19

19

У здания МИДа они повернули налево, точь-в-точь, как каждое утро ходил Максим. Минули арку квадратного дворика «Метрополитена имени Ленина станции „Смоленская“», свернули в узкую улочку между старым желтым длинным домиком, отдаленно напоминающим гостиный двор, и непонятным строением на столбах времен советской эпохи, промелькнули какие-то переулки, старинные особняки, скрываемые от общего взора серыми громадами Нового Арбата. Наконец, машина оказалась в замкнутом дворе дома годов, наверное, середины пятидесятых. Картина, представшая перед глазами вышедших из салона «девятки», ничем не отличалась от того, что можно увидеть в любом подобном дворике: рудименты детской площадки, разбитые бетонные клумбы, газон, столбики вентиляции бомбоубежища.

— Кажется, здесь. Адрес совпадает, — сказал Антон, достал из кармана грубо нарисованный план с какими-то пометками и записями.

Он подошел ко второй вытяжке. Одна из решеток была выломана.

— Ну что, полезли, — скомандовал он и протиснулся внутрь. Следом спустились остальные.

Они оказались в типичном домовом бомбоубежище. Стараниями прежних хозяев, то есть Александра Андреевича со товарищи, помещение никоим образом не подверглось разграблению со стороны бомжей. Все входы были закрыты, попасть внутрь можно было только через вентиляцию, и если кто-то и надумал бы поселиться здесь или поискать чего-нибудь цветного-металлического, то ему всегда были готовы объяснить, что этого делать не стоит — бомбоубежище было на сигнализации. Сейчас сигнализация была отключена: никто не вернулся обратно, после того как четверо спустились сюда, для того чтобы узнать, что произошло в заброшенном бункере. На полу было сухо, свет послушно включался. Вдоль стен стояли ящики с противогазами и огромным количеством запасных фильтров, в комнатах находились нары с разложенными на них касками и формой. Белые стены обильно украшали плакаты патриотического содержания, вроде того, как бороться с мировым империализмом путем надевания противогаза. Дизель-генератор был цел, не разворован, откуда-то сочилась солярка (в комнате с генератором стоял крепкий запах горючего). Неспешно покрывались ржавчиной баки с питьевой водой. Антон посмотрел на план и направился к одной приоткрытой гермодвери, которая, как можно было бы заметить, не вела ни к одному из выходов. За дверью оказалась галерея, тянущаяся куда-то прямо и потихоньку уходящая вниз. Трое сопровождающих Максима зажгли фонари, и так все они вчетвером двинулись в темноту подземелья, по стенам потянулись какие-то очень старые и очень пыльные кабели с потрескавшейся от времени изоляцией и свисавшими то и дело алюминиевыми кругляшками. Максим не помнил, как и куда они шли. Они спускались и поднимались, попадали в какие-то странные подвалы без кабелей и бетона, выложенные кирпичом и сходящиеся сводами, на которых свисали летучие мыши, срывавшиеся с писком при свете фонарей.

У Максима закружилась голова. Он уже знал про себя, что плохо ориентируется под землей, шел, пошатываясь, спотыкаясь и стукаясь о стенки галерей и тоннелей.

— Привыкай, — ободряющим голосом сказал Антон, — то ли еще ждет тебя там!

Наконец они снова, как тогда, с Александром Андреевичем, Васей, Женей и его братом, стали спускаться по нескончаемой лестнице в глубокую шахту. Послышался звук поезда, прокатившегося на небольшой скорости.

— Они ходят каждые полчаса. Ползают как черепахи. Не более пятнадцати километров в час, открою государственную тайну, — с напряжением в голосе зачем-то проговорил Антон, перебираясь с одной скобы на другую. Наконец, он спрыгнул на пол. Он открыл дверь, и Максим снова оказался в тоннеле «Метро-2». Поезд прошел буквально за секунду до того, как через открывшуюся решетку в тоннель вышли люди. Все вокруг подрагивало, впереди еще можно было различить слабое светлое желтоватое кольцо, оставляемое головным вагоном по контуру тоннеля, но вскоре свет скрылся за поворотом. Накатанные рельсы ослепительными лучами манили в темноту. Антон повернул налево и быстрым шагом пошел по кромке тоннеля. Максим снова оказался зажатым в живые тиски — дань презумпции недоверия к пленнику. И у преступников, и у государства к подневольным людям отношение одинаковое. «Раз… — спереди послышался тихий шепот, — два…»— Антон что-то подсчитывал.

