По следу птицы

По следу птицы

А будетлянин играет: и ему кажется, что вражду стран можно заменить ворожбой струн.

Велимир Хлебников

Велимир (Виктор Владимирович) Хлебников 28.10. (9.11) 1885, урочище Ханская Ставка, Калмыкия – 28.06.1922, с. Санталово, Новгородская губерния

Если бы происходивший из старинного купеческого рода Владимир Алексеевич Хлебников, орнитолог и лесовод – ему принадлежала честь создания Астраханского заповедника, – знал, насколько глубоко отразится на одном из его пятерых детей место его рождения, он, наверное, отказался бы от затянувшейся на долгие годы служебной поездки в Калмыцкие степи. Но знать и предвидеть будущее, в отличие от будущего сына Виктора, ему было не дано, и он поехал. Он был человеком долга, строгих правил и дисциплины, а служба и призвание обязывали его находиться в частых разъездах по самым глухим местам империи.

Меня окружали степь, цветы, ревучие верблюды,

Круглообразные кибитки,

Моря овец, чьи лица однообразно-худы,

Огнем крыла пестрящие простор удоды,

Пустыни неба гордые пожитки,

Так дни текли, за ними годы.

Отец, далеких гроза сайгаков,

Стяжал благодарность калмыков…

Владимир Алексеевич был влюблен в свою профессию, в природу. Поклонник Дарвина и Толстого, он был широко образован и, кроме орнитологии и лесоводства, серьезно занимался исследованиями в области этнографии, живо интересовался историей, верованиями и обычаями калмыков-буддистов.

Благодаря отцу Виктор увлекся естественными науками, вместе с ним часами пропадал в лесах и степях, наблюдая птиц, посещал стойбища калмыков-кочевников, с удивлением, душевным трепетом и восторгом наблюдал за таинственными и тягучими буддистскими обрядами. Особо потрясли его детское воображение гарруспиции[5] калмыков. Но больше, чем гадание по внутренностям и по бараньей лопатке, на всю жизнь его впечатлили калмыцкие астрологи зухарчи, предсказывавшие будущее по зухарчин моди (доскам судьбы). При помощи таинственных таблиц для предсказаний «тан-шим», своеобразных руководств по использованию «досок судьбы», предсказывали будущее, вычисляли время, сверяли календарные сведения, предсказывали погоду и многое другое, составлявшее жизненный интерес астраханских кочевников.

Удаленность от городов и частые переезды создавали для семьи Хлебниковых определенные трудности. Но родители Виктора обладали крепкими характерами. Отец корнями уходил в купеческое сословие, мать – Екатерина Николаевна, урожденная Вербицкая, происходила из богатой петербургской семьи, которая род свой вела от вольнолюбивых и крутых нравом запорожских казаков. Екатерина Николаевна получила блестящее образование: окончила Смольный институт, была историком.

В такой семье дети получили хорошее домашнее образование, были разносторонне развиты. Виктор уже в четыре года самостоятельно читал по-русски и по-французски. Живо интересовался историей, литературой, искусством. У него рано проявился интерес к математике. В семье Хлебниковых все дети хорошо рисовали, младшая сестра Вера в последствии стала художницей и женой художника Митурича.

Беспокойная служба отца была причиной частых перемен места жительства, Виктор учился то на Волыни, то в симбирской гимназии, то в гимназии казанской. Уже во время учебы в гимназии, когда ему приходилось подолгу жить вдали от дома, на частных квартирах, он стал тяготиться тем, что называется «быт» – вынес из комнаты все, по его мнению, «лишние» вещи, оставив кровать и стол, а на окна повесил рогожи. В такой спартанской обстановке он жил в дальнейшем всегда и везде.

В 1903 году в составе геологической экспедиции побывал в Дагестане, вернувшись, поступил в Казанский университет на математическое отделение физико-математического факультета.

Увлечение Хлебникова естественными науками, зоологией неудивительно, поскольку его детство прошло возле отца, в лесах и заповедниках. И не случайно первыми публикациями Хлебникова стали статьи: «Опыт построения одного естественнонаучного понятия» (о симбиозе и метабиозе), напечатанная в «Вестнике Студенческой Жизни», и «О нахождении кукушки, близкой к Cuculus intermedins Vahl в Казанском у. Каз. губ.», опубликованная в «Приложении к протоколам заседания Общества Естественных Наук».

В 1904 году он принял участие в студенческой демонстрации. Отец, узнав об этом, пришел на площадь и пытался уговорить сына покинуть место события, но тот отказался. Прибыла конная полиция, и, чтобы разогнать студентов, всадники во весь опор помчались на толпу. Все стали разбегаться, Хлебников остался стоять на месте и чудом не погиб под копытами: кони остановились буквально в шаге от него. Он был арестован. Когда его спросили, почему он не убежал, сказал: «Должен же был кто-то ответить». За время непродолжительного заключения (месяц или полтора) у Хлебникова произошли разительные внутренние перемены. Из тюрьмы вышел совсем другой человек.

