К началу личного времени

К началу личного времени

Ритуал продолжается

В конце ланча Кастанеда сказал, что дальше мы будем работать в тройке. Ведущим он назначил меня, Теду велел выполнять все мои указания, а Касси должна была наблюдать за ритуалом. Как объяснил Карлос, моя главная задача – научиться взаимодействовать со своим союзником. Это надо было сделать очень быстро, пока Кастанеда и некоторые из магов еще оставались в Милуоки.

– В привычной реальности на это уходят годы, – говорил Карлос. – Но именно здесь и именно в эти дни для тебя, Яков, создана особая магическая среда, весьма благоприятная для подобного рода обучения.

Взаимодействие с союзником-Смертью заключалось в том, что я должен был замечать каждое изменение, происходящее в моей повседневной жизни и ритуально проживать его. Словом, все то, что я делал во время покерного чемпионата – только теперь этот опыт будет происходить в течение нескольких дней. Я мог занимать свое время какими угодно делами, главное, чтобы я ни на секунду не забывал о наблюдении за тем, что изменилось. Мы договорились, что в конце каждого дня я буду давать Кастанеде краткий отчет о прожитых сутках (потому что задание распространялось и на ночное время), и если что-то пойдет не так, он меня поправит. При этом Карлос приказал не строить планы, а полагаться на интуицию и больше доверять спонтанным решениям – так я позволю моему союзнику действовать.

– Да, собственно, планы строить особо и не нужно, – сказал я. – Первый и последний раз я был в Милуоки еще в детстве, так что этот город мне, в общем-то, незнаком. Я собираюсь познакомиться с ним – думаю, на этом пути меня ждет немало того, что можно пережить как ритуальную смерть.

Кастанеда одобрил это решение. Но у меня к нему был еще вопрос. Я не знал, что мне делать с многократно увеличившейся наличностью. Наилучший выход я видел в том, чтобы отдать их Кастанеде и забыть об этих деньгах как о кошмарном сне. Я не мог признать их своими: они достались мне странным путем, и мне казалось, что ничего, кроме неприятностей, ждать от них нельзя. Но Карлос снова отказался от денег и снова подчеркнул, что эти деньги принадлежат мне – мне и решать, что с ними делать. Ловенталь, разумеется, сразу же вспомнил о своем африканском фонде. Я был не против. До закрытия банков оставалось еще часа два, так что можно еще сегодня перевести их на счет фонда. Мы уже собирались расходиться … но тут я увидел своего союзника. Темная фигура склонилась у барной стойки, повернув голову в мою сторону. Я почувствовал, как она смотрит мне в спину; еще не обернувшись, я уже прозревал ее образ и склоненную позу. Бросив короткий взгляд через левое плечо, я воочию увидел очертания темной фигуры. Союзник снова показался мне. Он явно хотел меня о чем-то предупредить.

– Ты его видишь? – спросил Кастанеда.

– Да. А ты?

– Нет, – ответил Карлос. – Это же твой союзник, и никто, кроме тебя, не может заметить его. Твоя точка мира сместилась именно так, как это бывает при появлении смерти. По этой примете я и понял, что твой союзник рядом. Это знак, Яков. Ты уже знаешь, о чем он предупреждает тебя?

– Да, – я повернулся к Ловенталю. – Тед, прости, но эти деньги я не отдам в твой фонд.

Лицо Теда сразу же сделалось таким, словно он вот-вот расплачется.

– Почему, Яков? Тебе же все равно, что делать с этими деньгами! – он и в самом деле чуть не плакал.

– Не знаю, Тед, – ответил я. – На самом деле не знаю. Но эти деньги вам давать нельзя.

– Отчего нельзя? – это был вопрос Кастанеды.

– Оттого что они полны силы. Джон в этом не ошибся. Хотя он и сосисочник. Деньги Силы нельзя отдавать туда, где нет Силы. – Я произнес это, и испугался. Это не была моя мысль. Кто-то другой сказал это за меня.

– Да где же и есть Сила, как не в нашем национальном парке? – взорвался Тед. – Мы же пытаемся сохранить ее! Мы собрали там остатки племен колыбельных цивилизаций, чей уклад жизни не менялся на протяжении тысячелетий! Именно у нас – истоки Силы! Если эти племена погибнут, человечество вообще забудет, откуда оно родом. И вот тогда-то и наступит конец света. Как ты этого не понимаешь, Бирсави? Тебе показалось, что за барной стойкой кто-то стоит? – эка невидаль! – и ты считаешь это достаточной причиной отказывать нам?

– Успокойся, Ловенталь, – устало отмахнулся я. – Вернемся в Нью-Йорк – я лично похлопочу, чтобы твой фонд включили в число наших благотворительных программ.

– Знаешь, сколько я слышал таких обещаний? – Тед впал в истерику. – Вам, банкирам, верить нельзя! Такие, как ты, дают деньги или сразу, или никогда…

– Я даю тебе слово при свидетелях, – твердо сказал я. – Фонд без финансирования не останется. Но эти деньги ты не получишь. Разговор окончен.

Ловенталя затрясло. Касси приобняла его и стала успокаивать. Мне было не по себе. Я понимал, что веду себя непоследовательно, но у меня было четкое ощущение, что поступаю совершенно правильно. Только объяснить толком это я не мог. Мне на помощь пришел Кастанеда.

– Все верно, Тед, – мягко сказал он, – у вашего проекта действительно нет Силы. А значит, нет и будущего, потому что там, откуда уходит Сила, воцаряется небытие. Вкладывать в него деньги, наполненные энергией созидания – значит, тратить Силу понапрасну. Этого маг не может позволить себе ни при каких обстоятельствах. А Яков сдержит свое обещание, и вы получите от банка необходимые средства.

