Глава 11 Непал

Глава 11

Непал

Самолет еще не приземлился, а я уже чувствовала волшебство этой магической страны под названием Непал. Я прошептала: «Наконец-то я дома!» Служащие аэропорта вели себя вежливо и приветливо, а лица людей на улицах показались мне самыми прекрасными в мире. И хотя Непал беднее, чем Индия, в людях чувствовалось достоинство, а их манера держаться полностью отрицала факт их бедности.

Дорога до Покхары лежала через густые джунгли. Мы остановились ненадолго у обочины, я вышла из машины и оказалась в роще с небольшим водопадом, ниспадающим в озеро, вокруг которого стояли скалы, сплошь заросшие орхидеями, обвивающими деревья подобно гигантским паукам. Из озера вытекал веселый ручеек, скрывающийся из виду в загадочной, манящей лесной дали. Я была очарована. Но, услышав, как ребята зовут меня обратно в машину, я выпала из этой потрясающей реальности. «Четана! Четана!» – раздавались крики с дороги. Нужно было возвращаться.

Наш автобус вели два саньясина. Они встретили нас в аэропорту. Дорога шла то вниз, то вверх в горы, где с высоты открывался прекрасный вид на ухоженные рисовые поля, бамбуковые рощи и бурлящие горные речки.

Дорога от Кулу заняла четырнадцать часов, и было уже темно, когда мы добрались до коммуны в Покхаре. Совсем темно – там не было электричества! Мы принесли в столовую бутылку водки и попросили, чтобы ее положили в холодильник. У меня создалось впечатление, что здесь никогда не видели алкоголя.

Я огляделась и увидела, что около двадцати живших здесь саньясинов были либо индусами, либо непальцами, и в основном это были мужчины. Комната, где они обедали, была около двадцати метров в длину, с бетонными стенами и полом. В ней ничего не было, кроме нескольких кастрюль и посуды в одном углу и далеко-далеко в другом углу – стола со стулом, на котором обычно сидел Свами Йога Чинмайя. Он был главой коммуны, своего рода «гуру» для ее обитателей, которые, кстати, охраняли вход в столовую и пускали в нее только после того, как туда входил Свамиджи. Нам сказали, что из уважения они не называют своего гуру по имени, а обращаются к нему «Свамиджи». Но для нас он был просто Чинмайей, поскольку мы знали его уже очень давно. Сам он против этого не возражал. На самом деле он вообще принимал все, что мы делали. К нему относились как к гуру, и он считал это вполне нормальным. А когда приехали мы и стали относиться к нему, как к другу, он это тоже принял. В нем определенно чувствовалось качество присутствия, он ходил медленно и плавно, а на его лице почти никогда не отражались сильные эмоции. Он был похож на одного из святых людей, которые жили, наверное, тысячу лет назад. Он был учеником Ошо еще со времен раннего Бомбея. Тогда он работал у Ошо секретарем. Я же заметила его десять лет назад в Пуне, когда он и его подруга побрились наголо и заявили, что соблюдают целибат.

Саньясинов Ошо можно найти практически в каждой стране мира, среди них есть представители всех наций. И любая религия, какая только существует на земле, отбрасывается у ног Ошо. Среди саньясинов нет ни индуистов, ни христиан, ни мусульман, ни иудеев. Зато среди них есть удивительные, уникальные, не похожие друг на друга индивидуальности. Все перемешались в огромном космическом котле: от панкующих подростков до старых мудрых садху, от молодых революционеров до седых аристократов, от простых людей до всемирно известных представителей элиты, бизнесменов и художников. Все цвета радуги здесь встречаются и растворяются, проходя через призму белого света.

Когда я увидела, как люди едят, сидя на полу метрах в пяти друг от друга, когда мне показали общие душевые и ванные прямо на улице и без горячей воды, а потом еще и маленькие комнаты с кирпичными стенами и матрасами без кроватей, где мы должны были спать, я поняла, что это место очень сильно отличается от того, к чему я привыкла, и, чтобы почувствовать себя здесь хоть мало-мальски комфортно, придется очень много медитировать.