Он остро воспринимал поражение русских войск в Русско-японской войне, события при Цусиме. Примерно в это время он пишет духовное завещание – записанное, по его словам, на коре березы обещание найти оправдание бессмысленным смертям погибших при Цусиме:

Слушай! Когда многие умерли

В глубине большой воды

И родине ржаных полей

Некому было писать писем,

Я дал обещание,

Я нацарапал на синей коре

Болотной березы

Взятые из летописи

Имена судов,

На голубоватой коре

Начертил тела и трубы, волны, —

Кудесник, я хитр, —

И ввел в бой далекое море

И родную березу и болотце.

Что сильнее: простодушная береза,

Или ярость железного моря?

Я дал обещанье все понять,

Чтобы простить всем и все

И научить их этому.

Очевидно, в это время он и начинает труды по поиску «законов времени», опираясь на которые можно было бы предсказывать будущее. Он хотел познать страну и весь мир с помощью научного анализа. Он поставил перед собой дерзкую задачу объединить в этих поисках лингвистику, считая язык первоосновой, математику, историю и поэзию. Изучение языковых корней, поиски праязыка, привели Хлебникова к созданию нового языка, языка будущего, к новаторскому словотворчеству.

Круг интересов студента Хлебникова, восстановившегося в университете, необычайно расширился: он занимается математикой, физикой, кристаллографией, биологией, физической химией, увлекается философией, изучает историю, языки – санскрит и японский, активно пробует силы в литературе, в живописи и музыке. На короткое время он оказывается вовлечен в некий революционный кружок, скорее всего, эсеровский. В нем идут приготовления к терракту, в котором Хлебникову отводится роль караульного. Но по каким-то причинам все это не осуществилось, и больше к «революционной» деятельности Хлебников не возвращался. Тем более что ему было куда приложить силы.

В 1908 году он переезжает в Петербург, переводится в столичный университет. В Петербурге с головой окунается в литературную жизнь: посещает многочисленные вечера поэзии, публичные чтения, литературные кафе, всего этого в те годы Серебряного века в столице было без счета. Юноша некоторое время мечется, не зная, к какому литературному берегу пристать: посещает «башню» Вячеслава Иванова, чтения у Кузьмина, которого некоторое время называет своим учителем, участвует в «Академии стиха», дружит с символистами. Его восторженно принимают будущие акмеисты – Гумилев, Ахматова, в которую он безнадежно влюблен. В качестве псевдонима он берет себе имя Велимир, относит рукописи в журнал «Весна», в котором секретарем редакции был Василий Каменский, один из первых русских авиаторов, поэт. Он знакомит Велимира с будущими футуристами – братьями Бурлюками, Еленой Гуро, Маяковским. Вскоре энергичный Давид Бурлюк объединяет поэтов-авангардистов в кружок «будетлян», это и есть будущие футуристы, название и идеологию взявшие у Хлебникова.

В эти годы появляются в печати стихи и рассказы Хлебникова в коллективных сборниках «будетлянского содружества»: «Садок судей», «Студия импрессионистов». Вокруг этих сборников идут ожесточенные литературные сражения, но сам Велимир в них почти не участвует. Выступать ему собратья по перу также практически не дают, поскольку выступления его проходят своеобразно. По свидетельству очевидцев, он обладал «странным» голосом, разговаривал почти шепотом, потому в зале его не было слышно. Мне довелось несколько раз беседовать с сестрами Синяковыми, которым посвящена поэма Хлебникова «Синие оковы». Когда я спросил их о голосе поэта, одна из сестер ответила, что Велимир был очень высок, кажется, даже выше Маяковского, а вот голос у него был очень, простите, писклявый. Будучи вообще человеком очень застенчивым, он страшно смущался, всячески скрывал этот свой недостаток и потому почти всегда говорил очень тихо, что породило немало легенд о странностях общения Хлебникова. А при публичных выступлениях начинал читать стихи по бумажке, бормотал, спотыкался, что-то ему не нравилось, он тут же, прямо на сцене, садился к столу и начинал править написанное, забывая об окружающем.

Поэт Николай Асеев так написал о Хлебникове: «В мире мелких расчетов и кропотливых устройств собственных судеб Хлебников поражал своей спокойной незаинтересованностью и неучастием в людской суетне. Меньше всего он был похож на типичного литератора тех времен: или жреца на вершине признания, или мелкого пройдоху литературной богемы. Да и не был он похож на человека какой бы то ни было определенной профессии. Был он похож больше всего на длинноногую задумчивую птицу, с его привычкой стоять на одной ноге, и его внимательным глазом, с его внезапными отлетами. и улетами во времена будущего. Все окружающие относились к нему нежно и несколько недоуменно».

Он поражал, удивлял и зачаровывал всех, его знавших. Так получилось, что он очень рано избрал свой путь и шел по нему с упрямством древнего пророка. Мир, безусловно, тесен, но он сумел в нем обособиться, стать ни на кого не похожим, одновременно незаметным и запоминающимся.

«Хлебников обладал великолепным умением просиживать часами в многошумной компании, не проронив ни единого слова. Лицо у него было неподвижное, мертвенно-бледное, выражавшее какую-то напряженную думу. Казалось, что он мучительно силится вспомнить что-то безнадежно забытое. Он был до такой степени отрешен от всего окружающего, что не всякий осмеливался заговорить с ним», – вспоминал Корней Чуковский.

