15. Оперенный змей

15. Оперенный змей

Закончив все, что было определено правилом, дон Хуан со своей партией воинов были готовы к своей конечной задаче – покинуть мир повседневной жизни. Все, что оставалось Горде, другим ученикам и мне – это быть свидетелями их ухода. Оставалась только одна проблема – что делать с учениками. Дон Хуан сказал, что они должны были бы уйти вместе с ним, влившись в их группу, но они не были готовы. Те реакции, которые они проявили, пытаясь пересечь мост, продемонстрировали ему, в чем были их слабости.

Дон Хуан сказал, что выбор его бенефактора ожидать годами, прежде чем собрать партию воинов, был мудрым выбором и дал положительные результаты, тогда как его собственное решение быстро свести меня с женщиной-нагваль и моей группой чуть не оказалось для нас фатальным. Я понял, что он говорит это не как выражение сожаления, а как подтверждение свободы воина выбирать и принимать свой выбор. Более того, он сказал, что серьезно думал, не последовать ли примеру своего бенефактора и что если бы он так сделал, то довольно скоро обнаружил бы, что я не такой же нагваль, как он сам, и никто другой, кроме меня, не продвинулся бы дальше этой точки. Пока же Лидия, Роза, бениньо, Нестор и Паблито имеют серьезные недостатки; Горде и Жозефине нужно время, чтобы усовершенствовать себя; только с Соледад и Элихио все было в порядке, поскольку они пожалуй, были даже лучше подготовлены, чем воины его собственной группы. Дон Хуан добавил, что теперь девяти из них придется принять свои счастливые или несчастливые обстоятельства и без сожалений и отчаивания или похлопывания друг друга по спине превратить свое проклятие или благословление в живой вызов.

Дон Хуан указал, что не все у нас является неудачей, – та небольшая роль, которую мы играли среди его воинов, была полным триумфом, поскольку правило подходило к каждому из моей партии, кроме меня. Я полностью согласился с ним. Начиная с женщины-нагваль, все было таким, как предписывало правило. Она имела выдержку и контроль; она была на войне и в то же время в покое; без всякой внешней подготовки она справлялась и вела всех одаренных воинов дона Хуана, даже несмотря на то, что они были вдвое старшее. Эти мужчины и женщины признавали, что она была копией другой женщинынагваль, которую они знали. Она в совершенстве воспроизводила каждую из женщин-воинов, а следовательно, она могла воспроизводить также тех пятерых женщин, которых дон Хуан нашел для моей партии, потому что они были копией старших женщин. Лидия была как Гермелинда, Жозефина – как Зулейка, Роза и Горда – как Нелида, а Соледад – как Делия. Мужчины тоже были копиями воинов дона Хуана: Нестор был копией висенте, Паблито – Хенаро, Бениньо – Сильвио Мануэля, а Элихио был подобен Хуану Туме. Правило действительно было голосом всеохватывающей силы, которая сплавила этих людей в однородное целое. Лишь благодаря странному повороту судьбы они были оставлены беспризорными, без вожака, который нашел бы для них проход в другое сознание. Дон Хуан сказал, что всем членам моей партии придется войти в другое сознание самостоятельно и что он не знает, каковы их шансы, потому что это зависит от каждого из них в отдельности. Он безупречно помог каждому, поэтому его дух свободен от огорчений и заботы, а его ум свободен от пустых рассуждений. Все, что ему осталось сделать, так это показать нам прагматически, что это значит – пересечь параллельные линии внутри самого себя.

Дон Хуан сказал мне, что в лучшем случае я смогу помочь только одному из учеников и что он выбрал Горду из-за ее восприимчивости и из-за того, что я уже знаком с ней. Он сказал, что у меня не хватит энергии для остальных, поскольку я должен буду выполнить другие обязанности, пройти по другим тропам действия, которые соответствуют моей истинной задаче. Дон Хуан объяснил мне, что каждый из его собственных воинов знал, в чем состоит эта задача, но не открыл ее мне, потому что мне еще предстояло доказать, что я ее достоин. Тот факт, что они находились в конце своего пути, а также то, что я точно следовал всем инструкциям, сделали необходимым открыть мне эту задачу, хотя бы только частично.