На следующее утро я увидела Гималаи. Горная гряда тянулась до самого горизонта. Она находилась не на небе, не на земле, а где-то между. Заснеженные вершины были как будто подвешены к небу и казались такими близкими, что было ощущение, что еще немного, и их можно будет потрогать руками. Восходящее солнце, как озорной художник, раскрашивало горы одну за другой. Сначала самая высокая из них стала розовой, потом засветилась мягким золотом та, что чуть ниже. Я смотрела на потрясающую игру красок и с удивлением думала: «Почему мне раньше никто не говорил, что здесь так красиво?» Я-то считала Гималаи просто горным хребтом, но что это было на самом деле! Я стояла, замерев от восторга, и наблюдала, как один цвет сменяет другой. Зрелище было неземной красоты. Не было никаких сомнений, что здесь я буду очень счастлива.

Прошло несколько дней, а новостей от Ошо не было. Я смотрела на горные вершины и думала о нем, думала о том, что он рядом, по другую сторону гор. Мне захотелось сесть на автобус до Индии, идущий через горы, доехать до Кулу и прибыть в Спан как раз в то время, когда Ошо прогуливается в саду. Поприветствовать его, сложив руки в намасте, и вернуться в Покхару. Мы с Ашишем беспокоились за безопасность Ошо, хотя, конечно, нас грела мысль о том, что он в мягких и умелых руках Нилам. Мы боялись, что больше никогда его не увидим.

Прошло уже несколько недель, а вестей все не было. Мы неплохо приспособились к размеренному ритму нашей монашеской жизни. Окружающая природа была просто фантастической. Мы часто гуляли по местам, где земля была размыта реками, от которых остались лишь древние утесы метров по сто высотой. Однажды, осторожно подойдя к краю, я увидела пасущихся внизу коров и скалы, по которым когда-то давным-давно неслись бурные потоки. Теперь скалы стояли сухие, навсегда изрезанные неугомонной водой. Далеко внизу осталась лишь маленькая расщелина, по которой тонкой струйкой бежал веселый ручеек. Можно было запросто свалиться в одну из таких дыр и остаться там навсегда. Так случилось с одним немцем, о котором нам рассказали местные саньясины.

Вскоре мне стало даже нравиться стирать по утрам и мыться прямо на свежем воздухе. Я привыкла к диете, в которую входил чили на завтрак. Саньясины, жившие в коммуне, оказались простыми, мягкими людьми, и у нас появилось несколько очень хороших друзей. Чинмайя был радушным хозяином, и хотя он был очень духовным, его правой рукой оказался Кришнананда – дикий непалец с огромной гривой черных волос и раздувающимися ноздрями. Он обожал быструю езду на мотоцикле.

Мне было непросто жить в неизвестности, гадая, увижу ли я когда-нибудь Ошо. Такая неопределенность заставила меня жить так, как он меня учил, – тотально, пребывая в моменте. Во мне начало расти ощущение принятия и покоя, и я бы с удовольствием осталась жить в этой деревне, может быть даже в одиночестве, если бы не одно обстоятельство. Однажды во время ужина в столовую буквально влетел Кришнананда. Он высоко подпрыгнул и прокричал: «Ошо едет в Непал! Завтра!» Мы тут же бросили ужин и помчались собирать вещи. Потом вся коммуна уместилась в двух автобусах и отправилась в Катманду.

Следующим утром я встретилась с Вивек, Рафием и Девараджем, которые уже некоторое время жили в отеле Соалтей Оберой и пытались найти дом или дворец для Ошо. Все вместе мы поехали в аэропорт. Арун, глава медитационного центра в Катманду, решил устроить Ошо пышную встречу. В Непале есть традиция: в честь приезда короля люди выстраиваются вдоль улиц, держа в руках медные горшки с цветами. Местная полиция, кстати, была очень недовольна его затеей, заявив, что подобное делается только для монарших особ. Саньясины, одетые в красное, и сотни прохожих зевак выстроились вдоль улиц, прилегавших к аэропорту.

