5. — Заключение

5. — Заключение

С философской точки зрения буддизм легко подвергнуть критике. Будучи религией без Бога, моралью без метафизики, он не устанавливает никакого моста между конечным и бесконечным, между временем и вечностью, между человеком и универсумом. Однако отыскать этот мост является высшей потребностью человека, это — основа существования религии и философии. Будда стремился вывести мир из слепого и вредного желания жить. Но тогда как объяснить гармонию Космоса и неутолимой жажды совершенства, присущей духу? Вот где метафизическое противоречие. — Далее Будда хотел, чтобы изо дня в день, из года в год, от инкарнации к инкарнации человеческое Я работало над своим совершенствованием, постоянно одерживая победу над своими страстями, но он не предоставил ему никакой трансцендентной реальности, никакой вечной ценности. Но тогда, чем обосновать эту работу? Вот психологическое противоречие. — Наконец, Будда дал человеку и человечеству в качестве идеала и единственной цели — Нирвану, чисто негативное понятие, прекращение зла через остановку сознания. Этот saltus mortalis[64], этот прыжок в пустоту ничто, стоит ли он этого громадного усилия? — Вот моральное противоречие. Эти три противоречия, вытекающие одно из другого и тесно связанные друг с другом, в достаточной мере указывают на слабость буддизма как космической системы.

Но не менее истинно, что буддизм оказал глубокое воздействие на Запад. Во все эпохи, когда философия и религия переживали значительные кризисы, в александрийскую эпоху, в эпоху Возрождения и в наше время в Европе, как отдаленное и смещенное эхо, слышалась буддистская мысль. Откуда же к ней приходит эта сила? От ее нравственного учения и его выводов? Отнюдь. Она к ней приходит потому, что Будда был первым, кто огласил всему миру учение, о котором брахманы говорили лишь вполголоса и которое они прятали в тайниках своих храмов. Однако это учение — настоящая тайна Индии, тайна ее мудрости. Я имею в виду учение о множестве существований и тайну реинкарнации.

В одной очень старой книге некий брахман говорит своему коллеге на каком-то собрании: «Куда идет человек после своей смерти? — Дай мне руку, Яйнавалкия, — отвечает другой, — мы одни должны знать это. Ни слова об этом другим». И они говорили о реинкарнации[65]. Этот отрывок доказывает, что в определенную эпоху это учение рассматривалось брахманами как эзотерическое. Для этого у них имелись веские причины. Если практически не существует истины, которая вела бы дальше в тайные лаборатории природы и в процесс космической эволюции, то тем более ее не существует для всех, ибо ее вульгаризация может привести к величайшим злоупотреблениям. Чтобы передать особенное очарование, вкрадчивое и опасное обаяние, которое во все времена эта тайна оказывала воздействие на горячие и мечтательные души, позвольте мне привести здесь одну старую индусскую легенду.

Когда-то, давным-давно, гласит эта легенда, некая небесная нимфа, Апсара, желая соблазнить одного аскета, который демонстрировал нечувствительность ко всем искушениям неба и земли, прибегла к изобретательной стратагеме. Этот аскет жил в девственном, запутанном, страшном лесу, на берегу пруда, заросшего всеми видами водных растений. Когда адские или небесные видения парили над водным зеркалом, чтобы испытать отшельника, он опускал глаза, чтобы видеть их отражения в темном пруду. Перевернутого и деформированного изображения нимф или демонов-искусителей было достаточно для того, чтобы он успокоил свои чувства и вновь установил гармонию в потрясенном разуме. Ибо отражение показывало ему последствия, которые имело бы его падение в грязную материю.

Итак, хитрая Апсара решила спрятаться в цветок, чтобы искусить анахорета. Из глубины пруда она заставила появиться чудесный лотос; но это не был обычный лотос, подобный другим. Обычные лотосы, как известно, ночью складывают свои лепестки под водой и выходят наружу только с первым поцелуем солнца. Напротив, этот же лотос днем оставался невидимым. Но ночью, когда розовый свет луны скользил над густой гривой деревьев и падал на неподвижный пруд, видно было, как вздрагивала его поверхность и как из его черного лона выходил гигантский лотос ослепительной белизны, с тысячей лепестков и огромный как клумба роз. Тогда из своей золотой чаши, вибрируя под пламенным лучом луны, выходила божественная Апсара, небесная нимфа, со светящимся и перламутровым телом. Она держала над своей головой звездную перевязь, вырванную с неба Индрой. И аскет, который оказывал сопротивление всем другим Апсарам, спускавшимся непосредственно с неба, уступил обаянию той, которая родилась в водяном цветке, казалось поднялась из глубин и была одновременно дочерью земли и неба. — И вот! Так же, как небесная нимфа вышла из распустившегося лотоса, точно так же, в учении о реинкарнации, человеческая душа выходит из природы с тысячью лепестков как последнее и самое совершенное выражение божественной мысли.

Впоследствии брахманы говорили своим ученикам: Так же, как универсум является продуктом божественной мысли, которая его организует и беспрерывно оживляет, точно так же человеческое тело является продуктом души, которая его развивает в процессе планетарной эволюции и которая его использует в качестве инструмента труда и прогресса. Различные виды животных имеют лишь коллективную душу, а человек имеет индивидуальную душу, сознание, «я», личную судьбу, которые гарантируют ему длительность во времени. После смерти душа, освободившаяся от своей эфемерной оболочки, живет другой жизнью, более обширной, в духовном сиянии. Она в каком-то смысле возвращается на свою родину и созерцает мир со стороны света и богов после того, как она там трудилась со стороны тени и людей. Но этого недостаточно, чтобы окончательно оставаться жить в том состоянии, которое все религии называют небом. К концу определенного промежутка времени, пропорционального ее земным усилиям, душа чувствует потребность в новом испытании для того, чтобы сделать шаг дальше. Отсюда — новая инкарнация, условия которой детерминированы качествами, приобретенными в предшествующей жизни. Таков закон Кармы, или каузального сцепления жизней, следствие и санкция свободы, логика и правота счастья и несчастья, причина неравенства условий, организация индивидуальных судеб, ритм души, которая хочет возвратиться к своему божественному источнику через бесконечность. Это — органическая концепция бессмертия. пребывающая в гармонии с законами Космоса.

