Письмо 21 Душа в чистилище

Письмо 21

Душа в чистилище

14 апреля 1915 г.

Осмелюсь ли я рассказать вам о чистилище, в которое ярость баталий направляет так много душ, ещё совсем недавно ходивших по Земле в облике людей, ежедневно отправлявшихся из дома на работу, любивших своих жён и детей и обменивавшихся банальностями в перерывах между работой, совершенно не подозревая о том, что с каждым часом они всё ближе и ближе подходят к Великому Событию? Да, осмелюсь.

Мы последуем за одной душой, за которой следовал я сам. Её историю я могу восстановить по памяти, потому что каждый её акт навсегда запёчатлён в моём разуме. Нет, мне вовсе не нужны мозговые клетки для того, чтобы запомнить что-либо. Вам они тоже не понадобятся, когда вы освободитесь от оков своего мозга.

Это был холостой мужчина, полковой офицер-англичанин. Внешне он был такой же, как и все остальные, но сознание его было иным. Он жил в своём собственном внутреннем мире, ибо много читал и много размышлял. Он не был, что называется, очень хорошим человеком. Далеко не все англичане хороши даже сейчас, когда Англия воюет; я говорю это тем из вас, кто приходит в ярость, услышав малейшую критику в адрес своего родного острова, и даже, в том числе, и вам — той, кто пишет сейчас для меня!

Этот человек был не очень хорошим, потому что в его сердце было мало любви. Нельзя сказать, что он был неспособен любить, но он неспособен был пробуждать любовь в других и потому чувствовал духовный голод. Иногда на него накатывало ощущение непреодолимой тоски, и тогда он впадал в раздражение и начинал пить или же бранить своего слугу, или то и другое сразу. А временами, когда весь мир и он сам становились ему особенно противны, он пускался в «загул».

Но началась война.

Он сразу же почувствовал, что шум и суета военных приготовлений смогут стать естественным выходом для его раздражения. И с радостью отправился на войну.

В Лондоне он знал одного немца и очень его не любил. Немец был слишком болтлив, а его громкий и резкий голос раздражал чувствительный слух утончённого офицера. Увлекая своих солдат в битву, он как раз вспоминал об этом немце. Он думал, что ему наконец-то представилась возможность сразиться именно с этим немцем, лицом к лицу, и эта мысль приносила ему удовлетворение.

Ненависть стала для него почти что чувственным наслаждением. Немцу удалось соблазнить одну вульгарную женщину, которую страстно желал сам офицер. Он ненавидел себя за эту страсть и ненавидел немца за то, что тот всё испортил. Мы всегда ненавидим тех, кто мешает нам спокойно ненавидеть самих себя.

Офицера убила немецкая пуля в первые же дни войны. Где? Да какая разница, где! Если я скажу, кто-нибудь, возможно, узнает этого человека, а мне не хотелось бы выдавать тех, кто, пусть даже невольно, делится со мной своими секретами. Даже когда я прислушиваюсь у закрытой двери жизни, я не стремлюсь потом рассказывать другим слишком много о том, что услышал. Я стараюсь быть благоразумным.

Я буду называть этого человека своим другом, поскольку мы с ним настолько сдружились, что теперь я имею на это право.

Накануне битвы, в которой мой друг нашёл свою смерть, я был рядом с ним, стараясь смягчить жестокость, овладевшую его сердцем. Это чувство редко встречается среди солдат того участка северного фронта, на котором он находился, ибо для них война — это что-то вроде благородного спорта (или, по крайней мере, она была для них таковой в сентябре прошлого года).

Но мой друг был исключением, потому-то я и решил рассказать именно о нём. И мои замечания по поводу его исключительности в данном случае необходимы для того, чтобы не слишком напугать читателя. Я не хотел бы, чтобы мои читатели думали, будто их друзьям тоже пришлось пережить нечто подобное. Знай же, всяк склонившийся над этой страницей, что мой друг — это не твой друг, это совсем другой человек. То, что пережили ваши друзья, было не столь ужасным. Ведь они были лучше, чем он, потому что вы их любили, а тот человек был намного хуже, потому что его почти никто не любил. Его сразила ружейная пуля. Всё вокруг него погрузилось во тьму, и на некоторое время он лишился сознания.