А вот как описывает встречу Хлебникова и Чуковского художник Матюшин: «…На одном из докладов Чуковский, встретившись в зале с Хлебниковым, обратился к нему с предложением вместе издать не то учебник, не то что-то другое. Я стоял рядом и наблюдал: одинаково большого роста, они стояли близко друг к другу. Две головы – одна с вопросом, другая с нежеланием понимать и говорить. Чуковский повторил вопрос. Хлебников, не уклоняясь от его головы и смотря ему прямо в глаза, беззвучно шевелил одними губами, как бы шепча что-то в ответ. Это продолжалось минут пять, и я видел, как Чуковский, смущенный, уходил из-под вылупленных на него глаз Хлебникова и под непонятный шепот его рта. Никогда я не видел более странного объяснения».

В это же время Велимир все реже посещает университет, все больше времени проводит в читальных залах, занимаясь вычислениями. Рассерженный его «баловством», отец прекращает пересылать деньги на учебу, и вскоре Велимира отчисляют из университета «за неуплату», на самом же деле он уже давно практически не посещает занятия. Хлебников выбрал свой путь и будет идти по нему до конца жизни. Начинаются бесконечные скитания, безбытная жизнь по чужим углам, по съемным комнатам, по друзьям и знакомым. Отчисление из университета ничуть не огорчило Хлебникова, хотя в письмах домой он обещает поступать учиться далее, но врать он категорически не умеет и потому обещания его выглядят неубедительно. Да и какая учеба, когда вокруг столько всего происходит! В 1912 году выходит нашумевший на всю Россию сборник «Пощечина общественному вкусу», тот самый, в котором футуристы во весь голос заявили «Мы пришли!», опубликовав в сборнике манифест, в котором потребовали «сбросить Пушкина с корабля современности».

По мнению многих исследователей, «Манифест» весь был написан практически одним Хлебниковым. Но не скандальным манифестом гордидся Хлебников, а напечатанной в сборнике на последней странице таинственной таблицей. Это были впервые опубликованные Велимиром плоды его упорных трудов по исчислению времени, результатом которых и явилась таблица дат падений великих государств. В последней строке было предсказано: «Некто 1917».

В том же 1912 году опубликована брошюра «Учитель и ученик», в которой приводились расчеты «законов времени» и предсказывалось падение государства в 1917 году. «Ученик. Я не смотрел на жизнь отдельных людей; но я хотел издали, как гряду облаков, как дальний хребет, увидеть весь человеческий род и узнать, свойственны ли волнам его жизни мера, порядок и стройность. <… > Я искал правила, которому подчинялись народные судьбы. И вот я утверждаю, что года между началами государств кратны 413. Что 1383 года отделяют паденья государств, гибель свобод. Что 951 год разделяет великие походы, отраженные неприятелем. Это главные черты моей повести. < … > Это еще не все. Я вообще нашел, что время z отделяет подобные события, причем z = (365 + 48y)x, где у может иметь положительные и отрицательные значения. < … > Половцы завоевали русскую степь в 1093 году, через 1383 года после падения Самниума в 290 году. Но в 534 году было покорено царство Вандалов; не следует ли ждать в 1917 году падения государства?»

Всю жизнь Хлебников посвятил отысканию «единого закона времени», благодаря которому открывается возможность прогнозировать исторические события и влиять на них. Свои предсказания Велимир строит не на интуиции, не на неких тайных знаниях, а на познании законов природы. Тайны времени он пытается постигнуть, вырвав их из плена чисел. Хлебников очень рано осознал свое призвание, и вместе с этим пришло горькое осознание одиночества в своем времени. Уже в 1915 году он писал: «Рядом со мной нет ни одного человека, могущего понять меня».

После смерти поэта это его осознание своего особого места в поэзии, в исследованиях законов времени породило множество легенд о его обособленности, нелюдимости, «особенности». Словом, создавался портрет человека «не от мира сего». Это верно только отчасти. Велимир был необыкновенно привязчив, а его как бы одиночество было вызвано тем, что многочисленные друзья постоянно либо обманывали его, либо откровенно насмехались. Не всегда со зла, но бывало и такое. Например, Бурлюк рассылал письма издателям, в которых предупреждал, что ни в коем случае нельзя давать Хлебникову вычитывать гранки: «Предупреждаю, Хлебников не способен делать корректуру – он пишет поверх ее новый вариант. Его от печатания надо устранить совершенно».

Маяковский в 1919 году не напечатал рукописи Хлебникова, которые тот ему передал. Когда после смерти Хлебникова литературовед Степанов стал собирать материалы для издания собрания сочинений Велимира, он обратился к Маяковскому с просьбой предоставить хранившиеся у него рукописи Велимира. Маяковский не отозвался. Было опубликовано открытое письмо, в котором Степанов и другие обвиняли Маяковского в укрывательстве и использовании рукописей Хлебникова. Болезненно реагировавший на любую, самую незначительную критику, Маяковский. отмолчался. Но рукописи не предоставил. Об этом с возмущением писал известный языковед Роман Якобсон: «Я на него очень сердился, что он не издавал Хлебникова, когда мог и когда получили деньги на это <…>, позже, весной 1922 года, не отдавал Хлебникову нужные для работы, отданные Маяковскому на временное хранение рукописи».