Внезапно появился Будда, душа глубокой чувствительности, измученная поиском последних причин. Едва родившись, он уже казался подавленным тяжестью, я не знаю скольких, существований и обуреваем жаждой высшего покоя. Утомление Брахманов, прекративших действовать в застойном мире, во сто крат увеличилось у него из-за нового чувства: огромной жалостью ко всем людям и желанием вырвать их из страдания. В порыве возвышенного благородства он хотел найти спасение для всех. Но его мудрость не соответствовала величию его души, а его смелость была не на высоте его мечты. Незавершенное посвящение вынуждало его видеть дневной мир в самом черном цвете. Из-за этого он хотел понять лишь страдание и зло. Ни Бог, ни универсум, ни душа, ни любовь, ни красота не находили пощады в его глазах. Он мечтал навсегда поглотить этих творцов иллюзий и страдания в пучине своей Нирваны. Несмотря на чрезмерную суровость его нравственного учения, и хотя сострадание, которое он проповедовал, устанавливало между людьми связь всеобщего братства, все же его творение было особенно негативным и разлагающим. Это доказано историей буддизма. В социальном и в художественном плане он не создал ничего плодотворного. Там, где он воцарялся целиком, он порождал пассивность, безразличие и отсутствие смелости. Народы, находящиеся под буддистским влиянием, продолжают оставаться в состоянии стагнации. Те, которые, как Япония, развернули удивительную активность, достигли этого на основе инстинктов и принципов, противоположных буддизму. Однако Будда достоин большого уважения, поскольку сыграл важную роль. Он обнародовал учение о реинкарнации, которое до него оставалось тайной брахманов. Через него оно распространилось вне Индии и вошло в сознание всех. Хотя и отталкиваемое официально или скрываемое большинством религий, в истории человеческого духа оно не переставало играть роль живучего фермента. Однако то, что для Будды было поводом ограничить себя и умереть, для душ более энергичных и для рас более сильных стало поводом для самоутверждения и жизни.

В самом деле, какой другой темп, и какой другой оттенок приобрела идея о множестве жизней у арийцев или даже у семитов, которые ее восприняли! Происходило ли это на берегах Нила, в Элевсине или в Александрии, шла ли речь о последователях Гермеса, Эмпедокла, Пифагора или Платона, повсюду эта идея принимала героический характер. Это больше не роковой путь Будды, а благородное восхождение к свету.

Индия держит ключи от прошлого, но она не имеет их от будущего; это Эпиметей народов, но не их Прометей.

Она заснула в своей мечте. Напротив, посвященный арий привнес в идею о множестве существований ту потребность в действии и бесконечном развитии, которая горела в его сердце подобно неукротимому пламени Агни. Он знает, что человек владеет лишь землей, которую он орошает своим потом и кровью, что он достигает лишь неба, к которому он стремится всей своей душой. Он знает, что универсум — это чудовищная трагедия, но что победа придет к верующим и сражающимся. Сама борьба была для него удовольствием и болью, неким стимулом. Он включает в цену высших радостей любовь, красоту и созерцание. Он верит как в будущее земли, так и в будущее неба. Последовательные существования из-за их разнообразия его не страшат. Он знает, что небо скрывает в своей лазури бесчисленные сражения, но также и неведомое блаженство. Космические путешествия обещают ему еще больше чудес, чем земные. Наконец, он верит, вместе с Христом и его Глаголом, в конечную победу над злом и смертью, в преображение земли и человечества, в конец времен после полного схождения Духа в плоть. Старый буддизм и современный пессимизм утверждают, что всякое желание, всякая форма, всякая жизнь, всякое сознание являются злом и что единственное убежище — это тотальная бессознательность. Их блаженство является чисто негативным. Арий рассматривает утомление от жизни как разновидность малодушия. Он верит в активное блаженство в процессе развития своего желания, как в суверенную плодотворность любви и жертвоприношения. Для него эфемерные формы суть предвестники божественного. Следовательно он верит в возможность действия и творчества во времени вместе с осознанием Вечного, Подвергаясь испытаниям и жизненным невзгодам, он чувствует, что его душа подобна кораблю, стремящегося уцелеть во время шторма. Единственный отдых — это божественное спокойствие, к которому он стремится. Словом, в понимании ария исчезновение видимого универсума, то, что индус называет сном Брахмы, было лишь невыразимой мечтой, молчанием Глагола, сосредоточившегося в самом себе для того, чтобы слушать пение своих глубинных гармоний вместе с мириадами душ и приготовиться к новому творению.

* * *

Но это было бы не совсем справедливо по отношению к Индии и Будде, поскольку они нам передали сокровище самой древней мудрости. Напротив, благодаря им мы вновь познакомились с культом, который обязан своим происхождением наиболее отдаленным предкам и первым религиозным тайнам нашей расы.

Когда индусская женщина поднимается на погребальный костер своего супруга и когда ее касается смертоносный огонь, она бросает своим детям жемчужное ожерелье как последнее прощание. Именно так агонизирующая Индия, восседая на могиле своих героев-ариев, бросила юному Западу религию сострадания и плодотворную идею реинкарнации.