Когда дону Хуану пришло время уходить, он дал мне об этом знать, пока я находился в состоянии нормального сознания. Я не понял важности того, что он сказал. Дон Хуан до самого конца пытался научить меня соединять оба моих состояния сознания. Все это было бы очень просто, если бы я оказался способен сделать это. Поскольку и я не оказался способным и был лишь интеллектуально затронут его откровением, он заставил меня сместить уровень сознания для того, чтобы дать мне возможность воспринять события более полно. Он многократно предупреждал меня, что находиться в левостороннем сознании является преимуществом только в том смысле, что там мы быстрее все схватываем. В то же время это невыгодно, потому что позволяет нам с невероятной ясностью фокусироваться каждый раз только на одном предмете; это делает нас зависимыми и уязвимыми. Мы не можем быть сами собой, пока находимся в левостороннем сознании и поэтому нас должны оберегать воины, которые достигли целостности самих себя и знают, как управлять собой в этом состоянии.

Горда сказала, что однажды нагваль Хуан Матус и Хенаро собрали всех учеников в ее доме. Нагваль сместил им уровень сознания и сказал им, что его время на земле пришло к концу. Сначала она не поверила ему. Она решила, что он пытается напугать их, чтобы они действовали, как воины, но затем до нее дошло, что в глазах его было такое сияние, которого она не видела раньше. Изменив им уровни сознания, он разговаривал с каждым по отдельности и заставил их вспомнить и суммировать все концепции и процедуры, с которыми он их познакомил.

То же самое он проделал со мной. Моя встреча состоялась за день до того, как я видел его в последний раз. В моем случае он продолжал такой обзор в обоих состояниях сознания. Фактически, он перемещал меня туда и обратно несколько раз, как бы желая убедиться, что в обоих случаях я получил все полностью.

Сначала я не мог вспомнить, что происходило после этого обзора. Однажды Горде в конце концов удалось сломать барьеры моей памяти. Она сказала, что находилась внутри моего ума, как если бы читала меня. Она утверждала, что мою память держит взаперти страх вспомнить свою боль. То, что произошло в доме Сильвио Мануэля вечером перед тем, как они ушли, было нераздельно переплетено с моим страхом. Она сказала, что у нее абсолютно ясное ощущение, что я боюсь, но что она не знает причины этого страха. Она также не могла вспомнить, что в точности происходило в том доме, а в особенности в той комнате, где мы сидели. Пока Горда говорила, я почувствовал, что как бы падаю в бездну. Я сообразил, что что-то во мне пытается создать связь между двумя отдельными событиями, свидетелем которых я был в двух своих состояниях сознания. На левой стороне находились запертые воспоминания о доне Хуане и его партии воинов в их последний день на земле, на правой стороне у меня была память о том, как я прыгнул в тот день в бездну. Пытаясь объединить эти две своих стороны, я испытывал общее чувство физического падения. Колени мои подогнулись и я упал на пол. Когда я описал свой опыт и свою интерпретацию его, Горда сказала, что в мое правостороннее сознание пробивается, без сомнения, воспоминание, которое всплыло у нее, пока я говорил. Она только что вспомнила, что мы сделали еще одну попытку пересечь параллельные линии вместе с нагвалем Хуаном Матусом и его партией. Она сказала, что мы оба вместе с остальными учениками попытались еще один раз перейти мост.

Я не мог сосредоточиться на этом воспоминании. Существовала, казалось, какая-то ограничивающая сила, которая мешала мне собрать свои мысли и чувства относительно этого события. Горда сказала, что Сильвио Мануэль велел нагвалю Хуану Матусу приготовить меня и всех учеников к переходу. Он не хотел оставлять меня в мире, потому что считал, что у меня нет ни одного шанса выполнить свою задачу. Нагваль был с ним не согласен, но провел нашу подготовку независимо от своих чувств.