Самолет Ошо наконец-то приземлился, и к трапу подъехал белый «мерседес». Толпа подалась вперед. Люди с волнением ждали Ошо, а когда он шел, бросали ему под ноги цветы. Ошо вышел из здания аэропорта через стеклянные двери, помахал всем рукой и скрылся в машине.

Мы помчались в Оберой. Для Ошо приготовили огромный номер на четвертом этаже. Напротив его апартаментов располагалась комната Вивек и Рафии. Рафия хорошо потрудился и провел в номер Ошо специальную сигнализацию, так, что если бы Ошо захотел чего-нибудь, он мог бы вызвать Вивек. Рафия возился с проводкой до самой ночи. Ползая по коридору на четвереньках и откинув ковер, он прокладывал провода. В таком положении его и застал охранник отеля.

Мы с Мукти поселились этажом ниже. Наш номер стал наполовину кухней, наполовину комнатой для стирки. В коридоре стояли три огромных сундука с едой, мешки с рисом и далом, корзины с фруктами и овощами – и это была половина комнаты. Другая половина была завалена бельем, тазами, ведрами и порошками.

С чрезвычайно приветливым персоналом мы договорились, что Мукти будет готовить еду для Ошо в кухне отеля. Мукти заняла ту часть кухни, в которой никогда не хранили мяса и которую специально тщательно мыли перед каждым приготовлением еды. А я стирала одежду Ошо в отельной прачечной, в которой работали еще около пятидесяти непальских мужчин. Они были отличными ребятами, всегда освобождали мне машину задолго до того, как я приходила, и потом ждали, когда я достираю, несмотря на то, что их рабочий день уже закончился, – им хотелось удостовериться, что все в порядке. После стирки я вешала робы на большие тиковые плечики и с ними в руках поднималась на лифте в наш номер, забавляя тем самым персонал и постояльцев. Гладила я в нашем номере на кровати посреди неуклонно растущего числа корзин с фруктами и овощами, которые приносили саньясины в дар своему Мастеру.

Еда в Непале была довольно низкого качества из-за неплодородной почвы, поэтому Мукти и ее помощница Ашу думали о том, как доставлять еду из Индии. Тем временем непальские саньясины ни свет ни заря оправлялись на рынок, покупали там лучшие фрукты и овощи и с большой радостью несли все это Ошо.

В день прибытия Ошо созвал нас в своем номере. Он поинтересовался, как мы живем, и сказал, что слышал, что в наших рядах поселилась некоторая паника. Мукти и Харидас уехали накануне в Грецию на выходные, потеряв надежду увидеть Ошо в Непале. То же самое произошло с Ашу и Нирупой в Покхаре. Услышав слова: «Ну, я привыкла жить не совсем так», Ошо сказал, что тоже живет не совсем так, как хотел бы, и напомнил нам, что был в тюрьме, а потом жил в Спане без воды и электричества довольно долгое время. И хотя это сказала не я, мне стало ужасно стыдно.

Мы узнали, что Джайешу было очень сложно вывезти Ошо из Индии в Непал. За два дня до вылета в Непал Ошо вышел из Спана вместе с Нилам, и в стареньком «амбассадоре» отправился в аэропорт, где сел на коммерческий рейс до Дели. Сам по себе факт того, что именно в этот день была возможность улететь в Дели, был уже чем-то необычным, а то, что в самолете нашлось два свободных места как будто специально для Ошо и Нилам, было настоящим чудом.

Полиция прибыла в поместье через несколько часов после того, как Ошо уехал из Спана. Они хотели арестовать его и забрать у него паспорт. А до судебного разбирательства, которое возникло неожиданно и по довольно смехотворному поводу, они хотели отправить Ошо в тюрьму. Дело в том, что департамент по налогообложению (Ф.Е.Р.А.) хотел, чтобы Ошо заплатил налог с полумиллионного штрафа, который ему назначили американские власти по делу о нарушении закона об иммиграции. Индийское правительство никак не могло поверить, что штраф заплатили друзья Ошо, и думало, что Индии причитается часть добычи.