– Но я не понимаю, почему вы оба утверждаете, что там нет Силы? – Ловенталь чуть успокоился.

Я не мог ответить на его вопрос: мне это и самому было неизвестно.

– Потому что люди, современную культуру которых вы ошибочно принимаете за истоки цивилизации, – медленно проговорил Кастанеда, – на самом деле живут не в прошлом человечества, а в его далеком будущем – том будущем, которое мы с вами уже не увидим.

– Что? – одновременно воскликнули мы с Тедом.

– Когда я еще был серьезным антропологом, но еще не был магом, я думал так же, как и большинство ученых – что все эти африканские и австралийские племена как бы законсервировались в своем развитии, а значит, изучая их, мы можем понять прошлое нашей цивилизации, – рассказывал Кастанеда. – Лишь потом, постигая наследие магов Древней Мексики, я увидел, как ошибается официальная наука. Наука считает: чем дольше живет человечество, тем большее развитие получает культура. Но будь это так, это бы противоречило процессам, происходящим во всех мирах и временах. Ничто не получает развития, но все деградирует. Свой наивысший взлет человечество пережило сразу после акта Творения. Вся остальная история – это история его угасания. И это касается не только человеческой истории. Угасает сама вселенная. Энергия, полученная миром при начале (в момент сотворения), постепенно растрачивается. Маги об этом знали еще много тысячелетий назад. Именно этим они объясняли то, что в лесах от века к веку становилось меньше дичи, сами леса редели и погибали, в водах исчезала рыба, хуже родился хлеб… Впрочем, кроме магов об этом никто не думал: с одной стороны, время до определенного момента текло медленно, а значит, и медленно уходила и энергия; вторая причина заключается в том, что люди – слепы. Они замечают что-то, лишь когда это начинает доставлять неудобства. Об экологических катастрофах заговорили совсем недавно, хотя катастрофа длится уже не одно тысячелетие. Но самое опасное не то, что в материальном мире становится все меньше благ. Способности магов слабеют – вот что по-настоящему гибельно. Сильных магов давно уже нет на этом свете.

– Как нет? – удивился я. – А ты, Карлос, а дон Хуан?

– Дон Хуан не обладал особой силой, – задумчиво произнес Кастанеда. – А я… иногда мне кажется, что я не имею права называться магом. Путешествия по мирам в сновидениях, способность видеть точку мира у других людей – все это доступно и простым ученикам. Вы – тому подтверждение.

– Что же тогда должны уметь настоящие маги? – спросил Ловенталь.

– Во все времена шаманы, маги, люди Знания существовали лишь для того, чтобы посредством магических ритуалов восполнять убывающую Силу. И когда магическая традиция была сильна, мир находился в безопасности и благополучии. Любое ослабевание магов приводило к эпидемиям, природным катастрофам и вымиранию огромного количества живых существ – не только в нашем мире, но и в бесконечном множестве соседних миров. Сейчас магические линии оскудели настолько, что маги уже не способны восполнять Силу. Все, что они могут – сберегать как можно дольше ее остатки. Экономия и разумное распределение Силы – вот главная задача современных магов. Этим занимался дон Хуан, и я продолжаю его дело.

– Значит, племена, которые мы принимаем за хранителей древней культуры – вовсе не хранители? – догадался Тед. – Это люди, которые некогда были такими же развитыми, как мы – а, возможно, и более развитыми – но сейчас деградировали?

– Так и есть, – подтвердил Кастанеда.

– И нашу цивилизацию ждет то же самое? – спросил я.

– Если ты говоришь о европейской цивилизации – а именно она сейчас правит миром – то ее ожидает будущее пострашнее, – сказал Карлос. – Культура, к которой некогда принадлежали племена, чьим сохранением сейчас занят Тед, была все же в основе своей не материальной, а духовной. Предки этих людей напрямую общались с Силой, оттого им не нужны были технические костыли, чтобы летать по воздуху или преодолевать тысячи миль под водой. Наша цивилизация давно утратила связь с Силой, а потому деградация ее будет ужасней любой антиутопии. Мы не можем это предотвратить, но в наших силах сдерживать воронки небытия, не позволять им аннигилировать жизненную энергию. Поэтому Яков прав: деньги, напитанные Силой, нельзя тратить на сохранение того, что обречено на небытие.

– Значит, проблема осталась, – вздохнул я. – Вернее, даже удвоилась. До этого я просто не знал, куда деть эти деньги, теперь же мне надо думать еще и о том, чтобы не отдать их Силу небытию. Только вряд ли я придумаю что-либо подходящее, потому что любое благое дело может оказаться лишенным Силы.

– Я слышала, – задумчиво произнесла Касси, – у игроков есть такое поверье: чтобы игре сопутствовала удача, выигранные деньги нужно тратить только на игру, и ни на что более. Тебе не кажется, Яков, что удача – это одно из проявлений Силы?

Игра в Силу на деньги

Каким бы парадоксальным это ни казалось, мысль Кассандры мне понравилась. Вернее, даже не мне – моему союзнику. Услышав слова Касси об игре, я вновь почувствовал на себе взгляд Смерти, и в этот раз он был одобрительным. Да мне и самому импонировало такое решение. Я не лгал Кастанеде: всю жизнь я только тому и учился, что считать деньги. И считал их. Но то были деньги, полученные путем сложных финансовых операций. Каждый цент – до того, как появиться на банковском счете (не важно, всей организации или персонально моем) – проходил через массу других счетов, переводов, инкассо, аккредитивов… Для меня это был единственно правильный способ получения дохода. Но и расходовал я эти деньги не абы как – это тоже была сложная работа, связанная с четким планированием и подсчетом. Именно поэтому я никогда не держал при себе больших наличных. Я их не любил. Если доллары, лежащие на моем счете, и выраженные только в цифрах на бумаге, имели понятное для меня происхождение, то каждая банкнота, которую я держал в руках, проходила до этого через огромное количество рук. Неведомые пути наличных денег мне казались связанными с чем-то запрещенным. Это были неочищенные деньги; а я, как и все люди моего круга, предпочитал держать руки в чистоте.