Горда сказала мне, что помнит, как я подъехал к ее дому, чтобы отвести ее и других учеников к дому Сильвио Мануэля. Они остались там, а я вернулся назад к нагвалю Хуану Матусу и Хенаро, чтобы приготовиться к переходу. Я не помнил этого совершенно. Она настаивала, чтобы я использовал ее как проводника, поскольку мы были так тесно связаны. Она уверяла меня, что я могу читать у нее в уме и найти там что-нибудь, что разбудит у меня полное воспоминание.

Мой ум был в состоянии хаоса. Чувство тревоги мешало мне сфокусироваться даже на том, что она говорит. Она продолжала говорить, описывая то, что она вспоминала о нашей второй попытке перейти мост. Она сказала, что Сильвио Мануэль обратился к ним с речью. Он говорил, что они имеют достаточную подготовку, чтобы попытаться перейти еще раз; чтобы полностью войти в другое «я», им необходимо только отбросить намерение своего первого внимания. Как только они окажутся в осознании другого «я», сила нагваля Хуана Матуса и его партии возьмет их и подымет с большой легкостью в третье внимание, чего они не смогут сделать, если ученики будут находиться в своем нормальном сознании.

В какой-то момент я перестал слушать Горду; звук ее голоса был для меня действительно помощью. Внезапно память о всем событии всплыла у меня в уме. Я согнулся под грузом воспоминаний. Горда перестала говорить. Когда я рассказал ей о том, что вспомнил, она тоже вспомнила все. Мы сложили вместе последние кусочки отдельных воспоминаний из наших двух состояний сознания.

Я вспомнил, что дон Хуан и дон Хенаро подготовили меня к переходу, пока я находился в состоянии нормального сознания. Я разумно считал, что они готовят меня к прыжку в бездну.

Горда вспомнила, что Сильвио Мануэль, чтобы подготовить их к переходу, подвешивал каждого к потолочной балке в кожаном корсете. В каждой комнате его дома висело по ученику. Они провисели так почти целый день. Горда заметила, что иметь такой корсет в комнате отлично. Хенарос, не зная в действительности, что они делают, наткнулись на квазивоспоминания о тех корсетах, в которых их подвешивали, и создали свою игру.

Эта игра соединяла в себе лечебные и очищающие эффекты, так как удерживала от соприкосновения с землей при возможности упражняться еще в координации, которая необходима для перемещения из правой в левую сторону сознания. Их игра была действительно средством, которое помогало им вспомнить.

Горда сказала, что после того, как она и все ученики провисели целый день, Сильвио Мануэль опустил их в сумерках на землю. Все они пошли вместе с ним на мост и ждали там с основной партией, пока не показались нагваль Хуан Матус, Хенаро и я. Нагваль Хуан Матус объяснил всем, что на мою подготовку ему понадобилось больше времени, чем он рассчитывал.

Я вспомнил, что дон Хуан и его воины пересекли мост прежде нас. Донья Соледад и Элихио автоматически пошли с ними. Женщина-нагваль перешла последней. С другой стороны моста Сильвио Мануэль сделал нам знак начинать переход. Не говоря ни слова, все мы пошли сразу. На середине моста Лидия, Роза и Паблито, казалось, не способны были сделать больше ни шагу. Бениньо и Нестор дошли почти до конца и там остановились. Туда, где стоял дон Хуан, прибыли только я, Горда и Жозефина.

То, что произошло потом, очень походило на то, что происходило при нашей первой попытке перехода. Сильвио Мануэль и Элихио держали что-то открытым, что показалось мне действительно щелью. У меня было достаточно энергии, чтобы фокусировать на ней свое внимание. Это не было отверстием в стене тумана, хотя я мог различить туманоподобные испарения вокруг щели. Это было таинственное отверстие, стоявшее само по себе вне остального мира. Оно было размером в рост человека, но узкое. Дон Хенаро пошутил, назвав его «космическим влагалищем»; замечание, которое вызвало хохот у его друзей. Горда и Жозефина держались за меня и мы вошли туда.

Я тут же почувствовал себя раздавленным. Та же неизмеримая сила, что чуть не взорвала меня в первый раз, охватила меня вновь. Я ощущал, как Горда и Жозефина сливаются со мной. Я, казалось, был шире, чем они, и эта сила расплющивала меня поверх их обеих.