Его привёл в чувство грохот разорвавшегося снаряда.

«Начался бой, — подумал он, — чертов слуга! Он должен был разбудить меня на рассвете».

Вокруг него были солдаты его полка, но, казалось, что они стали выше, чем были, и видел он их смутно, как в тумане. Он протер глаза.

«Чёрт их раздери! Кого это они поставили на моё место?»

Он подумал так, потому что увидел, что вместо него командует какой-то младший офицер.

В полном недоумении он оглядывался по сторонам. Да объяснит ему кто-нибудь, наконец, что происходит?! Он направился туда, где обычно находился старший офицер; офицер был, как всегда, на месте.

«Что это со мной? — подумал он. — Может быть, я сошёл с ума?»

Он отдал честь офицеру, но тот не обратил на него никакого внимания.

«Я, должно быть, сплю?» — предположил он.

Он подошёл к солдату, заряжавшему ружьё, и дотронулся до его руки. Но солдат тоже никак на это не отреагировал. Тогда он схватил солдата за руку. Всё так же, не обращая на него внимания, солдат поднял ружьё и выстрелил.

Тогда мой друг подошёл к двум разговаривавшим между собой солдатам и услышал, как один из них сказал: «Бедняга ...! Получил пулю в самое сердце! Он был букой, но неплохим офицером. Жаль его».

Тот «бедняга», о котором они говорили, как раз и был он сам. «Получил пулю в сердце — неплохой офицер — бука — умер!»

Он всё понял. Бывает, что понимание случившегося приходит ещё позже. Он был «мёртв».

«Ну и хорошо!» — инстинктивно подумал он.

За его спиной с грохотом разорвался очередной снаряд.

И тут он увидел перед собой лицо, сразу же привлекшее его внимание. Это была зловредная, наглая рожа, которая, впрочем, тут же рансформировалась в лицо его врага — того самого немца из Англии, которого он так ненавидел.

«Как? Это ты?» — спросил он.

Призрак ничего не ответил, но вновь изменил форму. На этот раз перед ним возникла та женщина, за страсть к которой мой друг ненавидел самого себя.

«И ты тоже?!» — изумился он.

И вновь призрак изменил внешность. Теперь он стал похожим на слугу, которого он в своё время частенько осыпал проклятьями и который ушёл от него год назад.

«Так и ты тоже умер?» — спросил он, но лицо уже успело принять свои первоначальные очертания. Теперь это снова была просто наглая, зловредная рожа, не похожая ни на одного конкретного человека.

«Да кто же ты, в конце-то концов?» — потребовал объяснений мой друг; но ответа так и не получил.

И тут его заинтересовал глаз призрака — его левый глаз. Он вдруг начал увеличиваться и рос до тех пор, пока не достиг размеров мишени, вроде тех, что вывешивают в тире. В центре глаза, в окружении глазного белка, появилась необычная, сине-зелёная радужка. А чёрный зрачок — огромный, как блюдце, — не мигая смотрел на него с невыразимой, сосредоточенной злобой.

«Что ты делаешь?» — снова спросил мой друг, но по-прежнему не услышал ответа.

Затем видение пропало. А на его месте возникла толпа отвратительных человеческих и получеловеческих теней. Рядом разорвался ещё один снаряд, и тени пустились в пляс. Они вцепились в моего друга и закружили его в своём хороводе — всё быстрей и быстрей, пока ему не стало дурно. Вдруг они остановились, и каждый из них превратился в того ненавистного немца из Англии. И тут к ним присоединилась ещё одна толпа сумасшедших существ. Они тоже видоизменились, и перед моим другом предстала дюжина двойников той женщины, за страсть к которой он ненавидел самого себя. Эти женщины и двойники его врага попарно взялись за руки и принялись целоваться. Почувствовав отвращение, мой друг решил уйти, и ему это удалось. Он увидел, что летит через долину прямо над головами солдат германской армии. Он услышал звуки ненавистного ему языка.