Пачки купюр, запертые в моем кейсе в номере отеля, как раз и были такими неочищенными деньгами, только к этому качеству прибавилось и еще одно: я получил их самым невообразимым способом. Таким же невообразимым способом я и должен их потратить. До сих пор все происходящее больше всего напоминало мне игру; что ж, буду играть и дальше. Только в этот раз – на деньги. Во мне разгорался азарт – но он не значил того, что я собирался посетить все казино Висконсина. Карт с меня хватило; я решил придумать другую игру. Я вручил Теду несколько сотенных бумажек и отправил их с Касси развлекаться. С одной стороны, я не хотел, чтобы они мне мешали (особенно Тед с его вечными поучениями и советами), а с другой – мне показалось, что в Кассандре появилось что-то новое по отношению к Теду. Какое-то сочувствие, что ли… Ловенталь действительно был раздавлен словами Кастанеды о том, что вся его работа по сохранению первобытных племен – занятие не только пустое, но и откровенно вредное. Тед считал это целью своей жизни. Хотя я и понимал, что такая цель надуманна и нереалистична, но, согласитесь, утрата цели – серьезный повод для депрессии. Так что общество Касси пойдет ему на пользу, тем более что у этой девушки был безупречный вкус во всем, что касается развлечений. Тед хорошо отдохнет, и, надеюсь, воспрянет духом.

Сам я решил весь вечер посвятить планированию игры. (Хотя Кастанеда и не велел мне ничего планировать заранее, я никогда в своей жизни не делал ничего без плана, и не хотел отступать от своего правила.) А мой союзник меня в этом поддерживал: я ощущал его присутствие уже постоянно.

Запершись у себя в номере, я погасил свет и встал у окна. Зимние сумерки быстро окутывали город – и он отвечал темноте морем ярких огней, раскрашенных в цвета предстоящего Рождества. По понятным причинам в моей семье этот праздник всегда был лишь поводом для двухнедельного перерыва в работе. Да, окна банка светились гирляндами, а сотрудникам в довесок к годовой премии выдавалось по горшочку с остролистом. Но в нашем собственном доме даже не зажигали менору…

Впервые в жизни я стал подробно вспоминать детство. Как уже было сказано, я всегда избегал этого: мое детство не назовешь особенно радостным. Мать моя умерла рано; все, что я помню – ветку белой лилии, положенную отцом на холмик свежей земли, да непонятные слова кадиша, которые мы хором повторяли вслед за раввином. Отец поручил наше воспитание своей бездетной сестре – женщине доброй, но абсолютно лишенной фантазии. Моя тетка видела цель воспитания в том, чтобы вырастить нас с братом физически здоровыми и благоразумными людьми. Мы занимались плаванием, фехтованием, верховой ездой, игрой в гольф – и все это под наблюдением нашего семейного доктора. Венцом благоразумия моя тетка считала своего брата, то есть нашего отца. И включила в распорядок недели обязательные беседы с ним. Эти беседы неизменно касались нашего будущего в банке. Духовного воспитания мы не получали никакого, а ответственность за интеллектуальное развитие была полностью возложена на школу, затем – на колледж. Дни рождения проходили по одному и тому же сценарию: утром – подарки, днем – визиты родственников, вечером – угощение для детей папиных коллег. Друзей среди этих детей у меня не было; не завел я их и в школе. А с братом мы были, скорее, товарищи по несчастью.

Первый настоящий друг появился у меня лишь в колледже: им стал Тед Ловенталь. Лишь сейчас, глядя через окно на искрящийся огнями Милуоки, я понял, насколько привязан к нему. Ведь кроме него, у меня действительно нет близких друзей. Я представил, как хорошо сейчас Кассандре и Теду среди всех этих праздничных огней. Жаль, что у меня в жизни не было праздников. Эта мысль сразила меня своей жестокой простотой. Но и она же указала мне путь. Праздник! Вот что мне нужно. Это будет колоссальное изменение, настоящая смерть для отпрыска процветающей, но несусветно скучной семьи. В этот миг я ощутил, что мой союзник стоит очень близко от меня, чуть ли не касается моей спины. Он него струилась Сила.

Я решил, что с завтрашнего утра мы трое займемся подготовкой к Рождеству. Я был намерен провести этот праздник так, как это делают все люди в мире. Я не собирался – да и не мог – менять образ мыслей; для меня это будет только игрой, но игрой, полной Силы. К тому же, какое-то неизвестное доселе чувство подсказывало мне, что Рождество самым тесным образом связано со Смертью. Таким образом, ритуальная смерть, которую я собирался пережить, празднуя Рождество, переплетется с Силой той Смерти, что заложена в самой идее этого чуждого мне праздника.

* * *

В девять утра я собрал свою команду у себя в номере и посвятил их в свой план. Ловенталь к моим идеям не проявил никакого интереса (чему я не сильно удивился: на его лице лежал отпечаток полного и абсолютного счастья; под впечатлением вчерашнего вечера он плохо воспринимал реальность). А вот Кассандра выслушала меня очень сосредоточенно.

– Хочу тебя предупредить, Яков: с такими вещами не играют, – серьезно сказала она. – Если ты намерен пережить этот Праздник так, как переживают его люди, для которых он все еще наполнен смыслом, будь готов к тому, что все это может пройти для тебя не так легко и безболезненно, как ты рассчитываешь.