Хлебников никогда не был угрюмым, просто со временем постоянное полуголодное существование наложило на него отпечаток. На самом же деле Велимир был очень остроумен, ряд его реплик разошелся по России, например, это он назвал Керенского «главнонасекомствующим на солдатской шинели». Пожалуй, только Хлебников мог «обрезать» такого мастера язвительных ответов, как Маяковский. Известен такой случай: как-то за столом в кафе сидели поэты, и Гумилев, показывая французский орден, сказал, что такой орден имеют всего несколько человек. На что Маяковский ответил: «Зато такой, как я, в России один!» Хлебников мгновенно отреагировал: «А таких, как я, вообще нигде больше нет».

Велимир отнюдь не сторонился женщин, как повествуют об этом легенды, – он был страшно влюбчив. Известно о его влюбленности в Анну Ахматову, в Веру Лазаревскую, в сестер Синяковых, Ксану Богуславскую, Веру Будберг и во многих других. Женщин он очаровывал, не случайно Ахматова называла его «безумным, но изумительным». Но какая женщина согласилась бы жить такой жизнью, какой жил он? Бездомность, бесконечные скитания – кто из женщин мог бы разделить с ним это?

В преддверии Первой мировой войны Велимир со всей страстью участвует во всех выступлениях и дискуссиях футуристов, является заводилой многих акций. Но футуризм для него не самоцель. Когда в Россию приехал вождь итальянских футуристов, фашиствующий Маринетти, Велимир пришел на его вечер в Петербурге и раздавал листовки, заканчивающиеся словами: «Кружева холопства на баранах гостеприимства». При этом, как вспоминал художник Матюшин, обычно тихий и внешне флегматичный Хлебников «так разгорячился, что чуть не побил Кульбина», организовавшего эту лекцию. На следующий день Велимир фактически сорвал выступление итальянца, выкрикивая нечто вроде «Бездарный болтун!» и «До свидания, овощ!»

Первую мировую Хлебников встретил публикациями работ: «Битвы 1915–1917 гг. Новое учение о войне» (1915) и «Время мера мира» (1916). В этих сочинениях, руководствуясь вычислениями, сопоставляя их с изучением исторических хронологий войн, он пытается предсказать ход Первой мировой войны, исход некоторых предстоящих сражений.

В одном из писем, датированным концом 1916 года он пишет: «Это только 1¹/₂ года, пока внешняя война не перейдет в мертвую зыбь внутренней войны», удивляя точностью предсказания. Кстати, Первую мировую войну Хлебников предсказал еще в 1908 году в воззвании к славянским студентам, написанном в Петербургском университете, он заявил, что «в 1915 г. люди пойдут войной и будут свидетелями крушения государства».

Война не любит наблюдателей, ей не нужны пророки. Она требует кровавой пищи. В 1916 году Велимир призван в армию. Армейская тупая муштра приводит его в ужас, он пишет, что в запасном полку прошел «ад перевоплощения поэта в лишенное разума животное». Он обращается к своему знакомому, доктору Кульбину, приват-доценту Военно-медицинской академии, с просьбой помочь освободиться от армии, мотивируя это тем, что «на все доводы один ответ, что я еще жив, а на войне истреблены целые поколения. Но разве одно зло оправдание другого зла и их цепи? Я могу стать только штрафованным солдатом с будущим дисциплинарной роты. Шаги, приказания, убийство моего ритма, делают меня безумным к концу вечерних занятий. Как солдат я совершенно ничто. <.> У поэта свой сложный ритм».

Стараниями Кульбина удается освободить Хлебникова от военной службы. Он сразу же едет в Петербург, потом в Астрахань, а оттуда в Харьков. В феврале 1917 года, как раз накануне Февральской революции, он приезжает в Петроград, а в дни Октябрьского переворота оказывается в Москве. Бродит по улицам, его арестовывают то юнкера, то красногвардейцы, но ему удается выпутываться. Революция производит на Хлебникова огромное впечатление. Не случайно он буквально чувствует ее, оказывается в самых горячих точках событий. У поэта Хлебникова острое чутье опытного репортера. Это говорит о том, что он прекрасно разбирался в событиях, следил за их политическим развитием.

Вдохновленный революционным подъемом, Велимир пишет «Воззвание Председателей земного шара», в котором предлагает противопоставить «государствам прошлого» «высокие начала противоденег». Именно в этот революционный период он надеется воплотить в реальность задуманное еще в 1915 году Общество Председателей Земного Шара, в котором должно было быть триста семнадцать членов. Им, поэтам, художникам, лучшим представителям человечества, а не политикам и капиталу предстояло, по задумке Хлебникова, управлять миром. Число триста семнадцать не случайно. По хлебниковской теории времени, все события, происходящие в мире, кратны этому числу.

Ветер революции подхватывает Велимира и носит по опаленной огнем стране, стране, в которой разруха, голод и надвигающаяся Гражданская война. В 1919 году эта война настигает поэта в Харькове, куда он попадает одновременно с приходом в город белых, и, чтобы избежать мобилизации деникинцами, ему приходится укрываться за стенами «Сабуровой дачи», как называют в Харькове сумасшедший дом, тогда еще не применяли термин «психиатрическая больница». Мобилизации он сумел избежать, но его дважды настигает тиф, и буквально за спиной постоянно маячит тень голода. Но он все так же, несмотря на все трудности и лишения, много и упорно работает, особенно над «основным законом времени». «Числа тем проще, чем сложнее отношения», «Я, точно кошка, слежу за числом, пока не пробежит мышь».