«Что за дьявольщина!» — подумал он, и тут же перед ним возник самый настоящий дьявол — с хвостом, рогами и копытами.

— Раньше ты думал не обо мне, правда? — ухмыльнулся злобный дух.

Моего друга смутило и напугало его появление, поскольку дьявол, несмотря на все свои неприглядные аксессуары, очень уж был похож на него самого.

— Ты тоже сейчас изменишь внешность? — спросил он.

— О нет! Я меняюсь медленно. Я меняюсь только вместе с тобой.

— О чём это ты?

— Только ты можешь изменить меня.

— Ну тогда меняйся! — сказал мой друг. Но демон оставался таким же, каким и был.

— Изменись! — повторил мой друг. Но стоящая перед ним фигура оставалась прежней.

— Вижу, ты обманул меня — я не могу тебя изменить!

— Я же сказал, что меняюсь медленно.

— Что ты имеешь в виду?

— Я меняюсь только одновременно с тобой.

— Значит, я нисколько не изменился?

— А я за тем и слежу, чтобы ты не менялся.

И так, в компании со своим дьяволом моему другу пришлось пройти по местам, от описания которых я воздержусь, — задолго до меня с этим прекрасно справился Гёте, когда писал свою «Вальпургиеву ночь». Безрассудный и отчаянный, он следовал за своим поводырём до тех пор, пока не выбился из сил. Дни, недели тянулись, как один нескончаемый кошмар.

— Неужели я никогда не смогу от тебя освободиться? — спрашивал он своего спутника.

— Сможешь.

— Но как?

— Освободившись от самого себя.

— Это легче сказать, чем сделать.

— Да, сказать — легко, сделать — трудно.

Часто они оказывались на полях сражений — прямо на линии атаки или в гуще солдат. Единственным развлечением моего друга было изредка вдыхать аромат кофе и жареного мяса. Он пытался пить бренди из фляг, когда солдаты подносили их к своим губам, они не видели его и потому не прогоняли. Моего друга всё сильнее терзали голод и отчаяние. С кем бы он ни встречался, его спутники всё время принимали форму мужчины, которого он ненавидел, и женщины, которую он похотливо желал. Он видел их омерзительные совокупления. Иногда призрак женщины обращался к нему с ласковыми словами. Он проклинал её, но всё же льнул к её руке. Однако всякий раз, когда он пытался её поцеловать, призрак исчезал.

Иногда во время больших боёв в нём просыпался боевой пыл. Он набрасывался на солдат противника, как будто хотел отомстить им за все свои страдания. Он пытался вырвать из их рук винтовки, а когда душа кого-либо из них отделялась от тела, старался вывести её из темноты и из состояния сна, в которое она попадала, но это ему никогда не удавалось. Ему вообще ничего не удавалось. Само его существование было тщетным, горьким и безрадостным.

Однажды я подошёл к нему и дотронулся рукой до его лба.

— Ты не такой, как все остальные, — сказал он равнодушно, — откуда ты?

— Я пришёл издалека, — ответил я, — хочешь пойти со мной?

— Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, — согласился он.

— Ты хотел бы остаться один?

— Нет. Одному ещё хуже.

— Самое худшее уже позади, — утешил его я.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что на этот раз источник твоих низменных желаний уже истощился. Ты устал и с отвращением вспоминаешь ту жизнь, которую ты вёл с тех пор, как освободился от своего тела.

— Какое странное выражение — «освободился»! Только сейчас я чувствую, что очень хочу освободиться.

— И я помогу тебе вырваться ещё из одной темницы, в которую ты заключён, помогу сорвать ещё одну оболочку с самого себя, которая не выпускает тебя на волю.

— А для чего это тебе?

— Чтобы ты не тратил сил понапрасну, когда будешь стараться освободиться от этой оболочки самостоятельно, — сказал я, — а сейчас ты, наверное, хочешь спать?

— Да, я бы не отказался немного отдохнуть.

Он спал, а я тем временем пытался ускорить его освобождение, и когда он пробудился, на сей раз уже в другом, более свободном мире, я по-прежнему был с ним.