Затем помню, что я лежал на земле, а Жозефина и Горда на мне. Сильвио Мануэль помог нам встать. Он сказал мне, что мы не имеем возможности на этот раз присоединиться к ним в их путешествии, но что, возможно, позднее, когда мы доведем себя до совершенства, орел позволит нам пройти.

Пока мы возвращались к его дому, Сильвио Мануэль рассказал мне почти шепотом, что этой ночью моя и их тропы разошлись. Он сказал, что наши тропы никогда не сольются вновь и что я остаюсь в одиночестве. Он убеждал меня быть экономным и использовать каждую крошку энергии, ничего не теряя зря. Он заверил меня, что если я смогу достичь целостности самого себя без чрезмерной утечки энергии, то у меня ее останется достаточно, чтобы выполнить свою задачу. Если я чрезмерно опустошу себя, прежде чем потеряю свою человеческую форму, то на мне можно поставить крест. Я спросил его, есть ли способ избежать утечки энергии. Он покачал головой. Он заметил, что такой способ есть, но он не для меня. То, добьюсь я успеха или нет, никак не связано с моими волевыми усилиями. Затем он рассказал мне о моей задаче, но он не сказал мне, как выполнить ее. Он сказал, что когда нибудь орел поставит на мою тропу кого-нибудь, кто расскажет, как это сделать, и до тех пор, пока я не добьюсь в этом успеха, я не буду свободен.

Когда мы вернулись в дом, все собрались в большой комнате. Дон Хуан сидел в центре комнаты лицом к юго-востоку, 8 женщин-воинов окружали его. Они сели парами по сторонам света. Затем трое мужчин воинов создали треугольник снаружи этого круга, где Сильвио Мануэль был вершиной треугольника, указывающего на юго-восток.

Две женщины-курьера сели по бокам от него, а два мужчины-курьера сели перед ним прямо у стены.

Женщина-нагваль усадила учеников мужчин против восточной стены, женщин против западной стены, затем она провела меня к месту сразу позади дона Хуана. Мы сели там вместе.

Мы просидели, как мне показалось, только мгновение, однако я ощущал в своем теле прилив необычной энергии. Я считал, что мы сели и сразу же поднялись. Когда я спросил у женщины-нагваль, почему мы встали так быстро, она ответила, что мы просидели там несколько часов и что когда-нибудь, прежде чем я войду в третье внимание, все это вернется ко мне.

Горда подтвердила, что у нее тоже было ощущение, что мы сидели в той комнате лишь секунду, и ей никто не сказал, что все было иначе. Нагваль Хуан Матус сказал ей после этого, что на ней лежит обязанность помогать всем ученикам, особенно Жозефине, и что когда-нибудь я вернусь, чтобы полностью перейти в другое «я». Она была связана со мной и Жозефиной.

Во время наших совместных сновидений под наблюдением Зулейки мы обменялись огромным количеством нашей светимости, именно поэтому мы смогли выстоять вместе давление другого «я», когда входили в него телесно. Он сказал ей также, что только сила воинов его партии сделала переход на этот раз таким легким и что когда ей придется переходить самостоятельно, она должна быть готова сделать это в сновидении.

После того, как мы поднялись, ко мне подошла Флоринда. Она взяла меня за руку и прошлась со мной по комнате, пока дон Хуан и его воины разговаривали с учениками.

Она сказала, что я не должен позволять событиям этой ночи на мосту смущать меня. Я не должен считать, как считал когда-то нагваль Хуан Матус, что существует какой-то действительный физический проход в другое «я». Цель, которую я видел, была просто тем воплощением их намерения, которое было смесью одержимости нагваля Хуана Матуса относительно проходов и странного чувства юмора Сильвио Мануэля; смесь того и другого создала «космическое влагалище». Насколько она знает, проход из одного «я» в другое не имеет физической материальности. «Космическое влагалище» было физическим выражением власти двух людей над «колесом времени».

Флоринда объяснила, что когда она или ее друзья говорят о времени, они не имеют в виду чего-то такого, что измеряется движением часовой стрелки. Время является сущностью внимания; эманации орла состоят из времени, и по существу, когда входишь в любой аспект другого «я», то знакомишься со временем.