Да еще Лакшми усугубила ситуацию, распространив слух среди саньясинов, живших в Дели, что Хасья и Джайеш собираются похитить Ошо. В отчаянной попытке спасти Мастера саньясины пытались отбить Ошо. К счастью, Анандо им помешала. Ошо сел в самолет до Непала как раз вовремя. Еще бы чуть-чуть, и полиция не выпустила бы его из страны. Поместье Спан, о котором так много говорила Лакшми, вообще оказалось чужим. Лакшми его не купила. Да оно никогда и не выставлялось на продажу!

Делийские саньясины прилетели в Катманду через пару дней после Ошо и предложили ему поселиться в одном из индийских дворцов. В тот момент они не понимали, что Ошо не может вернуться в Индию, но Ошо все же выслушал их. Саньясины подготовили для Ошо видеозапись дворца. Ошо согласился ее посмотреть и к моему огромному удивлению пригласил нас всех на просмотр.

Мы уселись у его ног и включили видеомагнитофон. Первые десять минут мы рассматривали деревья на подъезде к дворцу, потом увидели ряд из пяти-шести небольших каменных домиков, крыши в которых полностью провалились. В этих домах жила прислуга. Было понятно, что дома нуждаются в капитальном ремонте. Но это было нормально, у нас уже был большой опыт строительства разных зданий. Камера скользила вниз и вверх, мы увидели еще несколько деревьев. Я подумала, что кто-то, скорей всего, сказал оператору, что Ошо любит деревья.

Ошо спросил, есть ли там вода. «Да, да», – ответил Ом Пракаш, владелец видео. После еще пяти минут путешествия вверх и вниз по стволам деревьев мы, наконец-то, увидели «дворец». Это было четырехкомнатное здание в крайней стадии обветшания. «А там есть вода?» – еще раз спросил Ошо. «Да, да», – последовал ответ. В этом четырехкомнатном дворце, похоже, никто не жил уже лет пятьдесят. «А где же вода?» – начал было Ошо. А! Вот она! В саду по заросшей мхом каменной стене стекала вниз тоненькая струйка. «А у нас есть право пользоваться этой водой?» – спросил Ошо. «Вода принадлежит женской гимназии в соседнем доме, – ответил Ом Пракаш, – но проблем не будет».

Теперь я поняла, почему Ошо хотел, чтобы мы все посмотрели это видео, чтобы мы поняли, как сложно иметь дело с некоторыми из его саньясинов. Они, без сомнения, любят Ошо всей душой, но идея забрать Ошо обратно в Индию могла прийти в голову только сумасшедшим. Еще более бредовой была мысль о том, то он сможет жить в четырехкомнатных развалинах без воды!

Ошо сказал им, что видит их любовь и что именно из любви к нему они предложили ему вернуться в Индию, но у него нет такой возможности. Он сказал, что это создаст проблемы и ему, и им, поэтому он попросил их вернуться домой, все обдумать и приехать в Непал через неделю. Но они так и не вернулись. Ошо сказал, что, должно быть, они поняли всю абсурдность своей идеи и то, что предложение было сделано из любви, а не из здравого смысла.

Где бы Ошо ни находился, меня всегда потрясал сильный контраст между его тишиной и бурлящей вокруг энергией. Как-то я спросила его, было ли это его лилой (игрой), или просто существование таким образом поддерживало баланс. Он сказал: «Ни то, ни другое. Этот мир полон сумасшествия и хаоса, просто на фоне моей тишины это становится заметнее. Я не создаю хаоса. Идеальным балансом в природе будет абсолютная тишина».

На следующее утро в своей гостиной Ошо провел беседу с группой примерно человек в десять. Первый вопрос задал Ашиш:

– Сейчас мы живем в период неопределенности, и в нас, тех, кто рядом с тобой, открывается все самое лучшее и все самое худшее. Можешь ли ты прокомментировать это явление?

– Нет такого понятия, как период неопределенности, – ответил Ошо, – неопределенность присутствует в нашей жизни всегда. Уму трудно с этим смириться – он хочет определенности, точности, известности, а жизнь всегда полна неопределенности.

