*21*
*21*
Не могу я так сразу тебе рассказать все,
что можно и должно поведать. Друг,
прости. Ты все знаешь,
хотя и не слышишь моих слов:
я не спал, я плакал,
ведь я с тобой, но не вижу тебя давно.
Так и будет всегда, до конца.
Пабло Неруда
Антонио постарел. В этом не было ничего удивительного: я предполагал, что он умер, и в моей памяти запечатлелся его прежний образ. Однако вот он, красивый индеец семидесяти с лишним лет, сидит передо мной на гранитном выступе. Он снял шляпу, и я увидел, что его когда-то серебристо-серые волосы стали белыми.
Я все стоял, прикованный к месту неожиданной встречей.
— Хорошо, — сказал он и осмотрел меня с ног до головы, мои брюки, туристические ботинки, хлопчатобумажную сорочку и поднятые на лоб темные очки. — Я рад, что ты не превратился в индейца. Есть хочешь?
Он сунул руку в складки пончо и достал свою матерчатую сумку.
— Где же ты был, черт побери! — мое восклицание загрохотало по стенам, и я перешел в другое место, где, я знал, не возникает такое резкое эхо.
Дон Хикарам катал шарик из юкки и кукурузного теста.
— Я старик, — сказал он. — Я вернулся к своим. Когда ты уехал домой, я понял, что мои старые костюмы так же уродливы на мне, как на тебе пончо и соломенная шляпа. — Он улыбнулся и протянул мне еду. Наши пальцы соприкоснулись, и он поднял на меня глаза. — Шаман действительно может перемещаться из одного мира в другой, и не только в мир духа, но и культуры. Ты продемонстрировал это. Я тоже. Только мне потребовалось время для возвращения домой.
— Я думал, что ты умер.
Он поднял брови, затем кивнул головой.
— Да, я умер, — сказал он. — Я умер в одной из моих жизней. Но ты должен был знать, что ни для скорби, ни для гнева нет причины. У нас, как у ягуаров, много жизней. Часть нашей задачи состоит в том, чтобы научиться мягко переходить из одной жизни в другую, когда наступает естественный конец. — Он снял bata со своего плеча; сделал глоток и протянул мне сосуд.
— Ты все это время работал. Я рад за тебя.
Я начал было рассказывать ему о своей работе, о моем возвращении в Перу и встрече с Эдуарде, о моем Северном пути, но я осекся, едва начав говорить. Он все знал обо мне. Я увидел это в его глазах. Мы улыбнулись друг другу, и он переменил тему.
— Необходимо понять, — сказал он, — что пробужденная древняя память Северного пути не является твоими личными воспоминаниями, поскольку ты помнишь события только своей жизни. Правильнее будет сказать, что ты преодолеваешь пропасть между мирами и занимаешь свое место среди дважды рожденных, тех, кто победил смерть; они выдержали битву с архетипами и силами Природы и стали людьми знания. Это наши прародители, опекуны Земли. — Он вытащил из своей сумки две палочки корицы, одну отдал мне, а другую взял в угол рта.
— Дева, которая вышла ко мне из Пачамамы…
Антонио весело рассмеялся:
— Полно! Ты познакомился с дряхлой старухой, духом Матери. Как она тебе явилась?
Я рассказал ему, как она появилась из Камня Пачамамы, дева и старуха, как занималась любовью со мной и оплодотворила меня осознанием жизни, там, на лугу.
— Она по-разному касается нас, — сказал он. — Когда я впервые познакомился с ней, она повела меня через лабиринт.
Он кивком головы показал на Хуайна Пикчу и Храм Луны.
— Очевидно, она применяет те средства, которые наиболее привлекают наше внимание.
— Ты видел лица? — спросил я.
Он кивнул.
— Это те, кто пришел раньше нас, и кто придет за нами. — Он вынул коричную палочку изо рта и продолжал: — Стань ими и дай им стать тобой, и тогда их память прорастет в тебя, ибо они те, кем ты становишься. Ты должен стать на их плечи, так же, как Хулио и другие малыши однажды станут на твои.
Мы надолго замолчали. Антонио опять взял кору в рот.
— История одаривает нас ответственностью, а мы отрекаемся от нее, ищем убежище в драме нашего личного прошлого. Когда мы не чтим наших предков, мы позорим историю и родословную всего человечества. Мы должны выйти за пределы обычной истории и идти дальше.
— А путь Орла?
— Это путь пророка, — ответил он. — Здесь мы сновидим с открытыми глазами. У всех у нас есть будущее, мой друг, но только посвященные мужчины и женщины имеют шансы на выбор. На Восточном пути шаман принимает полную ответственность за то, кем мы становимся, и влияет на судьбу, предвидя возможное.
— Многие верят, что существуют способы достижения трансцендентного и управления своей судьбой, — сказал я.
Он проглотил остаток еды и покачал головой:
— Судьба — это не то, над чем вы пытаетесь установить контроль. Управление судьбой — это… оксиморон. Но мужчина или женщина силы может влиять на нее. Научиться танцевать с ней. Вести ее через танцплощадку времени.
— Ты откуда начинаешь? — спросил я.
Он вопросительно поднял брови, долго смотрел на меня и, наконец, кивнул:
— От детей, — сказал он, постучал себя по макушке указа тельным пальцем и широко улыбнулся. — Расщелина между мирами. Щели в черепе, с которыми мы рождаемся и которые вскоре зарастают. Но швы остаются. Они показывают, где род ничок. — Он помахал рукой, как бы отгоняя все кроме главного. — Мы умеем расщеплять атомы и соединять гены. Нити нашей судьбы в наших руках. Остается сплести их воедино и направить себя в будущее.
— А оно начинается с детей, — сказал я.
Антонио кивнул и поднялся.
— Я должен идти к ним.
Он забросил bota за спину, положил мне руку на плечо, так, как он это делал много раз в прошлом.
— Не останавливайся, дружище. Становись на наши плечи и смотри далеко за горизонт. Мы живем через вас и внутри вас. Я вижу тебя каждый месяц, когда в полнолуние развожу мой костер. — Он откашлялся. — Мы еще встретимся. Мы с тобой славно путешествовали, и еще есть места, куда я не могу идти один. — Он взял мою руку в свою. — Хорошо, что мы знаем эти вещи, правда?
Я пожал ему руку.
— Hasta pronto, — сказал я.
— Hasta pronto.
И он ушел.
С тех пор я больше никогда его не видел.
Я возвратился к группе. Мы завершили нашу работу у Камня Смерти, затем вошли в руины и провели в них ночь.
На следующее угро мы спустились с горы и ожидали поезда на Куско. Девочки-индеанки лет десяти-двенадцати продавали туристам безделушки, сувенирные керамические бусы, ожерелья из старых перуанских монет, дудочки, свистки и т. п. За эти годы я познакомился со многими из них. Когда я садился в поезд, одна из них, самая маленькая, произнесла мое имя. Я обернулся к ней с улыбкой.
— Старик велел передать вам это, — сказала она и протянула руку. Я взял с ее ладони крошечный матерчатый узелок, поблагодарил и приласкал ее, а на прощание купил пару простеньких серебряных сережек. Заняв место в вагоне, я развернул узелок: это была золотая сова из mesa дона Хикарама. Ночное видение, забытое знание. Предмет, который я держал в руке, когда впервые, в полном сознании, бежал по лесу там, на altiplaпо.