Флоринда заверила меня, что той самой ночью, пока мы сидели в комнате, у них был последний шанс помочь мне и ученикам повернуться к колесу времени. Она сказала, что колесо времени подобно состоянию повышенного сознания, которое является частью другого «я», так же как левостороннее сознание является частью нашего повседневного «я» и что его физически можно описать как туннель бесконечной длины и ширины – туннель с соответствующими разветвлениями. Каждое ответвление бесконечно и бесконечно число этих ответвлений. Живые твари созданы силой жизни так, что смотрят только в одно ответвление; смотреть в него означает быть пойманным им и жить им, этим ответвлением.

Она сказала, что то, что воин называет волей, относится к колесу времени. Это похоже на усик виноградной лозы или на неосязаемые щупальца, которыми мы все обладаем. Она сказала, что конечная цель воина – научиться фокусировать волю на колесе времени для того, чтобы повернуть его. Воины, которые сумели повернуть колесо времени, могут смотреть в любое ответвление и извлекать оттуда все, что пожелают, вроде этого «космического влагалища».

Быть пойманным в ответвление времени означает видеть картины этого ответвления только по мере того, как они уходят. Быть свободным от зачаровывающей силы этих желобов означает, что можешь смотреть в любом направлении на то, как картины уходят, или на то, как они приближаются.

Флоринда перестала разговаривать и обняла меня, потом прошептала мне на ухо, что вернется назад когда-нибудь, когда я достигну целостности самого себя, чтобы закончить свой инструктаж.

Дон Хуан подозвал всех ко мне. Меня окружили. Сначала дон Хуан обратился ко мне. Он сказал, что я не могу идти с ними в их путешествие, потому что меня невозможно оторвать от моей задачи. В подобных обстоятельствах единственное, что можно сделать, так это пожелать мне всего хорошего. Он добавил, что воины не имеют своей собственной жизни. С того момента, как они поймут природу сознания, они перестают быть личностями и человеческие условия больше не являются частью их взглядов. У меня есть мой долг как у воина, и ничто другое не является важным, потому что я остаюсь позади для того, чтобы выполнить крайне неясную задачу. Поскольку я уже освободился от своей жизни, им нечего больше сказать мне, разве что пожелать действовать так хорошо, как только могу. Мне тоже было нечего сказать им кроме того, что я понял и принял мою судьбу.

Висенте подошел ко мне следующим. Он заговорил очень мягко. Он сказал, что вызовом для воина является придти к очень тонкому равновесию между положительными и отрицательными силами. Этот вызов не означает, что воин стремится все взять под контроль. Это означает, что воин должен стремиться встретить любую вообразимую ситуацию, ожидаемую и неожиданную, с одинаковой эффективностью. Быть совершенным в совершенных обстоятельствах значит – быть бумажным воином. Мой вызов состоял в том, что я остаюсь позади; их вызов – в том, чтобы идти в неизвестное. Оба вызова были захватывающими. Для воинов восхищение от того, что остаешься, равно восхищению отправления в путешествие. Оба равны, потому что оба состоят из выполнения святого долга.

Сильвио Мануэль подошел ко мне следующим; он заботился о практических моментах. Он дал мне формулу, заклинание на те случаи, когда моя задача будет свыше моих сил. Это был тот напев, который пришел мне на ум, когда я в первый раз вспомнил женщину-наваль:

Я уже отдан силе,

Что правит моей судьбой.

Я ни за что не цепляюсь,

Значит, мне нечего защищать.

У меня нет мыслей,

Поэтому я буду видеть.

Я ничего не боюсь,

Значит, я запомню себя.

Отрешенный и с легким сердцем

Я проскользну мимо орла,

Чтобы стать свободным.

Он сказал мне, что собирается показать практическое маневрирование вторым вниманием и тут же превратился в светящееся яйцо. Он вернул себе нормальную внешность опять, а затем повторил такие превращения 3 или 4 раза. Я отлично понял, что он делает; ему не понадобилось объяснять мне это, но тем не менее я не мог выразить словами то, что я узнал.

