«Чумак-Кашпировский»…

«Чумак-Кашпировский»…

Смотреть на зал, в котором Кашпировский проводил сеансы массового гипноза и из которого велись телетрансляции, было страшно. Люди, сидя в креслах на зрительских местах, монотонно мотали поднятыми руками, крутили головами, раскачивались — с полуприкрытыми глазами, с расслабленными, опустошенными, обвяленными лицами. «Даю установку на добро!» — раздавался стальной голос гипнотизера, и от этих слов испуганно замирало сердце. Кое-кто в зале вздрагивал и снова начинал раскачиваться в кресле. «Вы здоровы!» — и снова страх, непонятный, необъяснимый — ведь из динамика телевизора звучит музыка, и в комнате светло, — но на экране каменное лицо «целителя»: низкий лоб, темные неподвижные зрачки, жесткая складка рта, губы размыкаются, выталкивая изо рта безумный, навязчивый счет, — и люди, люди мотаются, качаются, выкручивают шеи…

В декабре 1999 года в программе «21-й кабинет» телеканала ТВЦ было рассказано о негативных для здоровья телезрителей последствиях таких сеансов. Кашпировский подал на телекомпанию в суд. Он утверждал, что, «авторы передачи намеренно ушли от объективного исследования» его деятельности в период 1989 — 1999 годов, «заболеваний после просмотра его телесеансов не было». Нанесенный ему моральный вред «целитель» оценил в пятьсот тысяч рублей.

Но не тут-то было. Ответчикам удалось доказать, что информация, данная в программе, истинна: подтверждена документами и мнением экспертов. Суд отказался удовлетворить иск гипнотизера [1].

Уже после девятого сеанса Кашпировского медики забили тревогу. «Целителя» обязали «сыграть обратно» — снять свои установки с телеаудитории, «расколдовать» несчастных зрителей. Для таких сеансов ему выделили время в перерывах трансляций футбольных матчей — футбол смотрят все, считали в редакции спортивных программ, может быть, даже те, кто находится в гипнотическом трансе…

После этого Кашпировский больше никого по телевизору не лечил.

Но и мне дорога к телезрителям была закрыта. Оздоровительные телесеансы дискредитировали себя раз и навсегда. Насилие Кашпировского перечеркнуло мою работу — то лучшее, что делалось и могло быть сделано мною на телевидении. Когда в прессе заходил разговор о массовом телевизионном лечении, наши фамилии все чаще стали ставить рядом и писать через дефис — «Чумак-Кашпировский». В сознание людей вдалбливалось, что эти люди — два сапога пара. И то, что делал один из них, делал и другой. Их сеансы — явления одного порядка.

Но ведь это неправда… Мы не два одинаковых сапога. И дело не в том, что я — блондин, а он — брюнет. Не в том, что я улыбчив, а он хмур и суров. Не в том, что я на экране молчал, а он все время говорил. Дело в различии принципов воздействия на пациентов.

Как оказывал влияние на людей Кашпировский, я уже объяснял. Основной принцип его «лечения» — грубое, слепое, насильственное вторжение в психоэмоциональную сферу, а через нее — в энергоинформационное поле человека. Что может натворить там дядя, который ревет: «Даю установку!» — не хочется и говорить.

Про Чумака-Кашпировского сочинили анекдот. Я пишу «анекдот» в единственном числе, потому что знаю такой только один. Про Кашпировского их много, про Чумака я не слышал и не нашел ни одной подобной истории даже в Интернете, а вот про «пару сапог» — один отыскался…

Идут Кашпировский и Чумак по улице. Анатолий Михайлович останавливается и говорит:

— Видишь вот этот дом? Сейчас с третьего этажа мужик телевизор выкинет.

И пристально смотрит на окно, что на третьем этаже. Дверь балкона распахивается, выбегает растрепанный мужчина и выкидывает магнитофон. Чумак насмешливо улыбается: не выполнен приказ, нет телевизора! Кашпировский хмурится и снова выкачивает глаза на окно. Снова выбегает мужчина и выкидывает стиральную машину. Чумак улыбается шире. Кашпировский хмурит лоб и продолжает «излучать». Через некоторое время на балконе появляется мужчина и, поднапрягшись, скидывает вниз холодильник. Чумак откровенно веселится — Кашпировский взбешенно продолжает «сеанс».

Наконец дверь балкона с треском распахивается, мужчина выбегает, перевешивается через перила и истерически орет:

— Ну нету у меня телевизора! Понимаешь? Нету!

Не надо, наверно, объяснять, что Чумаку в этой веселой истории отводится роль пассивного наблюдателя, а вот Кашпировский вовсю насилует человеческую волю… Людей можно загипнотизировать, сделать установки «на добро», наговорить красивых слов, заболтать, но они очнутся и все расставят по местам, все поймут правильно.

Я исцеляю людей, не используя гипноз… Я не излечиваю какую-то одну болезнь, но оказываю влияние на всего человека разом. Когда при съемке моих телесеансов я обозначил «тему» каждого из них — «сегодня лечим сердечно-сосудистую систему», «сегодня займемся суставами и связками» и так далее, — это было сделано лишь для облегчения зрительского восприятия: целевое воздействие людям привычно, понятно… На самом деле я не лечу что-то одно, каждый раз я восстанавливаю всего человека. Любая болезнь — это слом, ненормальность, И, убирая эту ненормальность, а также ее причину, я воссоздаю то, что можно воссоздать.

За этими словами — «что можно воссоздать» — скрывается многое. Я не излечиваю — бережно реставрирую. Человек — гениальное произведение Творца. Представим себе неумелого, но активного реставратора, которому поручено восстановить гениальную картину. Возможно, она находится в очень плохом состоянии: в каких-то местах разорвано полотно, где-то осыпалась краска, кто-то на ней что-то намалевал… И вот этот горе-реставратор решает: там, где невозможно ничего восстановить, я дорисую. И выводит кистью — на неповторимом авторском полотне! — свое. Легко представить, во что превратится картина после такой «работы»!

Гипноз — небрежный, грубый рисунок дилетанта на полотне Творца. Мое воздействие — бережное восстановление аутентичного творения Создателя.

Мне не нужно, чтобы люди меня слушали, чтобы они на меня смотрели. Обращаясь к ним в начале каждого сеанса, я говорил: «Сядьте, расслабьтесь, прикройте глаза…» И молча делал дело. Почему я просил телезрителей не смотреть на экран, но просто прислушаться к себе? Во время моих сеансов они находятся в поле нашего с ними исцеляющего единства — а в состоянии самопогружения человек тотально переживает, явно воспринимает новую реальность, которую я создаю. Он активно участвует в нашей с ним работе. И тогда максимально эффективно реализуется благотворный «принцип промокашки».

После запрета моих сеансов я спрашивал чиновников Минздрава: «Почему мне запретили молчать по телевизору? Молчать для людей, которые по моему совету сидят с закрытыми глазами? Которые меня не видят и не слышат? Какой вред, какое отрицательное внушение они могут получить? Это абсурд!»

Ответа я не получал.

Моя «телевизионная» судьба была решена.

Но не судьба моего дара, не моя человеческая судьба. Я помнил акт Посвящения, помнил о своем предназначении. Мне удалось сделать многое, очень многое, может быть, самое важное, самое масштабное дело в жизни — но не все. Я должен был идти дальше.

Я был на пороге нового этапа самоосуществления.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.