– Что ты имеешь в виду, Касси?

– Я имею в виду, что дух Рождества отнюдь не так мажорен, как это кажется со стороны. Вспомни диккенсовского Скруджа: чтобы Рождество стало для него праздником, ему пришлось испытать немало боли и почувствовать дыхание смерти – не союзника, исполненного Силы, а реальной смерти, означающей конец нашего пребывания в этом мире. Как бы ритуальная смерть не стала для тебя настоящей!

– Не станет, – Ловенталь вдруг спустился на землю из заоблачных высей. – Кастанеда же сказал: здесь и сейчас Яков находится в той обстановке, когда любое магическое обучение будет эффективным. Если ему будет угрожать смерть, Кастанеда его прикроет.

– Я не собираюсь глумиться над чужим праздником, Касси, – сказал я. – «Играть» – не значит притворяться. Просто я хочу понять, что же происходит каждый год такого, что заставляет людей совершать поступки, не укладывающиеся ни в какую логику. Любой праздник для меня лишен логики, а этот – в особенности. Я хочу попробовать быть нелогичным, и, может быть, мне удастся уловить хоть капельку счастья. Даже если для этого придется пройти через боль и почувствовать дыхание настоящей смерти.

– Ну что ж, – улыбнулась Касси. – Ты – босс, мы – твои оруженосцы.

* * *

После завтрака мы направились к базилике святого Иосафата – здесь ее было видно отовсюду. Я не собирался заходить в храм, просто мне казалось логичным начать постигать дух праздника с места Силы, имеющего непосредственное отношение к этому празднику. Небольшую площадку перед базиликой занимал компактный вертеп, украшенный огнями и гирляндами. Я миллион раз видел подобные сооружения, но никогда не замечал их – это было впитано с молоком матери. Теперь же я намеренно всматривался в фигуры, застывшие в своих традиционных позах, и пытался понять, что это и зачем это здесь.

Внезапно меня пронзило несоответствие события и обстановки, в которой это событие свершалось. Новорожденный младенец не должен находиться в хлеву, на соломе, голый – под этим зимним небом, под снегом и ветром. Я понимал, что это не более чем пластиковые скульптуры, которым не может быть холодно, но дело в том, что, глядя на них, я испытывал холод. И этот холод был метафизического свойства. Мое предчувствие оказалось абсолютно верным: Рождество изначально тесно связано со Смертью, но такой смертью, которая внушала страх даже моему союзнику. И вот это-то было для меня самым непостижимым. Если мой союзник – смерть, то как смерть может бояться смерти?

При этой мысли позвоночник пробила знакомая противная дрожь, и я испугался. Это не повторялось с момента моей ночной битвы в пикапе, и я был уверен, что больше никогда не повторится. Наступала та самая минута, и теперь она была связана не с человеком, а с моим союзником. Я почувствовал тошноту, голова моя сильно закружилась, земля стала уходить из-под ног. Если бы не Тед и Касси, я бы наверняка грохнулся оземь. Они поддерживали мое обмякшее тело, в то время как сознание мое подходило к черте такой вечности, для которой вечность за границами моего временного пузыря сама является пузырем.

Я вдруг осознал, что есть смерть и смерть, вечность и вечность – от которой меня не сможет защитить ни память о смерти, ни сам мой союзник… Но осознавал я это не словами, не мыслями, не чувствами – я осознавал это самим собой. Или – осознавал себя? Я видел себя – изнутри и со стороны одновременно – сущностью, состоящей из света, источник которого лежал за границами моего вечностного пузыря. И этот свет стремился воссоединиться со своим источником, чье струящееся сияние я видел уже совсем близко. Внезапно между мной и источником света невдалеке разрослась темная тень, которая укрыла меня собой, словно плащом. В этот миг я вернулся к реальности.

* * *

Остаток дня мне пришлось провести в постели и ничего не есть: любая пища сразу же выскакивала обратно. Я едва нашел в себе силы отправиться вечером к Кастанеде для отчета – хотя отчитываться, в общем-то, было не в чем.

Карлос выглядел раздраженным, даже, я бы сказал – злым.

– Из-за тебя мне пришлось израсходовать почти всю мою Силу! Куда тебя понесло? Я же говорил тебе: нельзя ничего планировать! – он резал голосом, словно ножом. – Пойми, Яков: когда ты берешься что-то надумывать, то сразу же начинаешь обманывать себя, создавать иллюзию того, что ты уже взаимодействуешь со своим союзником, слышишь его и понимаешь все его движения верно. Есть огромная разница между осознаванием и галлюцинированием. Тебе показалось, что ты общался с союзником? А знаешь ли ты, что такое возможно лишь при полном осознавании – при котором уже не остается сил ни на какие посторонние мысли? Ты попался в ловушку самообмана, которые наше эго расставляет на каждом шагу. Но если для обычного человека это, возможно, и не смертельно (люди и так не вылезают из своих ловушек), то для мага любое попадание может стать роковым.

– Эго – та светящаяся сущность, которую я осознавал как себя самого?

– Нет! – крикнул Кастанеда. – Эго – тюрьма той сущности! Но без этой тюрьмы ты не сделаешь и вдоха! Эго – то, что ты всегда осознаешь как себя самого! Оно – видимый и ощутимый каркас твоей сущности, и только оно способно удержать тебя в границах твоих пузырей! Но оно же и способно низвергнуть тебя в небытие – если ты поддашься ему!

Слова Карлоса ударили меня, словно током.