Сильвио Мануэль улыбнулся, понимая мою проблему. Он сказал, что требуется огромная сила для того, чтобы освободиться от намерения повседневной жизни. Тот секрет, который он только что открыл мне, состоял в том, как отходить от такого намерения. Чтобы выполнить то, что он сделал, нужно перенести свое внимание на светящуюся оболочку.

Он еще раз превратился в светящееся яйцо, и тогда мне стало ясно все, что я знал и так. Глаза Сильвио Мануэля на какую-то секунду фокусировались на точке второго внимания. Голова его была повернута прямо, будто он смотрел прямо перед собой; только глаза его смотрели косо. Он сказал, что воин должен вызвать намерение, а взгляд является секретом. Глаза выманивают намерение.

На меня нашла эйфория. В конце концов я теперь имел способность думать о чем-то таком, что я знал, в действительности не зная. Причина того. Что видение является зрительным, состоит в том, что глаза нам нужны, чтобы фокусироваться на намерении. Дон Хуан и его партия воинов знали, как использовать свои глаза для того, чтобы поймать другой аспект намерения. Они называли это действие видением. То, что показал мне Сильвио Мануэль, являлось истинной функцией глаз, ловцов намерения.

Затем я применил свои глаза, чтобы приманить намерение. Я сфокусировал их на точке второго внимания. Внезапно дон Хуан, его воины, донья Соледад и Элихио стали светящимися яйцами, но это не относилось к Горде, трем сестричкам и троим Хенарос. Я продолжал перемещать глаза туда и обратно между парами света и людьми, пока не услышал щелчок в основании шеи, и тогда все в комнате стали светящимися яйцами. Секунду я думал, что не смогу их различать, но затем мои глаза, казалось, привыкли и я удержал два аспекта намерения, две картины сразу. Я мог видеть их физические тела, а также их светимости. Две сцены не были наложены одна на другую, они были отдельны и все же я мог понять, каким образом. У меня определенно было два канала зрения, где видение совершалось моими глазами и в то же время было независимо от них. Закрывая глаза, я продолжал видеть светящиеся яйца, но уже не видел физических тел.

В какой-то момент у меня было острейшее чувство, что я знаю, как перемещать свое внимание на собственную светимость. Я знал также, что стоит мне сфокусировать глаза на моем теле, как я возвращусь на физический уровень.

Дон Хенаро подошел ко мне следующим и сказал, что нагваль Хуан Матус дал мне долг как прощальный подарок, Висенте подарил мне вызов, Сильвио Мануэль подарил мне магию, а он хочет подарить мне юмор. Он осмотрел меня снизу доверху и заметил, что с виду я самый наипечальнейший нагваль из всех, каких он когда-нибудь видел. Он оглядел учеников и заключил, что нам ничего не остается, как быть оптимистами и смотреть на положительные стороны вещей. Он рассказал нам анекдот о деревенской девушке, которая была соблазнена и покинута городским ухажером. Когда в день ее свадьбы ей сказали, что жених удрал, она взяла себя в руки благодаря той трезвой мысли, что еще не все потеряно. Она потеряла свою девственность, но еще не зарезала поросенка для свадебного пира.

Дон Хенаро сказал нам, что единственное, что может помочь нам выбраться из нашей ситуации, которая похожа на ситуацию брошенной невесты, так это держаться за своих поросят, чем бы они ни были, и глупо хохотать. Только путем смеха сможем мы изменить свое положение.

Жестами головы и рук он приглашал нас сказать ему сердечное ха-ха. Зрелище учеников, пытающихся смеяться, было таким же смешным, как и мои собственные попытки. Внезапно я рассмеялся с доном Хуаном и его воинами.

Дон Хенаро, который всегда сочинял анекдоты о моих поэтических дарованиях, попросил меня громко прочитать мои произведения. Он сказал, что хочет суммировать свои сантименты и свои рекомендации стихотворением, которое прославляет жизнь, смерть и смех. Он имел в виду отрывок из поэмы Хосе Горотиса «Смерть без конца».

Женщина-нагваль вручила мне книгу и я прочел тот отрывок, который всегда нравился дону Хуану и дону Хенаро.