Поэтому, когда совершенно случайно ум находит небольшое пространство, в котором есть что-то определенное, он чувствует себя хорошо. Его окружает иллюзия постоянства. Ум пытается забыть об истинной природе существования и самой жизни. Он начинает создавать вымышленный мир, мир своих грез, он начинает рисовать поддельную картину реальности. И в этой иллюзии ему хорошо, потому что он ужасно боится перемен. А происходит это по одной простой причине: никто не знает, что несут собой перемены – хорошее или плохое? Точно известно лишь одно: перемены всегда нарушают равновесие в вашем мире иллюзий, ожиданий и грез.

Каждый раз, когда рушится какая-то из ваших надежд, с вас падает очередная маска.

Ошо упомянул и строительство Раджнишпурама. Как раз, когда оставались последние штрихи, вся затея рухнула.

«Я не разочарован. Я вообще никогда не оглядываюсь назад. Это были прекрасные годы, наша жизнь в этом городе была прекрасной, а природа существования такова, что рано или поздно все меняется. Что уж тут поделать? Теперь мы пытаемся создать что-то другое, и это тоже когда-нибудь изменится. В этом мире нет ничего постоянного. Кроме самих перемен. Все течет, все меняется.

Я ни о чем не жалею. Ни на мгновение я не почувствовал, что что-то идет не так… потому что в этом мире все идет не так, но для меня нет ничего, что было бы неверным или каким-то неправильным. Мы просто пытались построить карточный домик.

Возможно, все, кроме меня, расстраиваются из-за этого. Может быть, даже злятся на меня, потому что я не расстраиваюсь, а значит, я не с ними. И от этого они еще больше злятся. Если бы я тоже злился и жалел о случившемся, если бы все это меня очень сильно беспокоило, они чувствовали бы, что мы вместе. Но я не расстраиваюсь…

Теперь будет трудно воплотить следующую мечту, потому что многим кажется, что мы проиграли. Они чувствуют поражение. Как будто реальность или существование настроено против невинных людей – людей, не причинивших никому вреда, людей, просто пытавшихся создать нечто прекрасное. Жизнь не щадит даже таких людей, здесь нет исключений…

Я понимаю, что это болезненно, но мы несем ответственность за свою боль. Кажется, что жизнь несправедлива, потому что отняла у нас игрушку. Но не стоит спешить с выводами. Подождите немного. Может быть, оно и к лучшему, что все так случилось. Все меняется. Вам просто нужно проявить достаточно терпения. Дайте жизни больше свободы…

Всю свою жизни я переезжал с места на место, потому что что-то всегда шло не так. Здесь ничего не поделаешь. Тысячи моих надежд могут пойти прахом, но свою целостность я всегда сохраняю. Более того, каждая несбывшаяся мечта делает меня еще большим победителем, потому что я не расстраиваюсь, происходящее меня не задевает. Крах надежды – это большое преимущество, это возможность чему-то научиться, обрести зрелость. Если вы научитесь видеть победу в поражении, тогда в вас будет проявляться все самое лучшее. Что бы ни происходило, вам будет все равно. Все самое лучшее, что есть в вас, будет развиваться и достигнет расцвета…

Важно лишь то, какими вы становитесь после крушения заветной мечты, когда самые важные ожидания растворяются в воздухе, не оставляя после себя никаких следов.

Какими вы становитесь после этого? Если вас не задевают неудачи, значит, вы познали великую тайну, нашли ключ от главной двери. И отныне у вас не будет поражений, ничто не сможет вывести вас из равновесия, вам не на что будет злиться, ничто не сможет заставить вас повернуть назад. Вы будете бодро шагать в неизвестность к новым приключениям. А трудности будут лишь закалять вас, помогая становиться все лучше и лучше.

Следующий вопрос задала Вивек:

– Возлюбленный Мастер, что такое дом?

– Нет понятия „до «ма“, есть только дома«, в которых вы живете.

Человек рождается бездомным и всю свою жизнь остается бездомным. Да, он превратит много домов в свой дом, но это не принесет ему настоящего удовлетворения. Он так и умрет бездомным.

