ЧАРОДЕЙ

ЧАРОДЕЙ

Но не прошло и десяти минут, как я снова повстречал человека, на сей раз беснующегося. Он лежал подле скалы, корчась от судороги, и причитал, словно был в забытьи:

«О, как же я несчастен! Как несчастен! Только я один знаю, как тяжелы муки человеческие, ибо я бросил мирозданию вызов! Восстал я против великого Ничто и понял, сколь бессмысленно жить!

Я одинок! Я совсем одинок! Мир холоден и глух. Всё безысходно, всё пусто. О, как нелепо существование! Кто скажет, что бьётся в сердце моём, если не механизм бездушный?! Всё тлен!

И Бога нет, и Он есть! Он моё горе, моё страдание, моя сокрушающаяся душа! Уж лучше бы Он умер! Распни же меня, распни, но дай знать, что Ты есть! Пусть дурной, пусть ужасный, несправедливый, но есть!

Но Ты молчишь, Ты молчишь, Ты безответен! Я одинок!!!»

Долго слушал я эти причитания, сначала с озабоченностью, затем с вниманием, потом с улыбкой, и, наконец, расхохотался. Теперь и я бился в судорогах, лёжа в пыли, но то были судороги громогласного смеха!

Причитающий человек, расслышав мой смех, встрепенулся, словно разбуженный после долгого сна, сел на земле и удивлённо уставился на меня. Через минуту прозвучал вопрос:

– Ты друг Заратустры? – спросил незнакомец, вскочил и с обличительным видом заткнул кулаки за пояс.

– Я... – я смеялся, не в силах выговорить и пары слов.

– Только друг Заратустры смеет смеяться над несчастнейшим! – завопил он вдруг.

Но всё это выглядело настолько комично, что я стал смеяться ещё сильнее, хотя казалось, что с большей силой смеяться уже невозможно! Я, как маленький игривый змеёныш, крутился в пыли, сотрясаемый всё новыми и новыми приступами смеха. Через секунду сквозь звуки собственного смеха я различил смущённые подхихикивания.

– Ну ладно, я погорячился, – сказал мой новый собеседник после того, как я смог наконец усмирить смех и уселся.

– Да уж, есть малость! – проговорил я и снова расхохотался.

Чародей, а это был не иначе, как чародей, продолжал глупо улыбаться.

– А правда, что Заратустра знает истину? Я хочу, чтобы он поделился ею со мной, попроси его за меня, он тебе не откажет, – заискивающе прошептал чародей.

– И что будешь ты делать с ней! – хохотал я. – Фальшивые монеты штамповать, старый комедиант!

– Я буду каяться духом и искупать свою слабость, – мигом выпалил чародей, словно заправский базарный торговец.

– Тебе же не истина нужна, а её отсутствие! Иначе как ты будешь юродствовать?

– Ты прав, но другому меня не учили, – ответил чародей, явно смущённый своей откровенностью.

– Когда же перестанешь ты быть школяром и взглянешь на жизнь свою непринуждённо? Зачем тебе эта мука?

– Но ведь это... – он помедлил, – это своего рода времяпрепровождение.

– Тебе нравится?

– Я не знаю другой.

– Ты создаёшь препятствия, чтобы преодолевать их. Ты высасываешь из пальца трагедию, чтобы было над чем плакать. Ты что, разве не видишь, что Мир не знает слёз?

– Может быть, ты и прав, но что тогда знает твой Мир?! – возмутился старик.

– Мой Мир? Мой Мир знает радость! – весело отвечал я.

– Но чем она лучше слёз, горя и мук? Ведь это просто ещё один способ времяпрепровождения!

В этот миг мой смех внезапно улетучился, словно кто-то провёл перед лицом моим широкой ладонью.

– Так говорит лишь подлинно одинокий! Да, следует тебе идти к Заратустре. Но не ищи у него того, что желаешь найти, ибо не может он дать того, что ты ждёшь, будь ты тысячу раз чародеем, но только то, что может! Иди же, ты найдёшь дорогу, комедиант, а я слышу зов. Мне не время ещё возвращаться!

Я вскочил на ноги и побежал дальше.