О, какая слепая радость,

Какое огромное желание

Пользоваться воздухом, которым мы дышим,

Ртом, глазом, рукой.

Какое горячее нетерпение

Потратить абсолютно всего себя

В одном единственном взрыве смеха.

О, эта оскорбительная выскочка смерть,

Которая убивает нас издалека,

Дотянувшись к нам через удовольствие,

Которое мы находим

В ничтожной ласке

В чашке чая...

Обстановка для стихотворения была захватывающей. Я ощутил озноб. Ко мне подошли Эмилито и курьер Хуан Тума. Они не сказали ни слова. Их глаза сияли, как черный мрамор. Все их чувства, казалось, были сфокусированы в их глазах. Курьер Хуан Тума очень мягко сказал, что когда-то в своем доме он ввел меня в мистику мескалито и что это было предшественником другого случая в колесе времени, когда он хотел бы ввести меня в полную и окончательную тайну.

Эмилито сказал, как если бы его голос был эхом Хуана Тумы, что они оба уверены, что я выполню свою задачу. Они будут ждать, потому что когда-нибудь я присоединюсь к ним. Курьер Хуан Тума добавил, что орел свел меня с партией нагваля Хуана Матуса как со спасительной командой. Они обняли меня еще раз и оба прошептали, что я должен верить в самого себя. После курьеров ко мне подошли женщины-воины. Каждая обнимала меня и шептала мне на ухо свои лучшие пожелания. Женщина-нагваль подошла ко мне последней. Она села и держала меня между колен, будто я был ребенок. Она излучала привязанность и чистоту. У меня перехватило дыхание.

Мы поднялись и обошли комнату. Мы разговаривали относительно нашей судьбы. Силы, которые невозможно измерить, привели нас к этому кульминационному моменту. Преклонение, которое я чувствовал, было неизмеримым, и такова же была моя печаль. Затем она открыла мне частичку правила, которое относится к трехзубчатому нагвалю. Она была в состоянии крайнего возбуждения и в то же время она была спокойна. Ее интеллект был безупречен и в то же время она не пыталась рассуждать о чем бы то ни было. Ее последний день на земле поглощал ее. Она наполнила меня своим настроением. Казалось, что вплоть до этого момента я не вполне понимал финальность нашей ситуации. Пребывание на левой стороне обуславливало так, что непосредственный текущий момент заслонял все остальное, и это делало практически невозможным для меня предвидеть дальше этого момента, однако воздействие ее настроения захватило значительную часть и моего правостороннего сознания вместе с его способностью предчувствовать те ощущения, которые придут потом. Я сообразил, что больше не увижу ее никогда. Это было невыносимо.

Дон Хуан говорил мне, что на левой стороне нет слез и воин не может больше плакать и единственным выражением боли является дрожь, которая приходит откуда-то из самых глубин вселенной, как если бы одна из эманаций орла была болью. Дрожь воина бесконечна. Пока женщина-нагваль разговаривала со мной и держала меня, я ощутил эту дрожь. Она обняла меня руками за шею и прижала свою голову к моей. Я думал, что она выкручивает меня, как тряпку. Я почувствовал, как что-то выходит из моего тела или из ее тела в мое. Моя боль была столь интенсивной и затопила меня так быстро, что я взбесился. Я упал на пол вместе с женщиной-нагваль, все еще обнимавшей меня. Я подумал, как во сне, что, видимо, ушиб ей лоб при нашем падении. Наши лица были покрыты кровью. Кровь залила ей глаза.

Дон Хуан и дон Хенаро быстро подняли меня. Они держали меня. По мне проходили неудержимые судороги, подобные схваткам. Женщины-воины окружили женщину-нагваль; они выстроились в один ряд посередине комнаты; к ним присоединились мужчины. Через мгновение между ними образовалась явная энергетическая цепь. Этот ряд проходил передо мной. Каждый из них подходил на секунду и останавливался передо мной, не разрывая ряда при этом, будто они находились на конвейере, который нес их и останавливал каждого на секунду передо мной.