Принятие правды приводит к великой трансформации. И тогда вам не нужно искать дом, который находится где-то там, далеко, который является чем-то иным, не вами. Каждый ищет свой дом. Но когда вы понимаете иллюзорность сего предприятия, тогда вместо поисков дома вы начинаете поиски сущности – той, что родилась бездомной, той, которой суждено быть бездомной» («Свет на пути»).

Анандо приехала вместе с Бикки Обероем, владельцем всех Оберой отелей. Хасья и Анандо подружились с ним еще в Дели. Это именно он вовремя помог Ошо. Анандо и Бикки прибыли первым классом. В гостинице расстелили красный ковер и устроили много шума вокруг их приезда. У меня глаза на лоб вылезли, когда я увидела, как посреди всего этого великолепия гордо шествует Анандо с маленькой гладильной доской под мышкой. Она даже не попыталась упаковать доску, все видели, что это была гладильная доска, но Анандо это нисколько не смущало. Мне очень нужна была гладильная доска, и я была чрезвычайно тронута тем, что, учитывая все обстоятельства, она бережно несла ее как ручную кладь.

Четвертый этаж отеля был полностью оккупирован саньясинами. Одну из спален превратили в офис, в котором постоянно кипела работа. Через несколько комнат от офиса расположились Деварадж и Маниша. Целыми днями и ночами они транскрибировали дискурсы Ошо. Их комната всегда была полна народа. Люди по очереди им помогали. Основным их помощником был Премда, глазной врач Ошо, симпатичный консервативный немец, совершенно не умеющий проигрывать в теннис. Маленькая спальня стала комнатой, где проходили встречи с представителями немецкой «Ошо Таймс». Маниша сортировала письма с вопросами саньясинов. Всем, кто приходил к ним в комнату, тут же давались в руки дискурсы с просьбой сравнить напечатанное с аудиозаписью и исправить ошибки.

Хотя Ошо отдыхал уже несколько дней, выглядел он слабым и уставшим. В то время мы еще не знали, что у него уже начали проявляться первые признаки отравления таллием. Глазного врача Премду вызвали из Германии, поскольку у Ошо началось подергивание глаза, непроизвольные движения глазных яблок, слабость глазных мышц и падение зрения. Премда лечил симптомы, но не мог понять основную причину заболевания.

Я помогала непальской уборщице Радике наводить в комнатах Ошо порядок. В семь утра мы бежали в его гостиную и, пока он принимал ванну, чистили темную, причудливо изогнутую деревянную мебель, которую до нас, похоже, никто никогда не приводил в порядок. И хотя в нашем распоряжении был пылесос, нам приходилось мыть красный ковер тряпкой – это было эффективнее.

Мы еще возились с уборкой, а в гостиную уже приходили Рафия и Нискрия. Они готовили комнату для очередного утреннего дискурса, который должен был начаться в семь тридцать.

Вечерние беседы проходили в холле отеля. Ошо беседовал с прессой и гостями, в первое время это были преимущественно непальцы, но позже цвет одежды гостей начал меняться от черных и серых тонов к ярким оранжевым цветам. К нам начал приходить буддийский монах. Он был небольшого роста, с лысой головой и всегда ходил в шафрановой робе. Он садился в первый ряд и постоянно задавал Ошо вопросы. Ошо же начал с того, что сказал: «Быть буддой – прекрасно, но буддистом – нет ничего хуже». Бедняге, конечно, досталось на орехи. Ошо не скупился в выражениях. Но каково же было мое удивление, когда следующим вечером монах снова пришел на дискурс. Мое уважение к этому человеку тут же безмерно возросло. Он ходил постоянно в течение нескольких недель до тех пор, пока Ошо не получил уведомление о том, что монахам запрещается посещать его лекции.

Задушевные беседы в гостиной проходили каждое утро. После долгой разлуки с Ошо я впервые с тех пор, как приехала в Пуну семь лет назад, чувствовала, что каждый момент рядом с ним был бесценным даром. Я буквально купалась в море любви, радости и воодушевления от того, что прохожу свой духовный путь вместе с Мастером.