В 1921 году он оказывается в Баку, где встречает крайне тяжелую для него зиму, но в то же время 1920–1922 годы – это его звездный час, золотая «Болдинская осень». В это время создается множество произведений, а в 1921 году происходит столь долгожданное событие: он завершает работу над «законами времени». «В статьях я старался разумно обосновать право на провидение, создав верный взгляд на законы времени, а в учении о слове я имею частые беседы с <мнимой единицей> Лейбница».

В основе его теории времени лежит, как он предполагал, предзаданная цикличность исторических событий. Как уже упоминалось, на него оказала огромное влияние гадательная практика калмыцких предсказателей-астрологов зурхачи. Эта практика в основе имела корни тибетского ламаизма и подразумевала, что законы и циклы мира единообразны и предопределены, ничто в мире не происходит случайно, все связано необходимостью причинно-следственных рядов абсолютного единства мира.

У калмыков нет постоянного календаря, все календарные сведения каждым зурхачи добываются по мере необходимости путем математических вычислений. Кроме этого, в обязанности зурхачи входит и гадание о бытовых проблемах. «Гаданье о счастье, здоровье и будущем спасении людей, о благоприятных и пагубных обстоятельствах жизни и проч., – писал в 1893 году этнограф Иродион Жи-тецкий. – У каждого зурхачи, как необходимая принадлежность его специальности, кроме рукописей, есть еще доска для вычислений и особенная таблица, под именем «тан-шим», в которой сгруппированы все данные для предсказаний. Доска зурхачи делается из крепкого дерева и размером примерно 90 на 30 сантиметров. Сверху середина выдолблена в палец глубины, так что ее окружает род маленького валика. Зурхачи пишет на ней заостренной палочкой, насыпая предварительно мелкой пыли. Прежде чем начать писать, каждый раз зурхачи совершает символическую молитву – ставит и стирает ряд особых знаков по разным направлениям доски».

Можно сколько угодно оспаривать серьезность открытия Хлебниковым законов времени, равно как и целесообразность подобных исканий, но не мешало бы вспомнить, что моделью теории единого поля, к которой целеустремленно двигался Эйнштейн, служили чистые законы времени.

Законы времени Хлебникова опираются на понятия регулярности событий и основаны на степенях двойки и тройки, первых четных и нечетных числах. «Мой основной закон времени: во времени происходит отрицательный сдвиг через 3n дней и положительные сдвиги через 2n дней; события, дух времени становится обратным через 3n дней и усиливает свои числа через 2n дней; когда будущее становится благодаря этим выкладкам прозрачным, теряется чувство времени, кажется, что стоишь неподвижно на палубе предвидения будущего. Чувство времени исчезает и оно походит на поле впереди и поле сзади, становится своего рода пространством».

Хлебников представлял Вселенную как пульсирующе-звучащий организм, выстроенный согласно числовым законам высшей гармонии. «Мы знаем про гаммы индусскую, китайскую, эллинскую. Присущее каждому из этих народов свое понимание звуковой красоты особым звукорядом соединяет колебание струн. Все же богом каждого звукоряда было число. Гамма будетлянина особым звукорядом соединяет и великие колебания человечества, вызывающие войны, и удары отдельного человеческого сердца.

Если понимать все человечество как струну, то более настойчивое изучение дает время в 317 лет между двумя ударами струны… 317 лет не призрак, выдуманный больным воображением и не бред, но такая же весомость, как год, сутки земли, сутки солнца. Гамма состоит из следующих звеньев: 317 дней, сутки, 237 секунд, шаг пехотинца или удар сердца, равный ему по времени, одно колебание струны А и колебание самого низкого звука азбуки У. Эта гамма сковывает в один звукоряд войны, года, сутки, шаги, удары сердца, то есть вводит нас в великое звуковое искусство будущего. Если взять ряд 133 225 лет для колебания материков, понимаемых как плоские струны, 317 лет для колебания струны войн, год и 317 дней для жизни памяти и чувства суток, 237 секунд, ¹/₈₀ и ¹/₇₀ часть минуты, и ¹/₄₃₉ и ¹/₄₂₆ части секунды, то перед нами будет цепь времен, а1, а2, а3, а4, +а n-1, an, связанный по такому закону: ап в 365 или в 317 раз менее а n-1. Этот ряд убывающих времен и есть гамма будетлянина. Вообразите парня с острым беспокойным взором, в руках у него что-то вроде балалайки со струнами, Он играет. Звучание одной струны вызывает сдвиги человечества через 317 лет. Звучание другой шаги и удары сердца, третья главная ось звукового мира. Перед вами будетлянин со своей балалайкой. На ней прикованный к струнам трепещет призрак человечества. А будетлянин играет: и ему кажется, что вражду стран можно заменить ворожбой струн».