— Что бы ты хотел увидеть? — спросил я.

— Что-нибудь красивое, — ответил он. — Что-нибудь красивое и чистое.

— Может быть, танец эльфов? — спросил я с улыбкой.

— Танец эльфов? Разве такие вещи на самом деле бывают?

— Во вселенной есть бесчисленное множество форм жизни и сознания, — пояснил я, — и раз уж твой опыт заставляет тебя верить в дьяволов, значит ты, без сомнения, сможешь поверить и в эльфов.

Едва я успел это сказать, как они тут же приблизились к нам: гибкие, прозрачные формы, весело танцующие в усыпанных цветами просторах Елисейских Полей. Они кружились и покачивались вокруг нас — эти существа, чистые, как сам воздух, по которому они порхали, лёгкие, как само счастье, которое они излучали, вечные, как надежда, и ещё более прекрасные, чем сны смертных людей.

Тень грусти окончательно слетела с лица моего друга, он тоже заразился этим весельем и стал лёгким, как воздух, и чистым. Он присоединился к их танцу и вместе с ними закружился вокруг меня.

Признаюсь вам в порыве откровения, что я тоже танцевал с эльфами. Сотоварищ и друг Прекрасного Существа тоже окунулся в море вселенской жизни и поплыл по нему под парусами беззаботности. Тот, кто слишком много знает о скорби этого мира, должен иногда облегчать свою ношу, полностью отдаваясь чувству радости.

Когда эльфы снова удалились в своё неприкосновенное убежище, я заметил, что к нам приближается ещё какая-то форма.

— А сейчас что бы ты хотел увидеть? — спросил я его.

— Могу я увидеть одного человека, который до сих пор живёт в Англии? — спросил он несколько смущённо. И всё же в его просьбе я уловил ту непоколебимую уверенность, которая свойственна душам, научившимся доверять своим собственным желаниям, — так бывает, когда в них, благодаря очищению желания, начинает проникать высшая мудрость.

— Пожалуй, да, — ответил я.

Подошедшая к нам форма была мне незнакома, но мой друг сразу же узнал и поприветствовал её. Рядом с моим другом стояла женщина, в которой сразу же можно было признать натуру энергичную и деятельную и в то же время чистую, ибо без этого чистого излучения в тех сферах, где мы тогда находились, вообще невозможно было никакое общение.

— Давайте присядем, — предложил я, — так мы будем чувствовать себя уютнее.

Эти двое рядом со мной, казалось, были счастливы от одного только присутствия друг друга. «По-братски, рука об руку» сидели они рядом; и хотя я знал, что одна из них — всего лишь подобие живой женщины, в этот момент она казалась мне абсолютно реальной, ибо все добрые побуждения сердца — реальность, а в тех сферах, в которые я привёл своего друга, все побуждения могут быть только добрыми. Здесь нельзя встретить врага, и та женщина, которую он любил, тоже любила его, иначе она не смогла бы оказаться здесь.

Вскоре я оставил их вдвоём и вернулся к своим трудам на поля сражений, поскольку там были и другие, кто нуждался в моей помощи; другу же моему пока ничто не грозило.

Немного погодя я вновь приду к нему на помощь, чтобы он смог достичь ещё большей степени свободы. Нам интересна судьба тех, кому мы в своё время помогли, и мы продолжаем оказывать им помощь и дальше.

Вас удивляет то, что именно этому человеку я решил оказать помощь, тем более, что, судя по начальным строкам этого письма, он был личностью малопривлекательной.

Открою вам маленький секрет: именно из-за его непривлекательности я его и выбрал. Его никто никогда по-настоящему не любил, поэтому он и нуждался в помощи больше, чем другие. Те, кого любят, уже получают помощь благодаря этой любви.

«Улавливаешь ли ты мою мысль, дочь Земли?» — как сказало бы Прекрасное Существо.

Сейчас я живу для того, чтобы помогать человечеству пережить ужасы войны. Послужите и вы этой цели, любя тех, кто менее всего достоин вашей любви. Так вы сможете познать тот Путь, которым следуют Учителя Сострадания.