– Ты сказал – «в границах пузырей»… Значит, моя вечность – такой же пузырь, как и мое время? – возбужденно заговорил я. – Карлос, объясни, почему я видел две вечности и две смерти? Как это можно понять?.. Как это может…

– Никак, – перебил меня Кастанеда. – Есть вещи, в которые магия не вмешивается. А ты вмешался! – заорал он. – И чуть все не испортил! Почти испортил!.. – его трясло от гнева. Я никогда не видел его в таком состоянии, и, не чувствуй я себя так паршиво, этот неожиданный приступ гнева наверняка напугал бы меня до смерти.

– Наша миссия здесь очень проста, – продолжил он, успокоившись. – Мы назначены всего лишь беречь ту Силу, благодаря которой все еще жива вселенная. Миссия твоего союзника – помогать тебе исполнять свою миссию. Или следуй Пути, или откажись от него.

По пути союзника

По приказу Карлоса Касси вечером провела со мной занятие по тенсегрити – только так я мог быстро восстановить силы. За те несколько дней, что оставались до моего возвращения в Нью-Йорк, мне нужно было пройти все основные этапы взаимодействия с союзником. Эти этапы Кастанеда определил как слушание и осознание. Карлос дал подробные инструкции относительно каждого из них. Кроме того, мне необходимо было соблюдать правила безопасности, которые укладывались в несколько слов: «не предполагай, не думай, не намеревайся». Но я и не собирался строить какие-либо планы: после того как Касси привела меня в норму, ко мне пришло осознавание того, что вся эта история с Рождеством действительно могла закончиться для меня трагически. Я возомнил себя хозяином мира – мне указали мое истинное место. Больше никаких экспериментов. Только четкое выполнение инструкций. Но самое занятное, что меня совершенно перестала интересовать судьба денег, лежащих в моем кейсе. Исчез внутренний зуд, подталкивающий меня срочно избавиться от них.

После сеанса тенсегрити ко мне вернулся аппетит, и я пригласил Кассандру на ужин. Ловенталь был у Кастанеды, Карлос вызвал его, чтобы дать особые указания на мой счет. Видимо, мой неудачный опыт и впрямь создал огромные проблемы для магов; Кастанеда мне больше не доверял.

За ужином Касси сообщила новость, которая заставила меня забыть и о второй смерти, и о второй вечности.

– После каникул мы с Тедом обвенчаемся и вместе поедем в Африку, – это она произнесла так запросто, словно речь шла о вещах вполне обыденных.

Я был так поражен, что не мог выдавить из себя ни слова.

– Пока ты валялся в постели, Тед имел долгий разговор с Кастанедой. Как сам понимаешь, известие о том, что колыбельные племена находятся не у истоков цивилизации, а у ее конца, потрясло его до глубины души. Он же свято верил в то, что, сохраняя эту культуру, он спасает человечество. Когда мы гуляли по Милуоки, Тед решил вернуться в Йель и продолжить ученую карьеру. Тогда он и сделал мне предложение… Сегодня он объявил Карлосу о нашем решении, но Карлос посоветовал этого не делать.

– Чего не делать? – я, наконец, обрел способность говорить. – Венчаться?

– Нет, – рассмеялась Касси. – Этому он как раз обрадовался и даже согласился стать моим посаженным отцом. Не советовал бросать проект. Уезжать из Африки.

– Странно, – пожал плечами я. – Сам же говорил: там нет Силы.

– Вот это-то и есть самое интересное, – тон ее стал заговорщицким. – Силы там нет, это так. Но! Зато у Теда – правильное намерение. Оно не эгоистично. И потому Сила помогает ему. Африка – его место Силы. А если к правильному намерению прибавится еще и правильное осознавание, Тед может стать настоящим магом. Вернись он в Йель, его путь в магии оборвется. А наука от него никуда не денется. Кастанеда посоветовал Теду заняться изучением того, как предки этих племен вышли из общения с Силой. Воображаешь, что будет, если он докажет, что в глубокой древности эти племена стояли на гораздо более высокой ступени развития, чем мы?

– А, вот ты о чем, – разочарованно протянул я. – Кассандра, скажи – ты согласилась выйти за Теда из-за этих ошеломляющих перспектив? Думаешь, он станет знаменит и богат, а ты будешь купаться в лучах его славы? Вынужден тебя расстроить: ученый мир никогда не допустит появления такой идеи – даже на уровне гипотезы. Если Теду удастся предоставить более или менее веские доказательства, его не просто осмеют. Его выставят как корыстного обманщика, который, вместо того, чтобы заниматься наукой, начал гоняться за сенсацией… К нему станут относиться хуже, чем к Кастанеде – того, по крайней мере, считают неплохим беллетристом.

В ответ на это Касси только улыбнулась и посмотрела на меня так, что я почувствовал себя абсолютным идиотом. Ни слава, ни деньги ее не занимали: она могла получить все это куда более простым путем. А о судьбе исследований Теда она догадывалась и без меня. Я неправильно истолковал ее слова «вообрази, что будет…». Будет полная дискредитация Теда как ученого – она имела в виду именно это. И была готова к такому развитию событий. Более того: именно этого она и желала. Ей хотелось разделить его позор. Касси приносила себя в жертву. Это было для меня уже слишком. Я замотал головой.

– Нет, Касси, нет! – умоляюще произнес я. – Не надо, на сегодня мне хватит потрясений. Делай что хочешь, только не посвящай меня в свои загадочные мотивы.

– Я и не собиралась, – промурлыкала она. – Просто хотела сказать, что мы с Тедом хотели бы видеть вас с Делией в качестве друга жениха и подружки невесты. Только не слишком заморачивайтесь с нарядами и подарками: церемония будет скромной.