Максим посмотрел на округлую стену с кабелями. В стене черным железным пятном, несколько раз подчеркнутым услужливо изогнутыми кабелями, зияла дверь. Дверь в неизвестность, в новые, неизученные, запретные подземные ходы, ведущие в Бог знает какие места, способные проглотить человека и не выпустить назад, к свету, способные утопить его в подземных течениях рек, пробивающих себе новое русло в заброшенных рукотворных подземельях, которые не найти ни на одном, даже самом подробном плане. А может быть, за этой чугунной пленкой, непроницаемой для взгляда, нет ничего, только маленькая комнатка с электрощитком или телефоном. Никто не расскажет, да и мало кто знает. «Три! Третья дверь, как положено», — Антон посветил фонарем на искореженный взрывом проем и завязанные узлами прутья решетки. Отсюда Максим и Александр Андреевич в сопровождении его троих компаньонов спустились вчера (а может быть, позавчера?) в правительственное метро, где их поджидала засада. В ослепительных и мертвенно-белых лучах трех светодиодных фонарей большими черными пятнами виднелись лужи свернувшейся крови. Антон заглянул наверх: две ступеньки вырвало взрывом. С трудом можно себе представить, какой ужасной смертью погибали те спецназовцы, которые были готовы проникнуть в тоннель в тот момент, когда Вася кинул гранату в этот маленький проем. Стены были черными — то ли от гари, то ли от крови, в некоторых местах в бетоне были видны выбоины от осколков, вывороченные скобы застыли, указывая зубцами оторванных ножек куда-то вверх, видимо, так распространялась взрывная волна.

Издалека послышался стук колес, пол под ногами снова мелко задрожал. Что-то перевозили, скрывая от глаз горожан, причем, по всей видимости, достаточно часто. Поднялись по лестнице до ответвления. Скобы, напоминающие шпалы железной дороги, уходили в необозримую высь, наверное, там была вентиляционная вышка или вход в подвал какого-нибудь дома. В центре часто бывает такое: стоит преспокойно дом, все ходят вокруг да около, не замечают его. В подвале уже расположилась какая-нибудь конторка, или склад, или, что сегодня тоже часто можно встретить, — крохотная студия звукозаписи, где репетируют и пишут альбомы малоизвестные группы, а там, ниже, где-нибудь за никем не замечаемой дверью, может быть, заставленной мебелью, вдруг обнаруживается лестница, ведущая глубоко-глубоко вниз… Антон ловко и уверенно карабкался по неудобной лестнице, спокойно шел по узким кабельным коллекторам, не оглядываясь и не оступаясь. В душном воздухе словно чувствовалось, что подземелья встречают одного из своих хозяев, одного из своих людей, а он, не обращая внимание на то, что происходит вокруг, находясь в своей стихии, уворачивался от низких карнизов, пригибался, быстро шел, не чиркая одеждой о пыльные стены с рядами уложенных, спящих вечным сном кабелей. Остальные едва поспевали за ним. Процессия вышла из узкой галереи в более широкую. Повернула… Максим угадывал обратный путь в бункер. Наконец, Антон остановился перед железным люком, который очень легко было бы не заметить, так как он был утоплен в бетон.

— Вот вход. Достаньте трос, пожалуйста, — обратился Антон к одному из сопровождающих. Тот снял рюкзак и принялся копаться в чем-то позвякивающем. — Так просто люк не открыть, — продолжал Антон. — Монахи хитрую систему придумали: внизу там опять лестница, тебе, когда по ней вверх карабкаешься, только через люк вылезти можно будет. Следовательно, его надо открытым держать. А то посмотрел бы я, как эти немощные дети подземелья будут полчаса висеть на одной руке, другой пытаясь нащупать замок и открыть его… нет… тут люк на защелке.

— Как это? — спросил копающийся в рюкзаке.

— Не знаю, но сейчас посмотрим. По крайней мере, так объяснял нам второй, который там, на базе, остался.