Мысли о пульсации Вселенной Хлебников объяснял в 1919 году А. Н. Андриевскому: «Я утверждаю всю убежденность в пульсации всех отдельностей мироздания и их сообществ. Пульсируют солнца, пульсируют сообщества звезд, пульсируют атомы, их ядра и электронная оболочка, а также каждый входящий в нее электрон. Но такт пульсации нашей галактики так велик, что нет возможности ее измерить. Никто не может обнаружить начало этого такта и быть свидетелем его конца». Сегодня теория пульсации изучается серьезными учеными, лежит в основе многих исследований.

Давайте, пожалуй, закончим с предсказаниями и после этого завершим наше повествование о жизни удивительного человека – Велимира Хлебникова.

По страницам его футуристических произведений разбросано множество предсказаний: дома-книги, телевидение, с профессиональной точностью он прогнозировал современные компьютерные и телевизионные технологии, виртуальную реальность и даже Интернет.

Вот отрывки из его «Радио будущего»: «Радио будущего – главное дерево сознания – откроет ведение бесконечных задач и объединит человечество. Научная новость, землетрясение, пожар, крушение в течение суток будут напечатаны на книгах Радио. Из уст железной трубы громко несутся новости дня, дела власти, вести о погоде, вести из бурной жизни столиц. Если раньше Радио было мировым слухом, теперь оно глаза, для которых нет расстояния. Подойдем ближе… Гордые небоскребы, тонущие в облаках, игра в шахматы двух людей, находящихся на противоположных точках земного шара, оживленная беседа человека в Америке с человеком в Европе. Радио разослало по своим приборам цветные тени, чтобы сделать всю страну и каждую деревню причастницей выставки художественных холстов далекой столицы. Мусоргский будущего дает всенародный вечер своего творчества, опираясь на приборы Радио в пространном помещении от Владивостока до Балтики, под голубыми стенами неба. научились передавать вкусовые ощущения. даже запахи будут в будущем покорны воле Радио. врачи лечат внушением на расстоянии по проволоке. в руки Радио переходит постановка народного образования. <Весь мир> будет покрыт станами Радио.

Так Радио скует непрерывные звенья мировой души и сольет человечество…»

Кинорежиссер и драматург Елена Саканян снимая серьезные фильмы о Хлебникове, исследовала его открытия времени. Кстати, она утверждает, что Хлебников предсказал ее приход под именем Нелли Дезес, а художник Б. Григорьев изобразил ее профиль на двойном портрете 1916 года («Хлебников в будущем»). Для своего фильма «Путешествие с Двойником» (Первые Хлебниковские игры, 1992), она построила «Паутину Времени», основываясь на системе исчислений Хлебникова.

Вот какие любопытные результаты получились: «Вверх от узлового 1917-го идут удары расширения власти, через 2n дней: годы 1921, 1923, 1929, 1939 и неожиданный рецидив советской власти – 2007 год. Вниз от 1917-го – удары ослабления власти, через 3n дней: 1929 (двойной смысл года), 1941, 1953, 1962 (Карибский кризис), 1989 и конец власти – 2025 год.

Насколько верны законы времени Хлебникова возможно будет узнать очень скоро – в интервале 2005–2009 годов человечество должно разрешить самые главные глобальные проблемы, базирующиеся на «двойках жизни», иначе, как предупреждает Хлебников, будет поздно, и нам придется иметь дело с «тройками смерти»».

Ну что ж, поживем – увидим. А пока вернемся к жизни Велимира. Итак, пережив тяжелую зиму в Баку, Хлебников оказывается участником так называемого Иранского похода, когда во время инициированной Советской властью Гилянской революции в Иране высадился десант Каспийской флотилии. Этот поход преследовал две цели – возвращение угнанных белогвардейцами в Иран кораблей и попытку импортировать революцию в другие страны.

Велимир по протекции Рудольфа Абиха был зачислен на должность лектора политодела персидской Красной армии. О том, какие «лекции» читал Хлебников, лучше всего рассказывает он сам: «…в последний раз в жизни поверил людям и прочел доклад в ученом обществе при университете «Красная Звезда». Правда, я утонченно истязал их: марксистам я сообщил, что я Маркс в квадрате, а тем, кто предпочитает Магомета, я сообщил, что я продолжение проповеди Магомета, ставшего немым и заменившего слово числом. Доклад я озаглавил Коран чисел. Вот почему все те, чье самолюбие не идет дальше получения сапог в награду за хорошее поведение и благонамеренный образ мысли, шарахнулись прочь и испуганно смотрят на меня».

Вскоре Хлебников отправляется в Иран, называвшийся тогда Персией. Вот как он пишет об этом в письме:

«Храбро как лев пишу письмо.

Знамя Председателей Земного Шара всюду следует за мной, развевается сейчас в Персии. 13/IV я получил право выезда, 14/IV на «Курске» при тихой погоде, похожей на улыбку неба, обращенную ко всему человечеству, плыл на юг к синим берегам Персии.

Покрытые снежным серебром вершин горы походили на глаза пророка, спрятанные в бровях облаков. Снежные узоры вершин походили на работу строгой мысли в глубине Божьих глаз, на строгие глаза величавой думы. Синее чудо Персии стояло над морем, висело над бесконечным шелком красно-желтых волн, напоминая об очах судьбы другого мира.