Еда и тенсегрити взбодрили меня настолько, что не могло быть и речи о том, чтобы вернуться в номер и лечь спать. Действовать спонтанно – одна из настойчивых рекомендаций Кастанеды; а мне внезапно захотелось прогуляться по ночному Милуоки, заодно и проработать навык слушания союзника. На всякий случай я посоветовался с Тедом (к концу ужина он присоединился к нам); он не нашел в этом ничего опасного. Кассандра предпочла остаться в отеле, а мы с Ловенталем двинулись в сторону набережной. Как объяснил Карлос, слушание заключается в том, чтобы направлять первое внимание в ту сторону, где находится союзник. В моем случае это было легко: смерть всегда находится слева и позади. Под первым вниманием маги подразумевают концентрацию на телесных ощущениях в определенной части тела. Таким образом, я должен был сосредоточиться на ощущениях в левой части затылка, спины и задней поверхности левой руки и ноги. На этапе слушания от меня не требовалось ничего другого, а прогулка давала замечательную возможность держать первое внимание слева и сзади.

Мы шли, не говоря ни слова: я был поглощен слушанием, а Тед, по-видимому, не хотел меня отвлекать от задания. Спустя некоторое время я заметил, что в зоне первого внимания появились новые ощущения, словно кто-то мягко подталкивал меня, заставляя менять направление. Я усилил слушание, и подталкивание стало очень интенсивным: союзник куда-то вел меня. Я сразу сказал об этом Ловенталю: таково было указание Карлоса. (Мне действительно больше не доверяли.)

Тед решил, что мы должны идти туда, куда ведет союзник. Он привел нас к двухэтажному зданию, почти лишенному света: на нем не было ни рождественских огней, ни рекламы; лишь тускло светились окна второго этажа. Рядом с соседними зданиями, горящими яркой иллюминацией, этот дом выглядел как провал во тьму. Союзник толкал меня ко входу. Дверь, разумеется, была заперта; я нажал звонок на переговорном устройстве, не думая, что скажу хозяевам. Но на том конце провода никто ничего не спросил: устройство булькнуло, вслед за чем послышался щелчок дверного замка.

Мы вошли, и по крутой узкой лестнице поднялись на второй этаж. Единственная дверь была приоткрыта: похоже, нас ждали. Первое, что я почувствовал, очутившись внутри – запах смерти: настоящей смерти, а не моего союзника. Но это не был запах тлена или аромат лилий (который с похорон матери неизбежно вызывает у меня могильные ассоциации). Я ощущал нематериальный запах смерти как процесса. Здесь кто-то умирал.

Войдя в комнату, я увидел, что не ошибся. Центр просторной комнаты занимал широкий одр, на котором царственно возлежала умирающая леди. Рядом с ней стояли двое чернявых мужчин средиземноморской наружности: один – толстый и низкий – врач, готовившийся засвидетельствовать смерть, другой – худой и нервный – адвокат (их породу я распознаю за милю). Леди была настолько дряхла, что, должно быть, помнила великий чикагский пожар; ее темное лицо сплошь покрывали морщины. Но по посадке головы – истинно королевской – я мог судить, что некогда она была весьма привлекательна. Увидев меня, леди вздрогнула, как подстреленный гриф.

– Константин, мальчик мой! – прокаркала она на незнакомом языке, который я, к своему ужасу, почему-то понимал. – Ты приехал… я все-таки дождалась тебя!

В тот же миг адвокат бросился ко мне.

– Умоляю: ни слова! – сказал он шепотом. – Она принимает вас за своего сына, погибшего во Вьетнаме. Подойдите и возьмите ее за руку. И молчите.

Я усилил первое внимание, и буквально физически ощутил импульс, толкнувший меня к смертному одру. Я сделал, как велел адвокат.

– Константин… – завывала умирающая, сжимая мою руку, – Константин… Ты видишь, я умираю. Но я дождалась тебя, я должна была! Константин… когда мы бежали из Смирны, твой дедушка спрятал в моих пеленках вот это… Я сберегла это для тебя…

В моих руках оказался предмет, завернутый в шелковую ткань, испещренную размытыми арабскими письменами. Из-за огромного количества узлов на ткани было невозможно определить на ощупь, что внутри.

– Константин… – захрипела леди. – Конста…

Глаза ее потускнели и закатились. Запах смерти исчез: все произошло. Врач закрыл умершей глаза и сел писать заключение. Адвокат взял меня под руку и вывел за дверь. Там он рассыпался в выспренних благодарностях, смысл которых все время ускользал от меня. Я протянул ему то, что вручила мне покойная леди.

– О нет, нет!., – он замахал руками. – Это ваше! А теперь – прошу прощения – мне нужно готовить документы на отправку тела в Грецию. Столько проволочек… – и он снова начал что-то витиевато говорить, благодарить и извиняться – при этом наступал вперед, выдавливая нас к лестнице. Тед потянул меня за рукав; да я и сам понимал, что наше дальнейшее присутствие здесь нежелательно.

Всю дорогу до отеля я честно отрабатывал первое внимание, но союзник словно растворился в ночи. Предмет, подаренный мне старой гречанкой, я положил в карман пальто, и при ходьбе он чувствительно ударял меня по бедру.

– Как думаешь, что там такое? – впервые за весь вечер я услышал голос Ловенталя.

– Не имею ни малейшего представления. Но почему-то уверен, что союзник погнал меня в ночь именно за этим предметом. Вернемся – первым делом посмотрим, что там.

Но сделать это не удалось. Узлы были завязаны очень давно и очень крепко; за десятилетия, прошедшие с момента, когда дедушка умершей леди спрятал предмет в ее пеленки, складки узлов сцепились и теперь не думали поддаваться. Резать пеструю ткань я не хотел: в этих письменах могло содержаться какое-то послание. Нам пришлось отправиться спать, так и не узнав, что там.