— Вот, — сопровождающий протянул Антону свернутый бубликом стальной тросик с крючком на одном конце и с ручкой на другом. Антон посветил на потолок: вверх уходила недостроенная шахта лифта, по углам на пересечении с потолком галереи, с которого отслаивались тоненькие бетонные корочки и свисали характерные для любого подвала белесые, не тающие летом солевые сосульки, сочилась вода, казавшаяся черной и блестящей в светодиодном свете. Тут Максим заметил, что с краю в потолок была вмонтирована маленькая железная конструкция с валиком, отдаленно напоминающая блоки для строительных лебедок.

— Есть, — крякнул Антон, размотал трос и перекинул через валик. Минуту спустя на полу была найдена незаметная железная петелька, какие торчат из бетонных плит, для того, чтобы цепляться к крюкам подъемных кранов. За петлю зацепили трос. — А теперь отойдите все немного назад, сейчас увидите мегасистему. Миш, достань, будь добр, домкрат, сейчас я приподниму плиту, а ты туда его подсунь.

Трое отошли на пару шагов. Антон потянул ручку лебедки на себя, уперся ногами, присел на корточки, и часть пола стала подниматься. Конвоир с автомобильным домкратом наготове метнулся к образовавшейся щели между полом и бетонной плитой с люком, протиснул домкрат между этими двумя каменными глыбами и стал крутить коловорот, задевая рукою пол, от чего ему становилось неприятно, и он с шипением вбирал в себя воздух. Антон крепко привязал трос к одному из торчащих из стены креплению кабелей. В свете фонарей, заглянувших в образовавшийся тридцатисантиметровый проем, Максим увидел, что снизу к крышке люка приварена огромная железка с зубцом, цепляющимся за железный обод вокруг. Огромной она показалась, потому что от этого зубца, загибаясь вбок, чтобы не пропороть голову лезущего наверх, вниз на полметра уходила рукоятка, образовывавшая с зубцом рычажный механизм. Снизу достаточно было небольшого усилия, чтобы, потянув за рукоятку и поднажав вверх, открыть люк. При этом подковырнуть его сверху не удалось бы никому, даже при наличии лома и очень большого желания.

— Миш, останешься здесь, карауль, оружие при тебе?

— Так точно.

— Ну хорошо, Саша, Максим за мной.

— Миш, посвети, пожалуйста, на лестницу, а то не видно ни фига тут…

Тут из рюкзака появились веревки, карабины и вообще целый набор горно-туристического снаряжения. От этого на душе Максима стало чуточку полегче — страшно все-таки протискиваться в щель в полу в полумраке, на ощупь ища ногами маленькие скобы ступеней, зная, что там, под тобой, глубокая шахта с твердым и гладким бетонным полом. Первым полез Антон, за ним — Максим: по сложившейся традиции пленник не должен быть крайним. Залезали с большой дистанцией: вдруг кто-нибудь свалится, повиснет на страховке, а прямо под ним — голова другого человека. Спускающиеся в эту маленькую дыру напоминали парашютистов, привязанных тросом к телу самолета, замерших перед распахнутой в небо дверью в ожидании команды отправиться в свободный полет. Нет, под землей все же совсем не так, все наоборот, но противоположные вещи порой бывают в то же время самыми похожими друг на друга. Говорят ведь, что крайности смыкаются… вот и были они похожи на молодых бойцов десанта, хотя никаких парашютов за спинами не было, а за стенкой тоннеля простиралось вовсе не небо, а черно-коричневая глинистая московская земля, никогда не знавшая дневного света. Тоннель, скорее, был здесь отростком неба, уходящим под землю, как горы, стремящиеся достать до небес.

— Максим! — послышался из глубин замогильный голос Антона. — Полезай!