Струящийся золотой юг, как лучшие шелка, раскинутые перед ногами Магомета севера, на севере за кормой «Курска» переходили в сумрачное тускло-синее серебро, где крутилось, зеленея, прозрачное стекло волн ярче травы; и сами себя кусали и извивались в судорогах казненных снежные змеи пены. «Курск» шумно шел на юг, и его белая масляная краска спорит с оперением чайки. Он был словом человеческого разума, повернутым к слуху величавого моря.

Охотники за кабанами стояли на палубе и говорили про дела охоты. Меня выкупали в горячей морской воде, одели в белье и кормили, и ласково величали «братишкой».

Я, старый охотник за предвидением будущего, с гордостью принимаю это звание «братишки» военного судна «Курска» как свое морское крещение. После походившей на Нерчинские рудники зимы в Баку, когда я все-таки добился своего: нашел великий закон времени, под которым подписываюсь всем своим прошлым и будущим, а для этого я перечислил все войны земного шара, в который я верю и заставлю верить других.

День 14/lV был днем Весеннего Праздника, днем Возрождения и отдания чести самому себе (движение самоуважения).

Уезжая из Баку, я занялся изучением Мирза-Баба, персидского пророка, и о нем буду читать здесь для персов и русских: «Мирза-Баб и Иисус».

Энзели встретило меня чудным полднем Италии. Серебряные видения гор голубым призраком стояли выше облаков, вознося свои снежные венцы.

Черные морские вороны с горбатыми шеями черной цепью подымались с моря. Здесь смешались речная и морская струя, и вода зелено-желтого цвета. Закусив дикой кабаниной, собзой и рисом, мы бросились осматривать узкие японские улицы Энзели, бани в зеленых изразцах, мечети, круглые башни прежних столетий в зеленом мху и золотые сморщенные яблоки в голубой листве.

Осень золотыми каплями выступила на коже этих золотых солнышек Персии, для которых зеленое дерево служит небом.

Это многоокое золотыми солнцами небо садов подымается над каменной стеной каждого сада, а рядом бродят чадры с черными глубокими глазами.

Я бросился к морю слушать его священный говор, я пел, смущая персов, и после 1¹/₂ часа боролся и барахтался с водяными братьями, пока звон зубов не напомнил, что пора одеваться и надеть оболочку человека – эту темницу, где человек заперт от солнца и ветра и моря».

В Персии он продает на базаре сюртук, сапоги и шапку и щеголяет в рубахе и штанах, сшитых из мешковины. Пожалуй, никогда до этого и после он не чувствовал себя настолько своим среди бесшабашной полосатой толпы. Если в России его странный вид вызывал подозрительность, то у персов он вызывал уважение. За длинные волосы, одухотворенное лицо и рубище персы прозвали его «урус дервиш», то есть русский странствующий монах, юродивый, так же они называли его «гуль-мулла», священник цветов.

В Иране он отъедается фруктами, с жадностью и интересом вникает в быт персов, заглатывает историю и философию загадочной страны. При этом ему интересны все стороны жизни персов. Однажды, накурившись гашиша, он впал в транс, а в это время загорелся духан, на терраске которого Велимир заснул. Все стали разбегаться, Хлебников же не просыпался, как ни толкал его художник Доброковский, с которым они и посетили этот духанчик. Пришлось художнику заворачивать Велимира в ковер и выкатывать по ступенькам.

Но не все происшествия в объятом гражданской войной Иране были столь забавны. Хлебников прошел весь поход на Тегеран со штабом предводителя «Иранской Красной Армии» Эсханулла-ханом. Поход из-за предательства завершился тяжелым поражением. Во время нападения изменников на охрану штаба, вместе с которой жили и Хлебников с Доброковским, им едва удалось спастись. Вместе с остатками охраны они двинулись пустыней к берегу Каспийского моря, надеясь успеть на покидавшие Иран корабли Каспийской флотилии.

Неожиданно Велимир пошел куда-то в сторону, вглубь песков. И хотя его предупреждали, что вокруг разъезды мятежных нукеров, которые уже загнали в горы Эсханулла-хана и отрезали ему голову, что в песках он заблудится и умрет от жажды, Хлебников упрямо шел в пески. Как рассказывали очевидцы, он говорил, что «в ту сторону полетела интересная ворона, с белым крылом».

Так и ушел Велимир по следу птицы. Отряд вышел на берег Каспийского моря через день. На волнах качались плоскодонные лодки – киржимы, подошел захваченный отступающими пароход «Опыт», уцелевшие красноармейцы погрузились на него. И когда подобрали причальные мостки, в песчаных барханах показалась высокая фигура Хлебникова. Как он сумел выжить в страшной жаре без воды и полуодетый, осталось загадкой даже для местных жителей.