Наследство Смерти

Весь следующий день я отрабатывал навык слушания в одиночестве: Тед и Кассандра понадобились Кастанеде.

Несколько раз мне удалось почувствовать союзника: он больше никуда меня не водил, только испускал волну Силы в мою сторону, как будто сообщал: все в порядке, я здесь. У меня из головы не выходила вчерашняя история. Но ни умирающая гречанка, ни таинственный предмет, скрывавшийся под десятками узлов, не волновали меня так, как лицо толстенького доктора – круглое, с мясистым носом и пронзительными черными глазками. Оно мне казалось потрясающе знакомым, причем видел я его совсем недавно, только не мог вспомнить, где. Возможно, он летел со мной в самолете из Нью-Йорка? Скорее всего, так… хотя нет, появление такого персонажа в бизнес-классе маловероятно. Я был уверен, что смог бы вспомнить его по голосу – но на протяжении всей сцены доктор молчал. Он и посмотрел-то на меня всего один раз, когда мы уже уходили. Но этот взгляд был мне хорошо знаком. Когда? Где? Кто он?

Я терялся в догадках – и одновременно пытался сосредоточиться на первом внимании, надеясь, что союзник даст мне какой-нибудь намек. Но намека не последовало. Я вновь бродил по Милуоки, на сей раз, правда, с целью: подыскать свадебный подарок для Кассандры и Теда. Касси попросила не заморачиваться, но на каникулах у меня не будет времени ходить по магазинам. Разумеется, я мог позвонить моему секретарю и поручить это дело ей, но Ловенталь был моим единственным другом, и мне хотелось выбрать для него что-то глубоко символическое.

В поисках подарка я заглянул в антикварную лавку, и там взгляд мой сразу же наткнулся на персидскую астролябию семнадцатого века. Она была в прекрасном состоянии; к ней имелся металлический футляр, снаружи украшенный эмалью, а внутри обитый красным бархатом. Я вспомнил о давнем увлечении Теда историей астрономии и его астрологических опытах… Стоила она немало, но я не стал торговаться: это была поистине символическая вещь: астрономия сродни философии, а с такой супругой, как Кассандра, трудно не стать философом. Для Касси я куплю ту подвеску с гелиотропом в белом золоте, что видел у Картье. (Делия наверняка одобрит этот выбор.) Я забрал футляр с астролябией и уже направился к выходу, как вдруг почувствовал, что союзник тянет меня назад. Мне пришлось повернуться и идти туда, куда он меня толкал. Он остановил меня в дальнем углу лавки, полном ломаного старья. Среди этого хлама лежал маленький рассохшийся сундучок, когда-то обитый кожей: теперь же только обрывки ее торчали из-под железных полос. По тому, как настойчиво толкал меня союзник, я понял, что мне нужно купить этот ящичек.

– Что это за вещь? – спросил я продавца, который следовал за мной по пятам.

– Сундучок? – услужливо переспросил антиквар. – Сказать определенно не могу: мне навязал его один старый грек-пропойца: он утверждал, что в нем некогда находился талисман, привлекающий деньги, – пираты похитили его у владельца, затем перессорились; самый сильный из них перерезал другим глотки и зарыл талисман где-то на острове в Эгейском море… словом, история совсем в духе Стивенсона. Я взял его, только чтобы отвязаться от пьяницы: вещь малоинтересная, к тому же, жучок скоро превратит его в труху.

– Сколько? – спросил я.

– Нисколько, – рассмеялся он. – Если желаете, можете забрать все, что здесь лежит: я приготовил это на выброс.

* * *

К Картье я не пошел: в одной руке я бережно нес футляр с астролябией, в другой держал сверток с сундучком – несмотря на совсем небольшие размеры, он оказался довольно увесистым. Я и сам не знал, зачем он мне нужен, но раз союзник подвел меня к нему, значит, в этом есть какой-то смысл.

В номере я рассмотрел сундук повнимательней, и пришел к выводу, что история о пиратах, вполне возможно, не такая уж и лживая. Темная – скорее всего, кипарисовая – древесина была изъедена не жучком, как утверждал лавочник, а червем. Значит, сундук совершенно точно некогда находился в земле (к тому же, под обрывками кожи я нашел следы глины и песка). Две петли – на крышке и на коробке – предполагали навесной замок, и замок этот не открывали ключом, а сбили: верхняя петля была сломана – что тоже говорило в пользу пиратской версии: у тех, кто обнаружил клад, ключа, конечно же, не могло быть. На полосках железа я разглядел едва уловимые литеры, тонувшие в пятнах коррозии. Возможно, эти письмена могли бы пролить свет на происхождение сундучка; но пока что все мои догадки никак не объясняли, для какой цели союзник заставил меня взять его из лавки. Из-за него я так и не купил подарок для Касси. Что ж, сделаю это завтра…

Зазвонил телефон, я снял трубку.

– Живой? – поинтересовалась Касси. – Тед переживал за тебя весь день. Чем занимался сегодня?

– Заморачивался со свадебным подарком, – ответил я. – Кое-что нашел – правда, пока только для Теда.

– Покажешь? – в ее голосе послышалось любопытство.

– Если только умеешь хранить секреты, – я улыбнулся в трубку. – Это должно стать сюрпризом. Приходи.

Я достал астролябию и поставил ее на стол, направив свет таким образом, чтобы лучше высветилась ажурная гравировка. Не знаю, насколько Касси разбирается в подобных вещах, но красота прибора должна ее очаровать. Однако астролябию Касси не увидела – она даже не дошла до нее. Она вообще не прошла дальше порога: ее вниманием завладел сундук, который я поставил на полку в прихожей. Она молча рассматривала его со всех сторон; глаза ее горели жадностью и страстью. Ее чуть не трясло: видно было, что она с трудом сдерживает себя. Я молча наблюдал за ней.