Максим боялся, даже несмотря на страховку. Он лег на живот, ногами в сторону отверстия между плитами и пополз туда. Карабин неприятно вонзился в тело. Носки ботинок первыми провалились в бездну и повисли над шахтой. Максиму мерещилось, что бетонная пасть вот-вот сомкнется и отрубит ему ноги… от этой мысли мурашки бежали по спине, хотя плита была прочно закреплена тросом и к тому же подперта домкратом. Но глупая и устрашающая мысль все же не покидала голову. Вот ноги целиком провалились вниз, и почувствовалась сила, тянущая остальное тело вслед. Максим застучал ногами по внутренней стенке шахты, пошкрябал, нащупывая ступеньку. Опершись, наконец, на скобу, он перевел дух. Потихоньку отталкиваясь ладонями от шершавого и влажного пола, он продолжал медленное погружение туда, где по проекту должен был ходить лифт. Когда значительная часть тела уже нависала над шахтой, Максим вдруг понял, что сейчас рухнет. Лицо его побледнело и перекосилось, хотя в темноте этого никто не заметил. Он вздрогнул, оттолкнулся ногами, больно ударился поясницей об острый угол плиты и встал таким образом в распор. Медленно он оторвал сначала левую руку от пола, согнул ее и переместил сначала ближе к телу, затем вниз, в шахту. Спина поползла по кромке бетона, в этот момент Максим крепко вцепился левой рукой в верхнюю скобу лестницы. Моментальным движением он перебросил туда же и другую руку. Теперь Максим полностью овладел собой и, крепко держась за скобы, стал медленно переступать со ступеньки на ступеньку. Вот, наконец, и дно. Антон уже поджидал его. Сверху карабкался замыкающий, и грязь с его ботинок летела на головы ожидавших. Прошло немного времени, и все были в сборе. Отстегнувшись от страховок, они пошли по короткой галерее до кирпичной стены. С виду нельзя было догадаться, что это не сплошная кладка — настолько аккуратно в свое время была замаскирована дверь в недостроенный бункер.

— Восьмой кирпич справа, пятый ряд… — пробормотал Антон, считая одинаковые прямоугольники кирпичей, — интересно, интересно, и ведь как профессионально сделано! Кто бы мог подумать, просидели буквально под носом у метрошников и наших лет эдак тридцать, если верить этому трагикомичному герою Чацкому, благородному бандиту подземной Москвы.

«Да, — подумал Максим, — это меня-то так легко напугать, что называется, раскусить, подчинить себе… интересно, как вел себя на этом унизительном допросе Александр Андреевич?» Антон в это время вынул из кладки указанный кирпич, который был разрезан вдоль и прикрывал штырь толстой арматуры, уходящий вбок, в кладку. Это была ручка. Потянув за нее, он медленно, с пробирающими неприятными звуками трущихся друг о друга кирпичей, открыл дверь. Вошли. Все оставалось как прежде, на своих местах, как видел Максим, уходя отсюда, за минуту до встречи с подземной группировкой. Чувство какой-то странной ностальгии окутало его, как только в полумраке предстали ящики склада, темный проход в соседний отсек, крупные ячейки старого тюбинга, сходящегося под высокими сводами. Но больше всего он ждал, когда попадет в жилую часть, казавшуюся теперь ему такой гостеприимной, с ее аккуратно прибранными нарами, книжным шкафом, выцветшими флагами, скрашивающими серость бетонных стен… Только дальше не хотелось, туда, к склепу и в длинную галерею, ведущую к лестнице в метро. Максим подумал, что даже если теперь у него и появилась бы свобода, то он вряд ли стал бы спускаться в подземку, особенно на «Смоленской». Скорее, и вовсе бы уехал из Москвы. Впрочем, судя по недвусмысленным намекам, именно так его судьба должна была в скором времени сложиться: путь лежал, по всей видимости, неблизкий — на Соловки.

— Вот это да! — Антон не скрывал своего удивления и во весь голос восторгался бункером. — Знаете, есть такая страша — Литва, так вот она после отделения от СССР весь свой бюджет, который у нее годов с двадцатых, ну, то есть, до вступления, был, из одного швейцарского банка разом получила: шестьдесят лет он там пролежал. Так вот, можно считать, что теперь мы получили чуть ли не весь бюджет дореволюционной России, и не правительство наше, а мы, мы!

Голос гулким эхом прокатился по ангарам, многократно отражаясь и усиливаясь.

— Сходи пока посмотри, как там дела со вторым выходом, то есть в метро, хорошо ли заделано? И на обратном пути гермуху закрой — все тут должно храниться в целостности и сохранности, перетаскивать ничего не будем, место замечательное, — обратился он ко второму сопровождающему. Когда его шаги перестали слышаться, улыбка и радость моментально слетели с лица Антона. Он повернулся к Максиму и тихо сказал: — Минут пятнадцать разговора без ушей у нас есть. Теперь о деле.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.