипнул Скипидарыч. Казалось, лишь только сейчас он осознал в полной мере этот печальный факт.

Деснин молчал. В связи с известием о смерти Никодима какая-то пустота навалилась на него. Пустота. Словно вырвали что-то из него, и теперь, на месте этого «чего-то», зияла своей пустотой дыра. И не просто зияла — она требовала, требовала заполнить себя. Словно в воронку урагана засасывало в ту дыру все чаяния и надежды, все то, чем жил Деснин последние семь лет. Все рушилось.

Скипидарыч, казалось, прекрасно понимал состояние собеседника.

— Это…Коля, — робко дернул он Деснина за рукав, — Идем-ка, идем со мной. Вона тебя как перекосило. Тута тебе вода не поможет. Тута надо чего покрепче. Это уж я по себе знаю — до сих пор из запоя выйти не могу.

Но Деснин, отдернув руку, достал пачку сигарет, закурил и присел по-зэковски на корточки, все так же неподвижно глядя на пепелище. В голове его стоял туман, сквозь который неясно пробивалась болтовня Скипидарыча, присевшего рядом.

— Давно тебя, Коля, не было. Значит, послушал Никодима — сел, сам сел. Да, принял муку. А, коли к Никодиму ехал, не сломалась в тебе вера. А тут такое, едрень фень. У меня и самого словно стержень какой вынули — вот и развилась острая алкогольная недостаточность.

Тем временем служба кончилась. К церковному крыльцу подкатил ярко красный «Опель», в который, снимая на ходу рясу, влез священник.

— Во, видал, — тут же прокомментировал данное событие Скипидарыч, — Наш Пафнутий службу отслужил — теперь прямо в райцентр, к «братве» в кабак оттянуться поехал.

Деснин не слушал болтовню Скипидарыча и лишь смотрел невидящим взором туда, куда тот указывал.

— Эх, Коля, худо тебе, видать, совсем. Пойдем ко мне, что ль?

— Водки, — наконец выдавил из себя Деснин.

— А, понял. Нам по пути — зайдем.

Деснин поднялся и неровной походкой отправился туда, куда увлекал его Скипидарыч.

Пил он много и не закусывая. Но водка не действовала. Она наполняла лишь желудок, но не могла заполнить той страшной пустоты, что была внутри. Деснин с трудом понимал где он. Смутно помнил лишь, как Скипидарыч, прихватив три бутылки водки, привел его в какую-то избу и усадил за стол. Уже заметно стемнело. Вдруг в окно ударил свет фар, и тени от рам побежали по стенам. Скипидарыч высунулся в окно.

— О, вот и наш батюшка явился, едрень фень. У, да с ним еще две бабы в придачу. Вот так вот — утром детей крестит, а вечером в кабине с девицами «причащается». И куда ж это его возили? Должно быть, бордель какой освящать, а баб, видать, бартером получил. А че, очень удобно. Вот он новый кабак в райцентре, который из библиотеки переделали, недавно освятил — теперь бесплатно туда бухать ездит каждый день. У, змей, а еще иеромонах называется. Эх, Коля, здесь такие дела… Вот завтра в себя придешь, расскажу — не поверишь. А помнишь, когда ты у Никодима был…

Скипидарыч не договорил, так как Деснин, при упоминании имени Никодима, перевел на него осоловелый, полубезумный взгляд.

— Ладно, темнить не буду, — совершенно серьезным тоном заговорил Скипидарыч. — Тебя сейчас только Никодим и интересует, знаю. Так вот, Коля, держись: чую я — неспроста этот пожар был.

Взгляд Деснина стал совсем страшен. Заиграли желваки, шрам на щеке как-то совсем посерел. Скипидарыч понимал, что еще немного — и перегнет палку, но, тем не менее, продолжал говорить:

— Неспроста, ох неспроста…Убили Никодима! — наконец, выпалил он то, что давно вертелось на языке.

Душа разгерметизировалась. Злой мир подло, исподтишка саданул Деснина в самое сердце. Непроницаемый кокон, который в течение этих семи лет вил Деснин вокруг души своей, лопнул. Зло мира со страшной и неумолимой силой врывалось в нее и разрывало изнутри. Зло, к которому, чтобы избежать отравления, словно к яду надо привыкать долго и постепенно, наполняло и отравляло нетренированную душу. Деснин просто захлебывался злом.

«Почему так?! Что же это за мир такой, в котором самого лучшего человека убивают?! — вихрем неслись в голове мысли, — Стало быть, нет на земле больше правды, совсем нет?!»

«Я смирился, я всем простил! — доносился откуда-то другой голос, — Зло в мире неизбежно и надо принять мир таким, каков он есть. Надо простить».

«Простить — значит забыть. Значит предать».

«Чтобы не потерять веру в этом мире, она должна быть отвлеченна. Нельзя связывать веру с конкретным человеком».

«Но как его забыть, как отвлечься? Ведь убит он, убит!»

«Если же злодейство людей возмутит тебя негодованием, даже до желания отмщения злодеям, то более всего страшись сего чувства. Прими муки и поймешь, что и сам виновен, ибо мог светить злодеям даже как единый безгрешный и не светил, а сам впал в грех, сам стал злодеем».

«Все это слова, а вот факт: Никодим мертв!»

— О-о-о!!! — взревел Деснин, схватившись обеими руками за голову. В следующий момент он вскочил на ноги, переворачивая стол со всем, что на том стояло. В глазах его помутнело и кругом пошла голова. Еще мгновение он стоял, шатаясь не от огромной дозы алкоголя, а от крупной дрожи, что пробивала все его тело, затем рухнул навзничь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.