– Где ты нашел его? – низким голосом спросила она.

– Не я. Мой союзник. Я покупал в антикварной лавке подарок для Теда – союзник направил меня в угол, где лежал этот сундучок. Антиквар отдал мне его даром.

– Ты знаешь, что это за письмена? – голос Касси дрожал от волнения. – В них содержится послание Силы.

– Разве ты можешь прочитать их? – удивился я.

– Нет. Но я чувствую Силу, – закрыв глаза, она начала ощупывать сундук своими тонкими, гибкими и невероятно подвижными пальцами. Впервые я обратил внимание на ее руки, и тут меня осенило.

– Кассандра! – громко позвал я. – Мне нужна твоя помощь.

Я вынес ей узлистый сверток из расписанного шелка. Если и есть на свете руки, способные развязать все эти сцепившиеся узлы, то это руки Кассандры. Несколько ловких движений – и я уже созерцал то, что скрывалось внутри платка. Он был полон мелких медных монет – полуистершихся и очень старых. Поверхность некоторых истерлась совсем, на других, хорошенько присмотревшись, можно было различить отдельные буквы. Мы насчитали ровно сорок штук. Когда я прикасался к ним, то чувствовал легкое покалывание в пальцах, словно монеты были под слабым напряжением. Кассандра испытывала те же ощущения. Я решил, что это особенность сплава, который, контактируя с воздухом, дает обжигающую реакцию. Но Касси покачала головой:

– Яков, они полны Силой настолько, что ее можно ощущать физически. Союзник неспроста привел тебя к той дряхлой гречанке. То, что она отдала тебе, напрямую связано с Силой твоего союзника. Только пока неясно, как. Может быть, Карлос тебе что-то объяснит?

* * *

Я высыпал монетки в сундучок, завернул его в исписанный шелк и отнес Кастанеде. Его реакция меня озадачила. Он долго вертел монеты в руках, рассматривая каждую не меньше десяти секунд, со всех сторон обследовал сундучок и даже переписал себе в блокнот литеры, которые можно было разглядеть невооруженным глазом. И все это молча. (Шелк с арабскими письменами, на которые я возлагал столько надежд, его не заинтересовал никак.)

– Так, так, – наконец заговорил он. – Значит, вот к чему все пришло. Неожиданно. Да.

После этого он попросил меня снова рассказать, каким образом я обрел монетки и сундучок.

– Скажи, Яков, что в этом всем показалось тебе наиболее странным?

– Лицо толстого доктора, – не задумываясь, ответил я. – Оно явно мне знакомо. Только я никак не могу вспомнить, где видел его.

– Думаю, он объявится очень скоро. Тебе нужно быть готовым к этой встрече.

– Он – маг? Предстоит новая битва?

– Нет, скорее всего, нет, – размышляя о чем-то своем, сказал Кастанеда. – Впрочем, не берусь утверждать наверняка… Игра перешла на другой уровень. Хотя и не могу пока понять, каким образом ты умудрился на него перейти. Но это можно было предвидеть.

– Карлос, не говори загадками! – взмолился я. – Объясни, что все это значит!

– Охотно, – улыбнулся он. – Яков, у тебя есть хотя бы какие-то предположения относительно того, что это за монеты?

– Никаких, – я развел руками. – Старинная медная монета, очень мелкая. Для современных коллекционеров, быть может, и представляет какой-то интерес, но в той стране и в то время, когда она была в ходу, не ценилась никак.

– Старинная! – захохотал Кастанеда. – Яков, да это сама древность! Любой коллекционер за нее отвалит целое состояние, а понимающий человек – продаст душу… Да и во времена своего хождения эти монеты кое-чего стоили: при определенных обстоятельствах. Яков, это – обол! – торжественно произнес он. – Монета, которую умерший должен было отдать Харону за переправу через Стикс… Это не просто деньги Силы – это деньги Смерти! Здесь сорок оболов: число совсем неслучайное… А сундучок предназначался именно для них: смотри: литеры на монетах и на полосках сундучка одинаковые.

– А антиквар говорил, в сундучке был пиратский талисман, привлекающий деньги.

– Ну, пираты могли воспринимать это как угодно… при всей своей жестокости они были людьми суеверными и верили в любую чушь… но вряд ли именно пираты отрыли сундучок. Не это важно. Ты сам-то понимаешь, что с тобой происходит? – неожиданно спросил он.

– Нет, – честно признался я. – С того самого момента, как рухнул рынок закладных бумаг, я перестал понимать, что со мной творится. А когда начинаю думать об этом, голова трещит по швам.

– Хочешь, я скажу тебе?

Этот вопрос вызвал у меня замешательство. Мне стало холодно и страшно. Кастанеда знал обо мне что-то такое, чего я мог и не вместить.

– Не уверен, – честно ответил я. – Мне страшно.

– Это неудивительно, – серьезно сказал Кастанеда. – Но следующий раунд ты должен будешь отыграть самостоятельно, а потому я просто обязан посвятить тебя во все. Скажи, Яков, ты много потерял из-за крушения рынка?

– Много, – кивнул я. – Почти все. Не будь я из семьи банкиров, оказался бы за бортом всего бизнеса. Уолл-Стрит не прощает таких осечек.

– Ты не потерял ничего, – объявил Кастанеда. – Потому что закладные бумаги – это пустота, небытие. Сейчас ты и сам это понимаешь. А знаешь, что случается, когда человек теряет небытие? К нему возвращается созидательная сила жизни. Именно поэтому на тебя обрушился дождь из наличных денег, полных силы.

– Но я же не первый и не последний, кто терпит крах на рынке акций! Однако этот дождь пролился только на меня, – возразил я.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.