Я начала понимать, что искать истину, то самое место внутри себя, которое не замутнено никакими личностями, – это великое приключение. Без сомнения человек может пребывать в состоянии полной расслабленности без каких-либо желаний и потребностей. И это ощущение дает такую невероятную наполненность, что ничто внешнее не может вас ни поколебать, ни расстроить. Я знала это наверняка, потому что время от времени погружалась в это состояние. И я видела, что Ошо живет в нем постоянно.

Ошо начал совершать прогулки по территории отеля. Он ходил вокруг теннисных кортов и бассейна, гулял по лужайкам и садам. Хотя большую часть дороги он не видел из-за разных посетителей и учеников, приезжавших его поприветствовать. Некоторые из них просто улыбались и махали рукой, другие припадали к его стопам, и это создавало проблемы. Наблюдать за тем, как Ошо шествует через холл отеля и выходит в сад, было чрезвычайно приятно. Это было очень красиво. Даже в толпе вокруг него всегда было пространство. Я видела, как туристы, увидев Ошо, провожали его изумленным взглядом. Некоторые, и среди них были даже европейцы, складывали руки в намасте. Хотя не думаю, что они понимали смысл этого жеста, поскольку, когда Ошо проходил мимо них, они выглядели чрезвычайно озадаченными. Не имея опыта общения с Ошо и ничего не ожидая, они ощущали исходящее от него благословение всем и вся, и внутри них загорался огонь. Нескольким американским и итальянским туристам, за которыми я наблюдала, удалось по-настоящему увидеть Ошо, однако что было с этими туристами потом – неизвестно.

К Ошо приехали несколько его западных учеников. Среди них был Нискрия. Он привез с собой видеокамеру. Однажды он просто появился на пороге со своим аппаратом в руках. Тогда его еще никто не знал. Однако у него были хорошие рекомендации – его дважды изгоняли из Раджнишпурама, а Шила забрала его малу. Без него мы бы не увидели ни одного из прекрасных непальских дискурсов Ошо. Нискрия – эксцентричный немецкий оператор. Когда он впервые к нам приехал, то увлеченно экспериментировал с 3D форматом. Однажды он позвал нас в свой номер и показал нам трехмерные съемки, сделанные через зеркало, закрепленное специальным образом между двумя телевизорами. Он был так воодушевлен своими достижениями, что ни у кого из нас не хватило духу сказать ему, что мы, на самом деле, не увидели ничего особенного. Но Ошо потом все же проболтался. На одном из дискурсов он смачно пошутил на его счет.

То, что Ошо говорил во время дискурсов, было непредсказуемо и, конечно же, неуправляемо. По приезде в Непал Хасья сказала Ошо, что Непал по закону индуистская страна, так что, «пожалуйста… не говори ничего против индуизма». После чего на вечернем дискурсе в присутствии высокопоставленных особ и представителей прессы он заявил, что его друзья попросили не высказываться против индуизма, но что он может поделать? Именно здесь и нужно говорить об индуизме и показывать все его недостатки. Не высказываться же ему против христианства! Нет, он припасет свои аргументы против христианства до визита в Италию. В то время в Непал собиралась приехать целая команда итальянских киношников, а Серджано уже был с нами.

Мы, кстати, подали документы на открытие Ошо итальянской визы и вот-вот должны были получить все необходимые бумаги. Так что нам было невыгодно заявлять во всеуслышание, что Ошо собирается ехать в Италию, пока мы не получим документы. Мы держали это в тайне. В тот вечер Серджано фотографировал Ошо. Он стоял рядом с ним, лицом к аудитории, и мне стало ужасно смешно, когда я увидела, как у Серджано вылезли глаза на лоб. Он одними губами произнес «итальянская виза» и сделал движение, как будто он рвет документы и бросает их через плечо.

Мы провели в Непале уже три месяца, и нам самим пора было продлевать визы. Мы так и не нашли подходящего дворца для Ошо или хотя бы небольшого дома, поэтому вынуждены были жить в отеле. Особых перспектив у нас не было, хотя местные жители и служащие отеля относились к Ошо с любовью и уважением. Мужчины, вместе с которыми я работала в прачечной, всегда просили билеты на вечерние дискурсы. Приходили к нам и уборщики, и официанты. Однажды в комнату Мукти зашел официант, он принес заказанный чай. Увидев у Мукти в руках плеер, он поинтересовался: «Вы слушаете дискурс Ошо?» Мукти дала ему наушники. Он сел и прослушал весь дискурс до конца.