Вернувшись в Россию, Хлебников продолжает скитаться. Рукописи он возит то в мешке, то в корзине, оставляет то у одних, то у других. Однажды деревенские подростки растащили корзину его рукописей «на цигарки». О том, как получал от Хлебникова рукописи для публикации в 1922 году, пишет редактор Решетов: «.Я зашел за материалом для второго номера «Маковца». Хлебников выволок из-под кровати картофельный мешок, набитый рукописями, и тихо предложил выбрать. Мешок был набит листками, исписанными почерком Хлебникова». Существует красивая то ли легенда, то ли быль о том, как во время бесконечных скитаний зимой поезд, с едущим куда-то Велимиром, застрял на глухом полустанке, дров не было, никак не могли развести костер, и плакала маленькая девочка, замерзая на руках матери. Велимир подошел и молча вытряхнул на растопку собственные рукописи из заменявшей чемодан наволочки. Было ли так на самом деле, не знаю, но это очень в духе Велимира – согреть человека ценой собственных строчек.

Хлебников путешествует. Железноводск, Баку, Пятигорск, снова Баку. В поезде Баку—Москва его ограбили, избили и у Хасавюрта выбросили из вагона. С трудом он добирается до Минеральных Вод, оттуда – в Пятигорск.

Голод, охвативший Поволжье, добрался и до берегов Терека. Хлебников, насколько я знаю, первым назвал этот голод не случайностью, а богохульством, тем самым недвусмысленно указывая на то, что голод организован, спровоцирован. Больной, вечно голодный, Велимир с утра до вечера ходит по городу, подбирая умирающих от голода беспризорников, отводит их в приюты и на пункты питания. В специальном выпуске газеты «Терек – Поволжью» он публикует стихотворение «Трубите, кричите, несите!», в котором средствами поэтики Маяковского взывает:

Вы, поставившие ваше брюхо на пару толстых свай,

Вышедшие, шатаясь, из столовой советской,

Знаете ли, что целый великий край,

Может быть, станет мертвецкой?

Зимой Хлебников собирается в Москву. Несмотря на сильно подорванное здоровье, он счастлив – за это время им написаны и подготовлены к печати многие произведения, «Доски судьбы». Денег на дорогу, как всегда, нет, ему удается пристроиться в поезд с инвалидами войны, эпилептиками. Дорога растягивается на целый месяц. В Москву Велимир приезжает в одном нижнем белье, кто-то дарит ему тулупчик, и он ходит, не снимая его, поскольку под тулупом, кроме белья, ничего нет.

Москва приносит только разочарования: практически полный разрыв с друзьями, отказ Маяковского вернуть рукописи, провал всех планов по изданию рукописей. Все это наслаивается на и без того подорванное здоровье. Безденежье и голод не проходят бесследно. Он собирается ехать в Астрахань, к родным, к теплу. Но ни денег, ни сил на столь дальнюю поездку нет.

Велимир устал и болен. С горечью он констатирует: «Люди моей задачи часто умирают 37-ми лет, мне уже 37 лет».

Муж любимой сестры Веры, Петр Митурич, предлагает поехать на некоторое время в Новгородскую губернию, в деревню Санталово, поправить здоровье, и к осени обещан бесплатный билет до Астрахани. Хлебников с радостью соглашается. Но в деревне внезапно сильно заболевает, у него отнимаются ноги. Митурич с трудом находит подводу, чтобы отвезти его в больницу в деревне Крестцы, но местные врачи ничего поделать не могут. 28 июня 1922 года, помещенный в селе Санталово в баньку, скончался Велимир Хлебников. Когда присматривавшая за ним старушка спросила:

– Тяжело тебе помирать? Хлебников ответил:

– Да.

Митурич сделал портрет Хлебникова на смертном одре, с трудом нашел доски на гроб, который украсил надписью «Первый Председатель Земного Шара». Похоронили его в деревне Ручьи, на погосте в левом углу. Позже тело поэта было перезахоронено в Москве, на Новодевичьем кладбище, рядом с прахом его матери, сестры Веры и ее мужа – Петра Митурича. В 1975 году на могиле было установлено необычное надгробие – «каменная баба» – память о месте его рождения, его истоках.

Я не ставил перед собой задачу выяснять истинность исследований Хлебникова. Сам же поэт настаивал, что его «законы времени» не являются «ни прорицанием, ни мистикой». Он утверждал, что «точные законы дают предвидение будущего не с пеной на устах, как у древних пророков, а при помощи холодного умственного расчета».

Меня, независимо от подлинной научности обоснований Велимира, привлекла, как говорил мой знакомый, «широта артистического жеста», размах крыла этого невероятно одаренного человека. Настолько одаренного, что иногда кажется, что попал он в XX век из далекого будущего: путешествовал во времени, и сломалась машина. Настолько далекого, что нам еще расти и расти до понимания оставленного им наследия.

В драматической поэме «Гаршин», действие которой происходит на фоне белого террора, безумия войны и безумия в стенах «Сабуровой дачи» – психиатрической больницы, сумасшедшего дома, Велимир, как бы оглядываясь вокруг, вопрошает: «Где сумасшедший дом? В стенах или за стенами?» Жаль, не в лучших временах заблудился путешественник во времени. А есть они – лучшие?

Еще раз, еще раз,

Я для вас

Звезда.

Горе моряку, взявшему

Неверный угол своей ладьи

И звезды:

Он разобьется о камни,

О подводные мели.

Горе и вам, взявшим

Неверный угол сердца ко мне:

Вы разобьетесь о камни,

И камни будут надсмехаться

Над вами,

Как вы надсмехались Надо мной.

(1922)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.