Мужчины-курьеры ушли первыми. Затем женщины-курьеры, затем воины-мужчины, сновидящие, сталкеры и, наконец, женщина-нагваль. Они проходили мимо меня и останавливались в полной видимости на 1-2 секунды – достаточно долго, чтобы Сказать «прощай», а затем исчезали в темноте таинственной щели, которая появилась в комнате. Дон Хуан нажал мне на спину и снял часть моей невыносимой боли. Он сказал, что понимает мою боль и что та близость, которая связывает нагваля-мужчину с нагвалем-женщиной является чем-то таким, что нельзя сформулировать. Она существует как результат эманаций орла. После того, как эти двое людей сведены вместе, а затем разъединены, нет никакого способа заполнить пустоту, потому что это не социальная пустота, а движение этих эманаций. Дон Хуан сказал мне, что он собирается переместить меня в мое крайнее правое сознание. Он сказал, что маневр этот милосердный, хотя и временный: он позволит мне на некоторое время забыть, но не успокоит меня, когда я вспомню. Дон Хуан также сказал мне, что акт воспоминания является абсолютно непознаваемым. Фактически, это акт воспоминания самого себя, который не прекращается после того, как вспомнишь все взаимодействия, которые имел на своей левойстороне сознания. Напротив, воспоминание самого себя продолжает поднимать на свет каждое воспоминание, которое светящееся тело хранит с момента рождения. Те систематические взаимодействия, через которые воины проходят в состоянии повышенного сознания, являются лишь средством заставить другое «я» раскрыть себя в воспоминаниях. Этот акт воспоминания, хотя он и кажется относящимся только к воинам, касается в действительности каждого человеческого существа: каждый из нас может идти прямо в память нашего светящегося тела, достигая неимоверных результатов.

Затем дон Хуан сказал, что в этот день в сумерках они уйдут и единственное, что им осталось сделать для меня, так это создать отверстие, разрыв в континууме моего времени. Они собирались заставить меня прыгнуть в бездну для того, чтобы прервать эманации орла, из-за которых у меня есть ощущение, что я цельный и непрерывный. Прыжок должен быть сделан, пока я буду находиться в состоянии нормального сознания. Идея состояла в том, что мое второе внимание возьмет верх; вместо того, чтобы умереть на дне бездны, я полностью войду в свое другое «я». Дон Хуан сказал, что я через некоторое время выйду из второго «я» после того, как моя энергия будет израсходована, но выйду я не на той же самой вершине, с которой я собираюсь прыгать. Он предсказал, что я материализуюсь на своем любимом месте, где бы оно ни было. Это и будет разрывом в континууме моего времени. Затем он полностью выпихнул меня из моего левостороннего сознания, и я забыл свою боль, свою цель, свою задачу.

В сумерках того же вечера Паблито, Нестор и я прыгнули в пропасть. Расчет нагваля был столь точным и столь милосердным, что ничего из события их прощания не проникло через границы другого события, когда мы остались живы после прыжка в верную смерть. Каким бы поразительным ни было это событие, оно бледнело в сравнении с тем, что происходило в другой сфере. Дон Хуан заставил меня прыгнуть как раз в тот момент, когда он и все его воины воспламеняли свое сознание. У меня было подобное сну видение ряда людей, смотрящих на меня. Впоследствии я разумно решил, что это одно из длинной серии видений или галлюцинаций, которые прошли передо мной во время прыжка. Такова была жалкая интерпретация моего правостороннего сознания, подавленного чудовищностью всего этого события. На своей левой стороне я понял, однако, что вошел в свое другое «я» и этот вход не имел никакого отношения к моей рациональности. Воины партии дона Хуана удержали меня на бесконечный момент, прежде чем исчезнуть во всеобщем свете, прежде чем орел пропустил их. Я знал, что они находятся в сфере эманаций орла, которой я не мог достичь. Они ждали дона Хуана и дона Хенаро. Я видел, как Дон Хуан занял место впереди, а затем это была только линия ослепительных огней в небе. Что-то подобное ветру, казалось, заставляло ряд огней сокращаться и сжиматься. В одном месте, там, где находился дон Хуан, появилось сильное сияние. Я подумал об оперенном змее из тольтекской легенды. А затем огни исчезли.