Мне очень нравились эти люди. Однажды я зашла в лавку, чтобы сделать кое-какие покупки. Тут же ко мне подошли продавцы и сказали: «Ваш гуру – нехорошо». (Как-то во время дискурса Ошо сказал: «Будда отрекся от богатства – ну и что? А я отрекся от бедности».) Несмотря на то, что они критиковали Ошо, в этом не чувствовалось какого-то злого умысла. По крайней мере, они интересовались тем, что он говорил.

И все же, когда мы пришли продлевать визы, нам отказали.

Больше не на что было надеяться в этой стране. У короля не хватило смелости хотя бы поприветствовать Ошо, хотя двое его министров регулярно посещали вечерние дискурсы. Мы постоянно вели поиски жилья, но так и не смогли найти землю или поместье, которое было бы выставлено на продажу. К тому же проблемы с иммиграционными службами лишь доказывали, что в дело вмешалось индийское правительство. Чтобы в Непале продлить визы на три месяца, нужно всего лишь подать заявление, больше ничего не требуется. Стране нужны туристы, но с нами дело обстояло иначе. Ошо вновь должен был лишиться своих иностранных учеников, приезжавших к нему из разных западных стран, то есть девяти десятых всех своих последователей. И даже в такой ситуации, как и во многих других, Ошо проявил стопроцентное доверие существованию и своим ученикам. У нас возникла идея мирового турне, и Ошо согласился.

Ма Амрито, харизматичная, красивая гречанка, у которой были большие связи в греческом правительстве и высшем обществе с тех пор, как она однажды получила титул Мисс Греция, «пританцевала» в Катманду с мужем и любовником. Когда я впервые увидела эту троицу в лифте, то подумала: «Хмм, интересное трио». Они поговорили с Хасьей, Джайешем, Вивек и Девараджем, и было решено, что Греция станет первой остановкой во время мирового турне.

Были сделаны все необходимые приготовления. Мы с Рафием, Ашишем, Манишей и Нилам должны были лететь следом за Ошо вместе с его багажом. Ошо же с Вивек, Девараджем, Муктой и Анандо улетели первыми. Нирупа и Ашу отправились в Канаду, на свою родину, поскольку мы не могли путешествовать такой большой группой. В день отъезда было пролито море слез. Плакал весь персонал отеля. А Радика, женщина, убиравшая наши комнаты, рыдала без остановки. Частный самолет, который должен был везти Ошо, задерживался в Дели на два дня, поэтому мы решили лететь обычными, коммерческими рейсами. Пилот Ошо, Клифф, в последний раз видел Мастера, когда тот садился в самолет в Портленде. Сейчас же Клифф прилетел в Катманду самолетом Королевских Непальских авиалиний и прибыл в аэропорт как раз в тот момент, когда машина Ошо подъезжала к зданию аэровокзала. Клифф бросился через взлетную полосу, подбежал к машине и героически, с большим пафосом открыл Ошо дверь.

Потом Клифф приехал к нам в отель. Мы заказали чай для него и для Гиты, его японской подруги, путешествующей вместе с ним. Мы говорили о том, что Ошо полетит через Бангкок и Дубаи, и Клиффу пришла в голову отличная мысль, что он может вернуться в Дели, вылететь на своем самолете в Дубаи и там забрать Ошо. К тому времени, когда нам принесли чай, Клифф уже уехал. В Дели он сел за штурвал и прибыл в Дубаи еще до того, как там же приземлился самолет Ошо. Шел проливной дождь. Клифф выхватил из рук арабского джентльмена зонтик и бросился к трапу самолета, на котором летел Ошо. Когда Ошо показался в проходе, Клифф уже был там, держа наготове зонтик. Увидев Клиффа, Ошо засмеялся.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.